Революционная Россия и военный вопрос: от Севастополя до Цусимы - Игорь Николаевич Гребенкин

жестокого с подчиненными и лояльного царизму. В своих работах они неоднократно критиковали реакционные настроения среди русского офицерства, обличали на страницах журналов и в прокламациях неправомерные действия командного состава армии. Примером может служить публикация в журнале «Колокол» сообщения о самоубийстве капитана гарнизонного батальона Славчинского. Среди причин отмечалось «грубое и дерзкое обращение начальников с подчиненными»[62]. Там же был опубликован и дневник самоубийцы, в котором он, в частности, ужасался нравственным обликом своих сослуживцев.

К тому же неудача декабристов негативно повлияла на распространение передовых социальных доктрин и демократических идей в офицерской среде. После декабря 1825 г. произошло усиление правительственного надзора. Военные были напуганы жестокими репрессиями в отношении членов тайных обществ. Поэтому А.И. Герцен и Н.П. Огарев в общественно-политической публицистике второй четверти XIX в. с сожалением отмечали доминирование среди российского офицерства реакционных настроений, отсутствие доверительных контактов с солдатами. «Офицеры упали в глазах общества», -делает вывод А.И. Герцен в одной из своих работ[63]. В другой работе он даже сравнивает российских офицеров с «богами Олимпа в первых веках после принятия христианской веры, когда статуи Юпитеров, Марсов и Аполлонов Бельведерских назывались болванами»[64].

Пример движения декабристов, организационная основа которого была представлена тайными обществами, в значительной степени послужил формированию среди демократически настроенной молодежи представлений о ведущей роли в грядущих общественно-политических преобразованиях активного революционного меньшинства. Среди образованной российской молодежи 1830-х гг., к которой относились А.И. Герцен и Н.П. Огарев, еще сохранялись надежды на то, что политической свободы в стране удастся добиться путем военного переворота, то есть с участием российского офицерства. «Мы вошли в аудиторию с твердой целью в ней основать зерно общества по образу и подобию декабристов», - писал А.И. Герцен[65]. Но поражение восстания 1825 г. убедительно продемонстрировало уязвимость движения, не имеющего опоры в массах. Именно поэтому А.И. Герцен и Н.П. Огарев в своих ранних работах обращали свои взоры преимущественно к гражданской интеллигенции и постепенно к крестьянству. Военные же в меньшей степени считались способными выступить носителями идеалов освобождения и принять участие в борьбе за преобразования. Неслучайно общественно-политические и просветительские кружки 1830-х гг. объединяли преимущественно представителей интеллигенции, появление офицеров в их среде было явлением редким и предосудительным. Так, союз, сложившийся вокруг А.И. Герцена и Н.П. Огарева, был представлен студенческой, штатской молодежью, а основным направлением его деятельности было изучение достижений зарубежной философской мысли. Американский историк М. Малиа противопоставлял кружку А.И. Герцена и Н.П. Огарева декабристов, называя последних «людьми действия»[66]. В свои зрелые годы А.И. Герцен и Н.П. Огарев по-прежнему считали немыслимым революционное движение без массовой поддержки народа и ставили под сомнение успешность декабристской тактики тайного общества как созидательного и пропагандистского центра восстания.

Из опыта движения и восстания 1825 г. демократические мыслители извлекли ряд важных уроков. Первый - тезис об ограниченности возможностей революции, осуществляемой замкнутой социальной группой, не имеющей связей и поддержки в широких слоях общества. Многочисленные современники и историки отмечали, что одной из причин неудачи выступления декабристов было отсутствие опоры в массе гражданского населения, непонимание крестьянством и мещанами идеалов декабристов. «В день восстания на Исаакиевской площади и внутри второй армии заговорщикам не хватало именно народа. Их либерализм был слишком чужеземным, чтобы сделаться народным. Мы далеки от всякого упрека. То было логическое следствие цивилизации, ввезенной извне для одного лишь класса, следствие отдаления, в каком цивилизованная Россия держалась от России народной», - такой вывод делал А.И. Герцен[67]. Со временем он трансформировался в широко известную ленинскую характеристику раннего, дворянского этапа освободительного движения: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа»[68].

Второй важный вывод, следующий из поражения восстания декабристов, непосредственно связанный с практикой реализации политического переворота, активно развивал Н.П. Огарев. Восстание должно охватывать как можно больший район, опираясь на несколько областных центров революционного движения: «Тайные общества естественно возникнут по областям и станут стремиться к соединению»[69]. Размышляя о перспективах борьбы против самодержавия, Н.П. Огарев отмечал консолидирующую и пропагандистскую функции офицерских обществ. Армия должна была соединиться с народным революционным движением на местах. Вместе они с окраин страны должны были двигаться к центру, призывая созвать Земский собор: «Сопротивление такому движению может быть только ничтожное»[70].

Таким образом, в 1830-1840-х гг. А.И. Герцен и Н.П. Огарев неоднозначно относились к военным как перспективным участникам борьбы против самодержавия. Отмечая серьезный потенциал офицерства для будущего революционного движения и их большие возможности в деле пропаганды, демократические мыслители видели в офицерах Николаевской эпохи не наследников декабристов, а носителей охранительных настроений и надежную опору самодержавия. Не менее сложным социальным явлением представлялся им и солдат царской армии. В своих ранних трудах они отмечали низкую культуру и грамотность рядовых, которая делала их невосприимчивыми к политической пропаганде, затрудняла восприятие ими любых отвлеченных идей и понятий. Многолетняя воинская служба, основанная на полном подчинении старшим, рождала у солдат «одно убеждение - что жизнь его, как медная пуговица, не имеющая срока, принадлежит казне»[71]. Вместе с тем тяготы службы, жестокость и произвол начальников должны были послужить росту солдатского протеста. Благодаря физической силе и выносливости, моральным качествам, умению владеть оружием, солдат превращался в ценного участника всенародного освободительного движения. А.И. Герцен также подчеркивал генетическую связь между солдатом и крестьянином, их уважительные взаимоотношения: «Русский солдат не привык убивать русских[72]. Эти доводы впоследствии легли в основу народнической концепции крестьянского социализма, одним из условий достижения которого мог стать революционный союз народа и армии.

Время, проведенное молодыми вольнодумцами под арестом и в ссылке, добавило им жизненного и социального опыта. Пребывание и служба в провинции дали возможность познакомиться с разными сторонами жизни страны и общества, в том числе узнать солдатскую среду и армейскую действительность. В особенности это коснулось Н.П. Огарева, которому пришлось провести девять месяцев в тюремном заключении. Наблюдая за солдатами, он вынес убеждение в их способности к «пониманию, единству, организованности, к преодолению, когда это требуется, чувства страха, покорности, дисциплины»[73]. Эти впечатления нашли отражение в его стихотворении «Тюрьма», где отмечены доверительные отношения ссыльных и солдат[74].

Для А.И. Герцена новым материалом для осмысления значения военного фактора в социальных процессах стали революционные события 1848 г. в Европе, свидетелем которых он отчасти оказался. В своих представлениях о европейской военной традиции А.И. Герцен определенно находился под влиянием образа средневековых рыцарей, которые виделись ему «готическим братством...