Пойте! - Евгений Гаркушев

В конце обеда Маша, поворачиваясь, едва не задела стакан с соком. Но не задела – вздрогнула испуганно, и в последний момент удержала руку.

– А ведь я специально поставил сок вам под руку, – удовлетворенно заметил Земляникин. – Видите, вы уже стали звучать по-другому. То ли еще будет!

И в самом деле, жизнь Маши стала круто меняться. На работе, когда начальник отдела начал нудить что-то о неправильно составленных сметах, Цаплина запела, игнорируя его назойливое жужжание – и начальник поспешно ретировался, оставив девушку в покое. А через два дня Маша вообще рассчиталась из опостылевшего проектного бюро – ее пригласили на хорошую должность в городской комитет по экологии.

На улице, в магазинах, не говоря уже об автобусах, девушке не давали прохода. Каждый молодой человек норовил с ней познакомиться. Причем молодые люди попадались приличные, а не бандиты и подонки, как прежде. Многие дарили ей цветы и не просили взамен номер телефона – складывалось ощущение, что сделать приятное Маше для них уже счастье.

Каблуки больше не ломались и колготки не рвались. Даже старые платья сидели отлично и, казалось, посвежели. Да и новые не приходилось долго выбирать – любой наряд был Маше к лицу. Только зеленого она больше не покупала, и даже сережки с изумрудами перестала носить.

Девушка записалась на курсы вязания – профессор заявил, что у постукивания спиц особенная мелодия, к тому же, Маша частит, когда поет – нужно учиться вырабатывать ритм, и вязание очень для этого подходит. По вечерам Земляникин и Маша ездили в филармонию, но не каждый день – некоторую музыку профессор на дух не переносил.

– Вы же не читаете все книги подряд? – объяснял он Маше. – Не вся музыка полезна, не каждый концерт идет на пользу.

А еще они пели. В квартире и в машине, на улице и в кафе, посреди разговора и перед обедом. И, самое главное, никто не оборачивался им вслед и не крутил пальцем у виска. Ведь у профессора был абсолютный слух!

Как ни странно, Земляникину занятия с Машей тоже пошли на пользу. Морщины на лице разгладились, плечи расправились – теперь в профессоре стало не метр семьдесят четыре роста, а все метр восемьдесят, и даже волосы потемнели – из них полностью исчезла седина! Как это могло произойти, Маша решительно не понимала. Одно дело – устроиться на новую работу и перестать ломать каблуки, другое – вырасти и помолодеть.

Профессору спустя неделю после знакомства с Машей можно было дать от силы сорок лет, хотя прежде он выглядел на все пятьдесят. А по паспорту ему оказалось сорок два.

– Ничего странного, Машенька! – смеялся Земляникин, когда девушка спрашивала его о такой странной перемене. – Я ведь тоже нашел свою мелодию, ту мелодию, которую не мог отыскать долгие годы. И эта мелодия – вы.

– Не шутите, Андрей Сергеевич! – возражала Маша.

– Не шучу, Мария. Сразу после знакомства я сказал, что люблю вас. У меня абсолютный слух, и свою мелодию я не мог не узнать.

– Вы думаете, я ваша мелодия? – Маша таяла, глядя в серые глаза профессора.

– Не думаю, а знаю. Слышу. Чувствую. Плохо человеку быть одному. Самая красивая и самая выверенная мелодия не звучит одна. А вместе мелодии переплетаются, подчеркивают достоинства друг друга, усиливают взаимные темы – и рождают новые мотивы. Как же иначе?

Спустя пару недель после начала знакомства и Маша поняла, что любит профессора. Не как учителя и друга, а как мужчину – вполне еще молодого и очень привлекательного. Они, что называется, спелись.

Мелодия Андрея Сергеевича стала близка девушке, и, оставшись одна, она уже пробовала петь под арпеджио:

– Ма-ри-я Зем-ля-ни-ки-на.

Получалось очень неплохо. Куда мелодичнее, чем Цаплина.

Маша наконец-то поняла, что она действительно нашла, услышала себя. И скоро сама сможет творить мелодии и изменять свою жизнь, людей вокруг себя, может быть, даже выбирать погоду по душе, или настроение по погоде – это ведь тоже совсем нелегко!

Главное – она вплетала свою песню в общую гармонию мироздания. Изменяла мир силой любви. А по-другому ведь изменить мир и нельзя – ибо маленькие злобные диссонансы все равно растворяются в мелодии, которая звучала, звучит, и будет звучать и совершенствоваться вечно.