Хлорофилия - Андрей Викторович Рубанов

квартиры – входную дверь открывали только, чтобы принять от спонсоров очередную кофеварку. Однажды, спустя неделю после грандиозного банкета, посвященного пятой годовщине проекта, папа Петухов – к тому моменту миллионер в рублях, долларах и юанях, – дождавшись прайм-тайма, забаррикадировал окна и двери, взял топор и с криками: «Я не Петухов, я – Раскольников!» – зарубил насмерть и жену, и бабушку, и трех дочерей. Казнь смотрела рекордная аудитория в восемнадцать миллионов. Пульт оперативного дежурного по городу сгорел от пяти миллионов одновременных входящих звонков.

По личному приказу тогдашнего премьер-министра проект «Соседи» был закрыт.

Следующий месяц вошел в новейшую историю страны как «кровавый июль». Около тысячи человек, бывшие участники проекта, главным образом люди преклонного возраста, покончили с собой, более пяти тысяч объявили голодовку, десятки тысяч вышли на улицы. Премьер лишился кресла. Проект возобновили. Интеллектуалы с семидесятых и толстосумы с восьмидесятых этажей презирали «Соседей». Само слово стало бранным, за невинное когда-то обращение «сосед» можно было получить по физиономии. Но семью Петуховых сменила в топ-сто другая, столь же достойная, семья.

Гоша Деготь, давно вышедший из проекта, весь последний год писал книгу «Нет, я не ваш сосед!!!», но вдохновение покинуло мэтра, а издатели не проявляли интереса, поскольку всерьез связываться с «Соседями» никто не хотел. Система, где граждане сами с наслаждением подглядывают друг за другом, была выгодна всем. Одно время поговаривали, будто создатель «Соседей» – глава акционерной компании «Двоюродный брат» миллиардер Голованов – вот-вот получит государственную премию.

Савелий не любил тех, кто жалеет себя. А Гоша Деготь – когда-то отличный малый – теперь только и делал, что вздыхал и заглядывал всем в глаза, ища сочувствия. Его карьера была погублена. Едва он отваживался опубликовать очередной материал – хотя бы невинный репортаж с выставки декоративных собачек, – как интеллектуалы заваливали редакцию письмами с требованиями вышвырнуть «этого соседа» вон. Телевизионщику Маркину, ведущему программы «Кумиры прошлого», Гоша едва не сломал шею в ответ на предложение поучаствовать.

Дело осложнялось тем, что Савелий был товарищем Гоши Дегтя.

– Господа! – провозгласил старик, грубо откашлявшись. – Прежде чем начнем, я сделаю сообщение. Нашего полку прибыло. В журнале новый сотрудник. Знакомьтесь. Филипп.

Мальчишка откинул со лба оранжевую прядь, встал и кивнул. Юный, гладкий, загорелый, пахнущий ультрамодной туалетной водой «Солнце страсти». Волосы до плеч, удлиненное лицо со слабыми, но все же заметными признаками вырождения, фиолетовая рубаха с интерактивными аппликациями – эдакий индустриальный херувим.

– Четвертый курс университета, – продолжил шеф, – отличник и прочее. Взят на испытательный срок. Кликуха его будет Филиппок. Ты не против, о прекраснейший?

Новичок покраснел и опустил глаза.

– Чудненько, – провозгласил Пушков-Рыльцев и поморщился (видимо, тоже унюхал тяжелый аромат, специально рассчитанный на семнадцатилетних девочек, обожающих шоколадки и песенки в исполнении томных блондинов). – Итак, сначала о главном. – Старик вздохнул и задрал подбородок. – Камрады! Завтра у нас большой день. Юбилей! Нам тридцать лет! А через две недели мы должны сдать праздничный номер. И это, – шеф обвел паству тяжелым взглядом, – будет сумасшедший номер. Бешеный. Не имеющий, черт побери, аналогов. Насчет полиграфии я уже договорился, у нас будет обложка с трехмерной графикой и каждая страница – с отдельным запахом… Но про всю эту ерунду – потом. В данный момент меня волнует содержание. Сейчас каждый из вас встанет и выскажет гениальную идею. Другие не принимаются. Только гениальные. Начнем с дам-с. Валентина, прошу.

