Где-то там, за облаками… - Алексей Федотов

Хватаюсь за краешек стола, иначе свалился бы прямо под ноги улыбающегося Захара. Дьявол, мне же домой пора. Надюшка поди с ума сходит. Записки-то не оставил, дурак.

— Ты куда собрался герой? — Захар поддерживает меня под локоть и усаживает обратно на стул. Здорово-то как. Стул, он твердый. Не качается. Можно обхватить его ногами и сидеть, не боясь упасть.

С трудом выдавливаю из себя, запинаясь и преодолевая странную тягу к односложным фразам:

— Домой мне пора Захарка. Проводишь?

— Слушай, может у меня переночуешь? Постелю тебе в зале на диване. Моя-то, как раз в деревню уехала с Танюшкой. Так, что все нормально будет. Оставайся, а?

Приходится объяснить причину внезапной торопливости и приносить извинения за отказ остаться. Захар неодобрительно качает головой. Или мне так кажется?

— Ну смотри Витька. Проводить это само собой. Провожу. Но лучше бы ты остался.

Мотаю головой отказываясь. Захар с минуту смотрит на меня, вздыхает и молча идет одеваться.

Накидывает на меня пальто, помогает просунуть руки в рукава и напяливает на голову шляпу.

Запирает дверь, громко бренча ключами, и тихо бормочет сквозь зубы ругательства на голову малолетних преступников, повыбивавших все лампочки в подъезде. Старенький лифт с прожженными сигаретными окурками пластиковыми кнопками лениво тащится вниз, мирно гудя и эпилептически вздрагивая кабиной на каждом этаже. Открываем стальную, забранную проржавевшей сеткой дверь и выходим прямо на насыщенную паром из прорванной подвальной трубы, провонявшую запахом бродячих кошек, площадку первого этажа. Скрипучая дверь распахивается от сильного пинка Захара.

На улице метель. Белые, колючие хлопья снега, закрученные ветром в тугие спирали, больно бьют по лицу, заставляя слезится глаза и изгоняя хмель. Немного трезвею. Совсем чуть-чуть, но по крайней мере хватает сил самостоятельно дойти до искрящегося огнями реклам стакана метро. Прощаюсь с Захаром, пожимая руку и роняя при этом в снег перчатку. Вот ведь, напился как последний сопляк. Вспоминаю, что сам этого хотел. Ну да ничего, ничего. Утренний похмельный синдром меня быстро отучит водку пьянствовать и безобразия нарушать.

Слегка пошатываясь, прохожу сквозь турникет, скормив прожорливому автомату еще один жетон. Дико, до боли в скулах хочется курить. Курить и спать. Мну сигаретину в руках, роняя крошки табака себе на брюки и преодолевая вредное желание. Борюсь с закрывающимися глазами и задремываю под мерное покачивание вагона.

Свет. Яркий белый свет, бьющий прямо в лицо. Не след огненной колесницы фаэтона, а жесткий, мертвенно-бледного оттенка электрический свет терзающий взгляд. Прислоняю ко лбу ладонь, прикрываясь от слепящего безумия. Передо мною равнина, уходящая к низкому и недалекому горизонту. Над головой стремительно несутся белесые облака, отражающие бьющий с равнины свет. Постепенно глаза немного привыкают, и я вижу источник света. Недалеко от меня, метрах в пятистах, возвышается исполинская колонна, сияющая нереально белым пламенем.

В основании колонны видна обсидиановая, мертвая туша статуи. Даже с такого расстояния видно, что это не человек. Тяжелый череп, с сильно выступающей челюстью, заостренные уши, бочкообразное тело с двумя мощными, когтистыми лапами. Именно лапами, потому что руками, несмотря на по человечьи сложенные лодочкой ладони, это не назовешь. Каждый палец венчает острый как бритва коготь. Лицо перекошено в злобном оскале, открывающем два длинных клыка, выглядывающих из-под оттопыренной нижней губы. Покрытое едва заметными чешуйчатыми пластинами тело — обнажено. Никаких признаков одежды — голый, блестящий камень.

Фигура беспола. Гладкий, черный камень в паху. Лицо поднято вверх к пламенеющему небу, провожая струящееся из сложенных ладоней белое пламя.

Колоннообразные ноги в узлах бугрящихся мышц, уходят прямо в белесую, массивную плиту служащую пьедесталом. Такое ощущение, словно кто-то просто взял и залил ноги черного гиганта белым бетоном.

Я делаю несколько шагов к этой твари. Каменное лицо дергается и, роняя черную пыль, поворачивается ко мне. Губы двигаются, складываясь в довольную ухмылку и шепчут имя.

Я не слышу звука, но прекрасно понимаю, чье имя произносится.

Начинаю кричать и, сделав шаг назад, падаю. Прямо в черный пепел покрывающий равнину.

Тварь запрокидывает голову и начинает хохотать, сотрясаясь всем телом.

И тогда я просыпаюсь.

На грязном, заплеванном полу, валяется моя разорванная в клочья сигарета. Я лежу на лавке, судорожно вцепившись в пластиковую обивку скрюченными пальцами. На коричневой поверхности дерматина, истертого до матерчатой основы, видны длинные, рваные борозды — след моих ногтей. Измятая шляпа валяется в углу, рядом с тамбурной дверью.

Встаю, машинально поправляя сбившийся воротник пальто и размотавшийся шарф.

В вагоне пусто, что странно. Отчетливо помню, что когда я зашел в вагон и сел на пустующее место в углу — он был почти полон, несмотря на поздний час. Смотрю на часы. Прошло всего лишь десять минут. Снова чертовщина какая-то. Складывается ощущение, что вся эта толпа просто вышла на одной из остановок. Трогаю пальцем расцарапанный пластик и вздрагиваю от неприятного предчувствия. Интересно, что же я тут такого вытворял, что поверг в постыдное бегство столько людей. Ведь просто пьяными причудами нынешнего обывателя не проймешь.

Ну посмотрят, отвернутся, одернут наглеца наконец. Но чтобы всем скопом прочь из вагона? Мда. Окружающий мир все еще плывет, стремясь поменять местами верх и низ. Все-таки бутылка водки на двоих штука мощная.

Вагон начинает тормозить, из скрытого репродуктора доносится противный, роботизированный голосок, объявляющий очередную станцию. Встаю и повисаю на стальном поручне.

Распахиваются двери, и я иду сквозь стайку весело щебечущих девушек, сиротливо стоящих на перроне. Лишь бы на глаза милиции не показываться. Только ночи в вытрезвиловке мне сейчас не хватает… Для полного, так сказать, натюрморта. Вываливаюсь на ярко освещенную неоновым светом, завьюженную улицу. Голосую, нелепо размахивая руками на самом краю тротуара.

Кажется, даже пытаюсь свистеть вдогонку проносящимся мимо средствам передвижения.

Ныряю в распахнутое нутро остановившегося автомобиля, бормочу домашний адрес и молчу в ответ на заломленный водителем тариф. Черт с тобой рэкетир несчастный. Я сейчас готов заплатить вдвое, втрое больше, лишь бы ты ехал побыстрее и перестал бормотать, пытаясь разговорить молчащего попутчика. Молодой парень игнорирует мои желания и весело рассказывает мне о том, что бензин опять подорожал, менты в конец обнаглели, на садовом кольце опять пробка из-за снежных заносов, цены в магазинах кусаются, выгоняя на