Ночлег в чужой квартире - Леонид Жуховицкий

— Ну и что? — возразила она холодновато. — Разве это плохо? Результат жизни — кладбище.

— Ну зачем уж так? — сказал Батышев. — Естественно, рано или поздно все там будем. Но ведь и после нас кто-то останется. О них тоже думать надо.

— А вам там, — она ткнула пальцем вниз, — не наплевать будет, плохо здесь или хорошо?

— Там? — он пожал плечами. — Точно не знаю, но предполагаю, что в высшей степени наплевать.

— Вот видите!

Тон у нее был довольно растерянный — наверное, ожидала возражений.

Батышев сказал:

— Да, но пока-то я здесь. И туда, между прочим, не тороплюсь. А вот здесь, сейчас для меня вовсе не безразлично, что будет потом. С дочерью, с моими студентами, даже с тобой.

Наверное, это прозвучало высокопарно. Девушка посмотрела на него недоверчиво — словно он вот-вот начнет врать.

Батышев разозлился:

— Но это же очень просто. Вот мы с тобой сидим в комнате, из которой утром уйдем навсегда — во всяком случае, я. Так почему же мы не рвем книги, не плюем на пол, вон даже посуду грязную не оставили? Тебя ведь заботит, как тут будет жить эта женщина после нас? То же самое и с жизнью вообще. Масштабы больше, а суть одна.

— Ну а если вас это и беспокоит, разве вы способны что-нибудь изменить? Ну вот чем вы можете помочь, например, мне?

— Лично тебе? Думаю — ничем.

Батышев все еще злился на нее.

— А другим?

Он пожал плечами.

Марина сказала с вызовом:

— Никто никому не может помочь.

— Возможно, ты и права, — кивнул Батышев, хотя думал иначе. Просто его начал раздражать этот спор, в котором девчонка вынудила его защищать прописные истины, себе оставив парадоксы. Обычная студенческая метода поразвлечься за счет преподавателя. На семинарах у его ребят это получалось редко. А вот ей почему-то удалось.

Он зевнул и откровенно, посмотрел на часы. В конце концов хватит. Все-таки завтра восемь часов лета…

Но Марина не заметила его демонстрации. Взгляд ее снова как бы ушел внутрь, рот беспомощно приоткрылся. И Батышев вдруг разглядел в ее глазах такую тоскливую, безнадежную боль, какую лет пять назад видел в зрачках соседки, умиравшей от рака.

Тогда он спросил, разом забыв все свои соображения насчет сна, завтрашнего полета и важных московских дел:

— Слушай, девочка, у тебя что-то случилось? Если не хочешь — не отвечай.

Она посмотрела на него с растерянностью и надеждой и задала очень странный вопрос:

— Вы порядочный человек?

— Что ты имеешь в виду?

— Ну — в общем смысле. Не пьете, жене не изменяете… Вообще.

Он усмехнулся:

— Если в этом смысле — боюсь, тебе надо поискать другого собеседника.

— Нет, тогда как раз годитесь.

Она замолчала надолго, и Батышев решил ей помочь:

— А что у тебя?

Девушка ответила:

— Если коротко — влипла.

Он невольно скользнул глазами по ее фигуре, но не заметил ничего. Впрочем, это ведь и видно не сразу.

— Так влипла, что жить больше не могу. — Голос был спокойный, но брови так жестко сошлись над переносицей, что лицо словно бы похудело на треть.

— Ну, погоди, — сказал он рассудительно, чтобы сбить ее с драматической волны. — В конце концов, это не трагедия. Со всеми женщинами бывает. Сугубо практическая вещь — надо ее практически и решать.

Она усмехнулась с досадой:

— Да нет, вы не то думаете. Я не беременна. Будь дело в этом… Пять рублей, день в больнице — и вся любовь.

Это было произнесено с такой легкостью, что Батышев сразу понял — приходить в больницу с пятирублевой квитанцией ей не приходилось ни разу.

Он сказал со вздохом:

— Слушай, у меня голова пухнет от твоих загадок. Расскажи лучше толком, а? С начала до конца. Как на комсомольском собрании.

Она засмеялась:

— Ну что тут рассказывать? Все очень примитивно. Познакомились в турпоходе, он был с женой, но весь вечер с ней не разговаривал. Представляете: ночь, костер, гитара, ну и вино, конечно. Всем весело, дурака валяют, танцы устроили под собственный визг — кто в купальнике, кто в тренировочном. А он сидит в сторонке на бревне и молчит. К нему, естественно, лезут, он отшучивается — он вообще остроумный, а в глазах такая тоска. Ну а мне семнадцать лет. Та еще дура была! Кривляюсь вместе со всеми, а сердце — только что не разрывается! Ну вот не могу терпеть, что рядом хороший человек мучается… Потом села в сторону и тоже давай молчать — из солидарности. Сижу и придумываю, какой он тонкий, ранимый, как больно ему сейчас, как противен весь этот бардак…

Грубое слово она произнесла просто, словно обычное.