Валентина переглянулась с остальными и тихо произнесла:

– Пусть скажет Варя.

– Да, лучше я. – Варвара встала и прижала руки к груди. – Идея есть. Одна на всех. Мы вместе думали несколько дней. Идея такова. Михаил Евграфович! Весь юбилейный номер будет посвящен вам.

Коллектив энергично зааплодировал, причем громче всех хлопали Пружинов и новичок. Но Пушков-Рыльцев, сначала изумленно вскинувший мохнатые брови, одним мановением ладони установил тишину.

– Мне? – с отвращением переспросил он. – Что за бред? То есть я вас понимаю, ребятки, спасибо и так далее, но это невозможно. Варя, сядь. Следующий!

– Это не я придумала, – проигнорировав распоряжение, звенящим голосом произнесла Варвара. – Это общее решение. Каждый из нас напишет про вас текст. Далее – фоторепортаж о вашем кабинете, о вашей квартире…

– Общее решение? – перебил старик. – Вы все заодно, значит?

Коллектив расцвел улыбками. Старик выкатился из-за стола, подрулил к стене и резко развернул кресло. Сделался хмур.

– В задницу общее решение. Этого не будет.

– Но почему? – воскликнула Варвара.

– Потому что, дети мои, журналюга не может писать о самом себе. Это неэтично. Я не могу допустить, чтобы мой собственный журнал публиковал обо мне статьи.

Пружинов поправил шикарный галстук.

– Мы решили, что сейчас – особый случай.

– В задницу такой случай.

Варвара села, шумно двинув стул.

– Мы настаиваем, – решительно заявила Валентина и посмотрела на Филиппка.

Тот энергично кивнул.

«Тебя пока никто не спрашивает», – раздраженно подумал Савелий.

Тем временем старик грустно вздохнул и произнес:

– Значит, бунт на корабле? Послушайте меня, мальчики и девочки. Для широкой публики я уже давно не существую. Каждый из вас мог заметить, что я подписываю псевдонимом даже колонку редактора. Знаете, что будет, если выйдет номер, целиком посвященный мне, грешному?

Над столом воцарилось молчание. Савелий понял, что у каждого есть свой вариант ответа и каждый решил оставить его при себе.

– Будет вот что, – желчно продолжил Пушков-Рыльцев. – Люди удивятся и скажут: «Надо же! Оказывается, этот старый пердун еще жив!»

Юный стажер, не привыкший, разумеется, к манерам шефа, не выдержал и рассмеялся.

– Правильно, Филиппок! – воскликнул старик. – Это смешно! Я стар, я инвалид, я пукаю мхом и никому не интересен. Мне не нужна слава и портрет на обложке. Поэтому вашу общую идею я отметаю как неконструктивную. Материал о столетнем маразматике не укрепит наши позиции на рынке качественной прессы. Давайте что-то другое.

Сотрудники безмолвствовали.

Заговор был устроен еще неделю назад. Идейными вдохновительницами выступили редакционные дамы. Уговорились твердо стоять на своем и убедить патриарха любыми путями. Но сейчас все рухнуло: патриарх, как всегда, в две минуты подавил всех силой авторитета.

Савелий подождал несколько мгновений и заявил:

– У нас нет других идей. Мы хотим написать о вас, и только о вас. Потому что вы, Михаил Евграфович, и есть настоящий самый-самый. Уступите нам. Позвольте сделать то, что мы задумали.

– Нет, – ответил старик. – Еще одно слово на эту тему, и все присутствующие, кроме юного дарования, будут немедленно уволены.

Тишина стала гулкой, почти невыносимой. Потом Варвара – девушка дерзкая – швырнула на стол карандаш, достала из сумочки зеркало и демонстративно занялась рассматриванием собственных губ.

– Раз других идей нет, – спокойно продолжил Пушков-Рыльцев, снова подъезжая