Идеальная форма (сборник) - Валерий Михайлов

– Он разнёс себе мозги, – повторял в который раз Полковник. – Побрился, надел парадный костюм и пустил себе пулю в рот…

Мы сидели в заведении Эдди. Единственные посетители закрытого заведения.

– Мы все умерли ещё до рождения, – вступил в разговор священник, – мы слепы, глухи, бессердечны. Мы все мертвы, но только мы не знали этого, как не узнали бы никогда, если бы не… Искра жизни была как свет фар в кромешной тьме. Яркая вспышка и ещё большая тьма. А Эдди… Он не смог себе врать.

– Выпьем за упокой его души, – предложил Полковник.

Мы выпили, не закусывая, как воду, и священник заговорил вновь.

– История повторяется, история повторяется каждый раз, и мы каждый раз падаем на одном и том же месте. История ничему не учит, история шутит, подшучивает, смеётся над нашей глупостью. Всё, как и две тысячи лет назад. Он посылает нам спасение, а мы… мы воспринимаем его, как проклятие, мы сопротивляемся, стараемся его уничтожить, распять, зашить ему рот, чтобы потом со спокойным сердцем творить свои гаденькие безобразия, прикрываясь его волей. Две тысячи лет мы умаляли его вернуться, а когда он пришёл, мы оказались слепы и глухи. Мы просрали своё спасение! Как просираем жизни, изо дня в день, изо дня в день. С чего мы взяли, что он должен быть человеком? Христос – это спасение, но мы ждём волосатого парня, который ходил бы по морю и исцелял больных.

– Больные, кстати, исцелились, – заметил доктор.

Святой отец говорил жадно, именно жадно, словно пытался высказаться на много лет вперед. Кто бы мог тогда подумать, что буквально через несколько дней… Они заперлись в церкви, практически все прихожане, запустили бомбу с часовым механизмом и приняли яд. Это был самый величественный погребальный костёр из всех, что я видел. Страшный в своём величии. Теперь я знаю смысл этих слов.

Такое нельзя было уже замять, но мы все списали на сектантство. Мы словно сговорились никогда не произносить слово вторжение. Комиссия тоже не хотела копать глубоко, и после быстрого формального расследования, они убрались на материк, прихватив с собой Полковника. Странно, но дурная слава привлекла к нам внимание общественности, и народ валом повалил на остров. Мощный паром, отели, парк вместо джунглей… Таким было ближайшее будущее острова, сейчас же здесь вовсю трудились бригады строителей. Цены на землю взлетели в десятки раз. А на днях открыли заведение Эдди. Там я и встретил доктора в первый раз с тех самых похорон, когда…

Он постарел, осунулся. На нём была несвежая рубашка, а лицо давно мечтало о бритве.

– Плевать, – так ответил он на все вопросы о его делах.

Мы взяли бутылку бренди, и выпили ее практически в полном молчании, и только когда доктор окончательно захмелел, его прорвало:

– Знаешь, почему погибли Иисус, Мансур, Кришна? Мы подсознательно ненавидим себя, ненавидим себя такими, какие мы есть, и стоит кому-то стать лучше… Пока Иисус был живым, он был человеком, простым обычным человеком, каким мог быть каждый из нас. Это укор, удар в самое больное место, в наши святая святых. Его убили, чтобы превратить в бога. Конечно, только бог может быть таким, но никак не человек, никак не один из нас. Ведь если каждый может быть на его месте, каждый может быть богом, то почему мы то, чем являемся сейчас? Почему какой-то вирус может запустить заложенный в нас механизм, а история говорит о том, что были люди, и не так уж и мало, которые смогли запустить его сами, навсегда, на веки вечные, то почему мы такое дерьмо? Если каждый из нас бог, то почему мы такое дерьмо?

Он прокричал всё это мне в лицо, а потом заплакал, как ребёнок…

– Ваш кофе, и… – парнишка мялся, не зная, как мне сказать.

– Что-то случилось?

– Доктор… его только что нашли… передозировка.

Выхода нет

1

Они лежали на продавленном диване в небольшой комнатушке с низким серым потолком.

– …Это умирать они предпочитали на Родине, а жить старались где-нибудь в Париже или на островах. Получали Нобелевскую премию, любили женщин, мужчин, вино. Сидели за чашечкой кофе в парижском кафе. И уже перед смертью возвращались в Россию, умирать.

– Но многих из них большевики заманили красивой жизнью. Пели льстивые песни, уговаривали, а потом организовывали им самоубийства и неизлечимые болезни.

– Большевики – это как чума или ртутные пары. Помнишь, нам показывали долины смерти? Так вот, молодые, сильные животные обходят их стороной, а старые и больные приходят туда умирать. Киты выбрасываются на берег, а люди возвращаются в Россию.

