Начать сначала - Розамунда Пилчер

Роберт улыбнулся.

— Хотите сесть у окна? — спросил он Эмму.

— А где вы сидите обычно? — Он указал на маленький угловой столик. — Так почему нам не сесть там?

Марчелло она очаровала. Он проводил их к столику, выдвинул для Эммы стул, вручил обоим по огромному меню, написанному какими-то необычными пурпурными чернилами, и, пока они выбирали, что им съесть, отошел и вернулся с двумя рюмками аперитива.

— Кажется, мои акции у Марчелло сразу поднялись. Не помню, чтобы я когда-нибудь приводил сюда на ланч девушку.

— С кем же вы обычно приходите?

— Один. Или с Маркусом.

— Как поживает Маркус? — голос ее потеплел.

— Хорошо. Уверен, он будет огорчен, что не увиделся с вами.

— Это моя вина. Мне следовало написать и предупредить о моем приезде. Но, как вы уже, очевидно, поняли, у нас, Литтонов, с этим не все в порядке — мы не любим писать письма.

— Но вы же знали, что Бен вернулся в Порткеррис.

— Ну да, Маркус написал мне. И я все знаю о ретроспективной выставке — прочла статью в «Реалите». — Эмма усмехнулась. — Быть дочерью знаменитого отца иногда не так уж и плохо, это чем-то компенсируется. Даже когда сам он ничего другого, кроме телеграмм, не присылает, обычно можешь прочесть, что с ним происходит, в той или другой газете.

— Когда вы в последний раз видели его?

— О… — Она пожала плечами. — Два года тому назад. Я была во Флоренции, и он остановился там на пути в Японию.

— Не знал, что в Японию надо ехать через Флоренцию.

— Можно и через Флоренцию, если там в это время живет ваша дочь. — Эмма поставила локти на стол и подперла ладонями подбородок. — Полагаю, вы даже не знали, что у Бена есть дочь.

— Конечно, знал.

— А я вот о вас не знала. Я имею в виду — не знала, что у Маркуса есть партнер. Он работал один, когда Бен уехал в Техас, а меня отправили в Швейцарию.

— Как раз в это время я и присоединился к Бернстайну.

— Я… не встречала человека, который был бы меньше похож на торговца картинами… чем вы.

— Наверное, потому что я не торговец картинами.

— Но… вы только что продали тому человеку картину Бена.

— Не совсем так, — поправил ее Роберт. — Я всего лишь принял от него чек. Маркус уже продал ему эту картину неделю назад, хотя этого не понял даже сам мистер Чики.

— Но вы же должны как-то разбираться в живописи.

— Теперь разбираюсь. Работать бок о бок с Маркусом столько лет и не позаимствовать от него хотя бы какую-то часть его поистине глубочайших знаний просто невозможно. Вообще-то, я бизнесмен, и именно поэтому Маркус пригласил меня.

— Но ведь Маркус и сам преуспевающий бизнесмен. Мне так казалось.

— Совершенно верно, настолько преуспевающий и его затея с галереей настолько удалась, что в одиночку ему стало трудно управляться со всеми делами.

Между густыми бровями Эммы пролегла морщинка; она продолжала разглядывать его.

— Еще вопросы есть?

Ничуть не смутившись, Эмма спросила:

— Вы всегда были близким другом Маркуса?

— На самом деле, вы хотите спросить, почему он взял меня в фирму? Ответ таков: Маркус не только мой партнер, но и мой зять. Он женат на моей старшей сестре.

— Вы хотите сказать, что Хелен Бернстайн — ваша сестра?

— Вы помните Хелен?

— Конечно. И маленького Дэвида. Как они поживают? Передайте от меня привет, я их очень люблю. Знаете, когда Бен ездил в Лондон и меня не с кем было оставить в Порткеррисе, я жила у них. И это Маркус и Хелен сажали меня в самолет, когда я улетала в Швейцарию, потому что Бен тогда уже уехал в Техас. Вы скажете Хелен, что я вернулась и что вы кормили меня завтраком?

— Обязательно скажу.

— Они по-прежнему живут в маленькой квартирке на Бромптон-роуд?

— Нет, когда умер отец, они переехали ко мне. Мы все живем в нашем старом фамильном доме в Кенсингтоне.

— Вы хотите сказать, что живете там все вместе?

— И вместе, и порознь. Маркус, Хелен и Дэвид занимают два первых этажа, старая домоправительница отца живет в цокольном этаже, а я как петух на насесте — в мансарде.

— Вы женаты?

На мгновение у него в глазах мелькнула растерянность.

— Нет, не женат.

— Почему-то я была уверена, что женаты. У вас вид женатого человека.

— Не очень понимаю, что вы имеете в виду…

— О, я ничуть не хотела унизить ваше достоинство. Наоборот — это комплимент. Хотела бы я, чтобы Бен так выглядел. Тогда для его близких жизнь была бы куда легче. Особенно для меня.