— Ну и, разумеется, как жена его не любит и только сосет кровь… Знаете, такое было настроение! Тем более пить не умела, а в тот вечер — что я, глупей других?.. В общем, в лепешку бы расшиблась, только бы ему стало хорошо.

— Сколько ему лет? — спросил Батышев.

— Сейчас тридцать пять. А тогда — тридцать один.

— Красивый?

— Нет, — без раздумий ответила она.

— Но?..

— Обаятельный. Худой, нелепый, руки болтаются. И очень умное лицо.

— Ну, значит, сидишь ты, жалеешь его, — напомнил Батышев.

Девушка кивнула:

— Ну да. Молчу и придумываю, как бы ему помочь…

Она усмехнулась, словно вспомнив что-то.

— Короче, подошла к нему и все это высказала.

— А он? — спросил Батышев.

— Погладил по плечу. «Спасибо», — говорит… Пошли на речку, там берег песчаный, низкий. Я ни о чем не спрашиваю, несу какую-то чушь. А он — ни слова. Потом вдруг говорит: «Ладно, малыш, не тревожься. Все будет нормально. Хочешь, стихи почитаю?» Думаете, я случайно сегодня для гадания Элюара вытащила? Четыре строчки с тех пор помню.

Батышев посмотрел на нее вопросительно, и она прочла:

На двух половинках плода —На спальне, продолженной в зеркале,На кровати — пустой ракушкеЯ пишу твое имя.

— Хорошие стихи, — сказал Батышев.

— Вы представляете, как они мне тогда?

Она вновь усмехнулась виновато и грустно.

— В общем, ходили, ходили по берегу, за мыс ушли. Ночь теплая, август. Ну что, говорит, будем купаться?.. Ему-то хорошо, он в плавках, а мой купальник у костра сушится. Но вот понимаете — не могу сказать ему «нет»… Ничего, говорит, разденешься и в воду, а я отвернусь… Разделась, оборачиваюсь — стоит лицом ко мне.

Марина улыбнулась, качнула головой:

— А я ну дура дурой. Вот поверите: не то что зубы — колени стучат друг о друга.

Она задумалась, и лицо у нее стало такое, что Батышев отвел глаза: смотреть на нее в тот момент было стыдно, как подглядывать. Так, глядя в сторону, и спросил:

— А он?

Она то ли усмехнулась, то ли вздохнула:

— Подошел, поцеловал в лобик… Ладно, говорит, девочка, одевайся. И пошел по берегу. Уж как я тогда оделась — не помню. Иду за ним, он молчит, и я слова сказать не могу. Так и приплелась к костру на три шага позади, как побитый пес… В город возвращались — не то что заговорить, посмотреть на него не могла. А стали прощаться — сам подошел, взял за руку… «Спасибо, малыш». И все.

— А жена? — напомнил Батышев.

Марина качнула головой:

— Не помню. Я с той поездки больше ничего не помню. Вот как увидела, что он один на бревне сидит и ему плохо… Все. Кранты. Только он и я.

— Да, — проговорил Батышев, — полная невменяемость.

Она согласилась:

— О чем и речь. Как доской по голове.

— Ну а потом?

Глаза у девушки потухли, она заговорила почти без выражения:

— Потом я стала его ждать. Он с моим братом работал, телефон узнать ничего не стоит. День жду, неделю жду. Нет! Тогда потащилась к нему сама. Идея была такая: объяснить, чтобы он не подумал чего-нибудь не то. Мол, просто увидела, что ему плохо, и хотела помочь… Ну, поймала его после работы, объяснила с грехом пополам. «Я, говорит, только так и понял». — «И если, говорю, вам когда-нибудь будет плохо или что-нибудь понадобится, просто позвоните и скажите: «Это я». Посмотрел — и тихо так: «Я знаю, малыш»… Тут как раз его автобус подошел…

Она вдруг прервалась и подозрительно уставилась на Батышева:

— Вам не скучно все это слушать?

— Ты давай дальше, — сказал он.

— Ну, в, общем, высказала я ему все это — и так легко стало. Словно освободилась. Сказала, и все… Но прошла неделя, другая — и, оказывается, ни от чего я не освободилась.

Марина снова свела брови и не сразу выговорила:

— В общем — влипла. Стала ждать, что он позвонит. А это уже — все…

Голос у нее стал деловитым, как у врача, который в ординаторской рассказывает коллегам об обреченном больном.

— Он мне, естественно, не позвонил и никакая моя помощь не потребовалась. Ну, тут уж я повела себя совсем глупо: стала за ним бегать. Причем самым примитивным образом. Хоть бы предлог какой придумала! А то приду, смотрю на него, как теленок, и молчу. Анекдот!