– Но зачем?

– В Париже слишком хочется жить, а тут, после всего этого великолепия КПСС и НКВД, – Чечня, охреневшие менты, армия и повально-инфантильная любовь к Президенту.

– Ты совсем не учитываешь патриотизм, любовь к Родине, к местам, где жил ты или твои родители, где могилы предков…

– Ты действительно веришь в эту великоштильную чушь? О какой любви к родине ты говоришь? Лично я даже не помню, где мы жили каких-то пять лет назад. А ты… Хорошо, если ты назовёшь мне хоть одного чудака, которого тянет назад, как ты говоришь, на родину, я ещё соглашусь с тем, что кто-то всерьёз может нести эту чушь.

– Но на Экране…

– Нельзя же так вот бездумно проглатывать всё, что показывает Экран, тем более, что…

– Какой же ты всё-таки!

– Гадкий?

– Циничный. Иногда я не понимаю, за что тебя люблю.

– За что-то не любят, а ценят, а это уже, поверь мне, совсем не одно и то же. Я не хочу, чтобы меня любили за что-то. Это сродни сделки или проституции. Любовь же – вещь иррациональная.

– Но нельзя же влюбиться ни с того ни с сего. Должно же сначала что-то понравиться.

– Ты права. Сначала понравиться. Я не говорю, что объектом любви должно быть ничтожество, совсем нет. Но когда любишь, любишь человека, а не красивое лицо или упаковку пива у него под диваном. В противном случае это всё что угодно, но только не любовь.

– Принёси ещё пива.

В комнате кроме дивана стоял стол и несколько табуретов, но она была настолько маленькой, что совсем не казалась пустой. Одежда, – пара новых комбинезонов, – висела на нескольких вбитых в стену гвоздях. Под ними стояли запасные ботинки. Не королевские апартаменты, но и не хуже, чем у других. К тому же у них был почти ещё новый, встроенный в стену холодильник, а за перегородкой – предмет их гордости и одновременно зависти со стороны всех знакомых: ДУШ, собственный, полностью функционирующий душ с горячей и холодной водой, а это уже было настоящим богатством.

Они лежали совершенно голые после душа. Пили пиво, курили, болтали ни о чём. Высокий, склонный к полноте Костик и такая же высокая, почти с него ростом Женька. Крупная, с большими формами, но при этом совсем не толстая – талия у неё была на месте.

Женька в последний раз затянулась сигаретой, бросила окурок в пустую бутылку из-под пива, которая отправилась под диван к своим собратьям, потянулась.

– Принеси ещё пива, – повторила она.

Костик достал из холодильника ещё две бутылки пива, лихо открыл о край стола, на котором уже было полно отметин.

– Держи, – он протянул бутылку Женьке.

– Ты так и будешь стоять?

– Я созерцаю.

– Что?

– Прекрасную девятнадцатилетнюю женскую плоть.

– Перестань. Прикури лучше мне сигарету и иди сюда.

Он вернулся на диван.

– Откуда ты всего этого набрался? – спросила Женька после долгой, но вполне естественной паузы, которые нередко возникают в обществе тех, кому есть о чём не только поговорить, но и помолчать.

– Чего? – переспросил начавший засыпать Костик.

– Ну всего этого. Про писателей, большевиков… Я ничего подобного не видела.

– Пока ты пялишься с остальными в экран, я ухожу в библиотеку.

– Библеокуда?

– Библиотеку. Это такое место, где много книг.

– Ты читаешь книги?

– Да, и это намного лучше всей этой дребедени с экрана.

– Хочешь стать похожим на преподобного Джо?

– Книги здесь не причём.

– Он ведь тоже носится со своей книгой.

– Книги здесь не причём. К тому же они все разные. Да и та, что у Джо, совсем не такая и глупая, как кажется. Книги надо читать, а не молиться, размахивая ими в воздухе. Кстати, он ее не читал. Схватил первое, что попалось.

– С чего ты взял?

– Мы с ним как-то беседовали.

– Вот видишь, тебя уже на психов тянет.

– Не такой он и псих, каким пытается себя выставить. К тому же глянь, что он мне подарил, – Костик вытащил из-под дивана табличку: «ВЫХОДА НЕТ!».

– Ну и что?

– Не понимаешь?

– А что тут понимать, коль его нет.

– Это о выходе в тот мир.

– Тем более.

– Нет, ты не понимаешь.

– Так объясни, раз я такая дура.

– Эта табличка говорит, что выход есть!

– Может, конечно, я и не права, но на ней ясно написано: «ВЫХОДА НЕТ!».

– Да? Тогда объясни мне, зачем писать «ВЫХОДА НЕТ!», если его нет?

– По-твоему, такие таблички надо развешивать там, где выход есть? Ничего не скажешь, умнО.