— Вы не хотите вернуться домой и жить вместе с ним?

— Конечно, хочу. Больше всего на свете. Но не хочу потерпеть фиаско. Бен никогда не принимал меня в расчет, боюсь, и теперь будет так же.

— Тогда почему вы едете?

— Ну… — Трудно было логически ясно объяснять это под спокойным взглядом серых глаз Роберта Морроу. Эмма взяла вилку и начала чертить что-то на белой камчатной скатерти. — Сама не знаю. У каждого человека должна быть семья. Своя семья. Если люди принадлежат друг другу, они должны жить вместе. Я хочу, чтобы у меня было что вспоминать. Когда я постарею, я хочу вспоминать, что однажды, пусть это продлится всего несколько недель, мы с отцом худо-бедно, но прожили их вместе. Какие-то бредовые фантазии, да?

— Ничуть, но вас может постигнуть разочарование.

— О, что касается разочарований, их было предостаточно, когда я была маленькой девочкой. Без этой роскоши я могу обойтись. К тому же, я планирую оставаться с отцом до тех пор, пока не станет до боли ясно, что мы и часу больше не можем находиться в обществе друг друга, и я не начну мучиться.

— Или, — мягко вставил Роберт, — до тех пор, пока он не предпочтет компанию кого-то другого.

Эмма резко вскинула голову, глаза блеснули гневной голубизной. Она вдруг преобразилась: вылитый отец в минуту ярости, когда он, давая кому-то отповедь, не выбирал слов. Но ее гнев не вызвал никакой ответной реакции у собеседника, и, после холодной паузы, она опустила глаза и снова стала выводить узоры на скатерти.

— Да, до тех пор, — только и сказала она.

Напряжение снял Марчелло, он принес херес и хотел принять заказ. Эмма выбрала дюжину устриц и жареного цыпленка; более консервативный Роберт — мясной бульон и бифштекс. Затем, воспользовавшись паузой, тактично сменил тему:

— Расскажите мне о Париже. Какой он сейчас?

— Мокрый. Мокрый, холодный, солнечный — все сразу, можете себе такое представить?

— Представляю.

— Вы знаете Париж?

— Бываю там по делам. Был в прошлом месяце.

— По делу?

— Нет, по пути из Австрии. Три недели катался на лыжах. Чудесное занятие.

— Где это было?

— В Обергургле.

— Вот почему вы такой загорелый. И почему вовсе не похожи на человека, торгующего картинами.

— Может, когда загар сойдет, стану похож и смогу запрашивать более высокую цену. Как долго вы пробыли в Париже?

— Два года. Буду по нему скучать. Париж прекрасен, а после того как почистили стены зданий и домов, стал еще прекраснее. И в это время года в Париже тебя охватывает какое-то особое чувство. Зима на исходе, солнце скрывается лишь на день-другой, а это значит — снова приходит весна…

И распускаются почки, и кричат чайки, кружа над коричневой рябью Сены. И баржи, словно нанизанное на одну нитку ожерелье, скользят под мостами, и запах метро и чеснока, и «голуаз». И Кристофер рядом.

И сразу стало просто необходимо поговорить о нем, произнести его имя, увериться, что он существует. Как бы между прочим, она спросила:

— А вы знали Эстер? Мою мачеху? Больше года она была моей мачехой.

— Я слышал о ней.

— А о Кристофере? О ее сыне? О Кристофере вы знаете? Мы с ним встретились в Париже по чистой случайности. Два дня тому назад. А сегодня утром он провожал меня в Ле-Бурже.

— Вы хотите сказать… просто столкнулись друг с другом?

— Именно так оно и было… в бакалейной лавочке. Такое могло случиться только в Париже.

— Что он там делает?

— О, просто проводит время. Отдыхал в Сен-Тропе, но в марте он возвращается в Англию, будет работать в каком-то репертуарном театре.

— Он актер?

— Да. Я вам не сказала?.. Знаете… Бену я ничего не стану о нем рассказывать. Бен никогда не любил Кристофера, и Кристофер отвечал ему взаимностью. По правде говоря, они, мне кажется, завидовали друг другу. Ну, были и другие причины, и у Бена с Эстер были не лучшие отношения. Не хочу начинать нашу жизнь со скандала по поводу Кристофера и ничего Бену не скажу. Во всяком случае, сразу.

— Понимаю.

Эмма вздохнула.

— У вас такое жесткое выражение лица. Наверное, вы думаете, я что-то скрываю…

— Ничего подобного я не думаю. А когда вы перестанете выводить узоры на скатерти, прибудут и ваши устрицы.

Когда они покончили с едой, выпили кофе и Роберт уплатил по счету, была уже половина второго. Они поднялись из-за стола, попрощались с Марчелло, Роберт забрал свой огромный зонт, и они вернулись в Галерею Бернстайна. Роберт попросил швейцара поймать такси для дамы.