Сень (СИ) - Номен Квинтус

Вообще-то того, кто придумал на «кукурузники» ставить тепловизоры, нужно было, по мнению майора, орденом Ленина наградить: в ночном холодном лесу схроны были видны так, как будто бандиты там иллюминацию праздничную разожгли. А сделанные еще весной подробные фотокарты этих лесов помогли и пути к этим схронам разработать так, что вряд ли кто-то живой мимо отрядов МГБ оттуда просочится. Ну а те, кто не просочится…

Командование выдало однозначный приказ: своих бойцов беречь. Поэтому расстрелять найденные схроны термобарическими гранатами было, несомненно, самым правильным решением. Единственный недостаток этого решения заключался в том, что пленных получалось взять очень мало — но все же сколько-то врагов взять живьем выйдет, и они уже все расскажут о сообщниках в селах и городах. Потому что самые «идейные» бандиты предпочитали сидеть в схронах в тепле, а в секреты — то есть туда, где больше всего шансов остаться в живых после обстрела «термобарами» — отправляли людей маломотивированных, которые после пленения буквально с радостью и облегчением вываливали сотрудникам МГБ все, что знали.

Все отряды выдвинулись из Каунаса ранним утром — а скорее поздней ночью — чтобы одновременно взять все обнаруженные схроны. Это было сделать несложно: новенькие автомобильчики «ВАЗ-Лесник» с удобством довозили по шесть человек с необходимым грузом даже в самую дремучую лесную чащу. По тропинкам, конечно, не напролом — но когда все тропинки заранее известны…

Иосиф Виссарионович весь день был занят работой и на посторонние размышления времени у него особо не было. Лишь пару минут он утром, перед тем как принять третью таблетку, подумал, а не хочет ли его эта девочка отравить — но, вспомнив рассказы Берии, покачал головой, как бы смеясь на своими мыслями, таблетку проглотил и забыл об этом на весь день. Ну а вечером время у него появилось. И появилось время подумать и над тем, что же, собственно, делает эта странная… нет, удивительная девочка. И откуда она вообще взялась.

Лаврентий Павлович на последний вопрос ответа не знал, а вот что она вообще делает…

— Как я уже говорил, — делился с Иосифом Виссарионовичем полученными сведениями Лаврентий Павлович, — она очень сильная и выносливая. Есть свидетели, неоднократно видевшие, как она на руках таскала мужиков весом под сто килограммов, и при этом не то что не запыхивалась — она тут же делала им операции, то есть у нее даже руки не устали. Паша Судоплатов мне говорил, что никогда в жизни не видел человека, умеющего так стрелять: руки у нее при стрельбе были неподвижны как стальные балки. И она этими руками может, я думаю, не только людей оживлять, но и… обратно. Всех врачей, которых она учила запускать остановившееся сердце хитрым ударом, предупреждала, что делать так можно лишь будучи уверенным, что сердце уже не работает. Потому что таким же ударом его и остановить легко. То есть она знает, как его остановить, точно знает. И я уверен, что проделывала она такой трюк неоднократно.

— И кого же она так убивала? Голованова?

— Все наши специалисты, изучавшие ее дело, считают, что зачистку криминала в Коврове в сорок третьем она провела. То есть улик ни малейших у нас нет, да и вряд ли мы их хоть когда-нибудь отыскать сможем… но просто больше некому. Но если это она — в чем лично я вообще не сомневаюсь — то остается лишь позавидовать ее хладнокровию. Мои ребята ненавязчиво в городе народ опросили, так вот: никто не заметил, что эта Таня тогда вела себя хоть самую малость не так, как обычно. По крайней мере аппетит у нее не пропал.

— Так почему же…

— Должен заметить, что все, кого… кто в Коврове тогда был убит, были редкостными мерзавцами и по закону военного времени подлежали минимум расстрелу на месте.

— Минимум?

— Это я оговорился… но лично я бы их вообще на кол посадил. Неважно, мы сейчас о гражданке… о товарище Серовой говорим.

— О товарище?

— А вот в этом у меня сомнений еще меньше, хотя поведение ее у многих вызывает удивление. В разговорах с партийными деятелями, но лишь в разговорах наедине, она позволяет себе просто высмеивать и лозунги партийные, и решения партии или комсомола.

— Боится, что ее слова могут привести…

— Да ничего она не боится! Она в такой форме указывает, что ли, на ошибки — но тут же сама их и исправляет! Причем, например товарищ Егоров несколько раз говорил, она так исправляет, что понятно становится, что она их именно исправила, уже сильно позже. Я ведь упоминал уже, что она ничего не объясняет… товарищ Алекперов считает, что она просто опасается неверных формулировок потому что… потому что забыла, как правильно выражаться.

— Ну, насчет выражаться…

— Кстати, она вообще не употребляет бранных слов. Самое страшное у нее ругательство — это «рукожопый имбецил», и означает оно лишь то, что такого человека она учить не будет, поскольку бесполезно. И опять же, все, кого она так обозвала, себя именно рукожопыми имбецилами в дальнейшем и проявили. И товарищ Семенов отмечал, что она часто просто не знает, как что-то из химии людям объяснить правильно. Наверное, это связано с потерей памяти…

— Возможно.

— А вот что еще было отмечено, так она своих пациентов всегда доводит до здорового состояния не только физически, но и морально. Даже если человеку руку или ногу ампутировали, или даже… еще что-нибудь, она объясняет, причем так объясняет, что человек ей начинает полностью верить, что это, конечно, неприятно, но… ты не поверишь, что это — временно! И что раз уж голову ампутировать не пришлось, то все остальное будет у человека хорошо. И вот все это вместе меня… нет, не настораживает, а оставляет в глубочайшем недоумении: с одной стороны она вроде как безжалостная… ладно, а с другой — эталон заботливости. Так что для себя я решил считать так: если человек — мерзавец, ну, хотя бы с ее точки зрения, то она такого убьет и не поморщится. А если человек… даже то чтобы хороший, а просто не мерзавец — то для такого она готова все сделать, чтобы ему жилось хорошо. Николай Нилович несколько раз отмечал, что девочка специально для отдельных товарищей готовила какие-то свои эликсиры, она их называет «зелья здоровья». И предупреждала товарища Бурденко, что эти эликсиры сделаны «под болячки конкретного человека» и для других не подходят. Шапошников после них на глазах расцвел, Толбухин, говорят, тоже гоголем ходит…

— Она что, знакома с Шапошниковым и с Толбухиным?

— В том-то и дело, что нет. Но откуда-то узнала, что у них в медкартах записано… а уж что она за зелья варит — никто не знает. Химики-фармацевты пытались понять — безуспешно. И это при том, что она и рецептуры им передавала, и технологии. Но заранее и предупреждала, что у них все равно ничего не выйдет. Ту же тормозуху фармацевты вместе с ней в ее лаборатории делали, рядом стоя и все ингредиенты из одних и тех же банок с коробками беря. Так ее тормозуха работает, а то, что у фармацевтов вышло — нет.

— То есть она все же пользу для страны приносит, просто пока не может другим рассказать как это делает.

— Примерно так. А насчет Коврова сорок третьего… я уверен, я убежден, что она в состоянии убить любого человека, который ей не понравится, и никто не поймет как она это сделала. Но, на наше с тобой счастье, она считает, что мы людям пользу приносим… или, по крайней мере, приносим пользы больше чем вреда. Честно скажу: я поначалу ее довольно сильно боялся, а теперь перестал. Знаю, что мне… нам вреда она не нанесет. А если понадобится ее помощь — мы на нее можем рассчитывать даже тогда, когда рассчитывать уже не на кого…

Обдумав все, Иосиф Виссарионович пришел к удивившему его самого выводу: девочку бояться не надо. Просто потому, что если она его захочет убить — она это сделает, но раз она его не убивает, а лечит — то скорее всего убивать его и не собирается. Так что вечером он поудобнее устроился в кресле. Сев так, чтобы видеть и закрытое тяжелой шторой окно, и дверь в кабинет: ему вдруг стало интересно понять, как она войдет, минуя охрану. И просидел так довольно долго — но никто в окно не залезал и в дверь не входил. Просто вдруг сзади, с дивана, донесся знакомый голос: