Зайчик - Виктор Улин

А потом ко мне подошли две старших девицы – кажется, из десятого класса, – и спросили что-то, чего я не поняла. Я так и сказала – они переглянулись, как ни странно, удовлетворенные моим бестолковым ответом, а затем позвали меня «вмазать». Я не знала, что это означает, но осмелевшая змейка уже подняла головку и тихо ужалила меня изнутри, заставив согласиться. Ведь таинственное слово явно обозначало нечто, идущее вразрез с моей убогой растительной жизнью.

Мы поднялись по лестнице, прошли через темный и гулкий школьный коридор, потом снова спустились на первый этаж и наконец пробрались в закуток за гардеробом, где хранились швабры, ведра и прочий хлам, скопленный уборщицами за много лет. Там уже сидели какие-то фигуры, но в полумраке я не разобрала лиц. Мне сходу предложили выпить вина. Я никогда в жизни его даже не нюхала, поскольку у бабушки был принципиальный запрет на спиртное – и, радостно подчиняясь змейке, согласилась назло осточертевшим принципам. Получив налитый доверху стакан, я выпила его залпом, не ощутив крепости; мне даже показалось, что там просто окрашенная сиропом вода. Я присела рядом с девицами на ящик, пытаясь вникнуть в их болтовню – и через некоторое время поняла, что, кажется, начинаю пьянеть. То есть, конечно, конкретно ничего не поняла из-за отсутствия опыта, просто со мной стало происходить что-то странное – незнакомое, но очень приятное? легонько закружилась голова, и все тело вместе с нею наполнилось изнутри чудесной, лунной легкостью. Девицы, усмехаясь, следили за выражением моего лица, потом спросили, понравилось ли мне. Я ответила, что да, очень – тогда они налили еще. Я взяла второй стакан, хотела осушить его столь же лихо, но едва не задохнулась первым же глотком? мне подсунули уже не вино, а что-то более крепкое. Но я все-таки не хотела ронять марку и торопливо, обжигая горло и давясь мерзким хмельным запахом, одолела и этот стакан. Он подействовал мгновенно? перемены появились не только во мне, изменился сам окружающий мир. По заколебался, углы разошлись, лица покривились, и мне стало очень весело и смешно, и захотелось хохотать во все горло.

И тут кто-то из девиц предложил пойти куда-то в класс на четвертый этаж, где ребята из другой школы принесли что-то посмотреть – то ли новые пластинки, то ли журналы с портретами рок-звезд. Я была равнодушна ко всему этому по той простой причине, что в нашем доме не имелось ни проигрывателя, ни магнитофона, но отчаянно не желала больше ни в чем не отставать от своих внезапных подруг и сделала вид, будто мне страшно интересно, и заторопилась куда-то вперед них.

Едва я поднялась с ящика, как обнаружила еще одно, совершенно изумительное явление? ноги мои отделились от меня и шевелились где-то внизу, сами по себе. Это было тоже очень здорово, и я шагала, прислушиваясь к новым ощущениям, и даже не успела испугаться, когда где-то среди черных лестниц меня вдруг крепко схватили сзади и завязали глаза чем-то плотным – я приняла это за очередное развлечение. Правда, мне довольно грубо велели идти дальше и молчать, но я не молчала; я радостно и глупо хохотала, потому что мне было страшно весело от потрясающего превращения. Тело мое растворилось в воздухе, перестало существовать, и я вроде бы шла, а вроде и не шла, а просто летела над полом, находясь одновременно и здесь, и там, и везде.

Когда меня куда-то привели и велели садиться, я еще ровным счетом ничего не понимала. Опустилась осторожно, как стеклянная, на что– то мягкое, расстеленное на полу. Меня тут же схватили за плечи и повалили на спину. Лежать оказалось еще интереснее, чем сидеть или идти: мне чудилось теперь, что я качаюсь на плотной волне океана, уплывая далеко-далеко в счастливую и беззаботную с рану…

Тем временем чьи-то быстрые, умелые пальцы пробежались по мне, старательно расстегнув все до одной пуговицы на моей груди. Я поняла, что девицы решили, будто мне дурно и пытаются привести меня в чувство. Сердце мое наполнилось горячей благодарностью, я замотала головой, пытаясь сказать, что мне хорошо, и не надо обо мне беспокоится – и тут же друга рука легла на мой рот, больно прижав губы. Кто-то так же деловито завернул подол моего платья, аккуратно снял тряпочные босоножки, не поленившись расстегнуть оба ремешка… Я все еще ничего не понимала, принимая действие за невинную игру. И лишь когда почувствовала, как с меня сдергивают белье, догадалась, что сейчас произойдет нечто, касающееся той самой тайной области.

В моем пьяном мозгу шевельнулась лениво-радостная мысль о том, что вот бабушка сидит дома и не знает ничего, что она назвала бы это страшно аморальным, а значит… Но тут кто-то тяжко навалился на меня и влажными ладонями схватился за мои груди. Он тискал их полными горстями, месил как тесто, точно хотел оторвать от туловища, размешать и вылепить нечто новое, еще не известное миру. Мне не было больно – это были моя и в то же время вроде бы совсем и не моя грудь, – было лишь смешно, я качалась на теплых океанских волнах и существовала как бы сразу в двух местах. Вроде бы лежала навзничь, но какая-то часть меня была высоко и видела оттуда меня саму, распятую на грязном полу с разведенными голыми ногами, которые кто-то крепко держал для надежности. Но мне почему-то и от этого не стало ни страшно, ни противно. Я была настолько пьяна, что мне все стало безразлично – до сих пор, спустя столько лет, я не могу понять, как сумела напиться до такого бесчувствия. Потом мне вдруг стало щекотно, и я наконец высвободилась от глушившей меня ладони и расхохоталась в полный голос. Видя, что я не собираюсь звать на помощь, рот мне больше не зажимали. Но ноги держали не ослабляя. Держали девицы: я чувствовала острый металлический перстень, глубоко вдавившийся в мое тело. Чужой металл причинял боль; я заворочалась, я хотела сказать, чтоб они меня отпустили, ведь я и так никуда не убегу – но не могла этого сделать, потому что мое горло, всю меня целиком от пяток до ушей заполнил приступ пьяного хохота, не оставив места словам.

Я не уловила момента, в который стала женщиной. Даже не почувствовала в себе ничего чужеродного. Просто когда лежавшее на мне тело вдруг задергалось туда-сюда все быстрее, я елозила вместе с ним, точно нас что-то соединяло. Потом тело напряглось, дернулось еще пару раз и вдруг обмякло, отяжелело, сделалось неподвижным, и в воздухе запахло потом. Еще через несколько секунд невидимый человек поднялся с меня; на мое колено пролилось что-то горячее, но мне и это было все равно. Ноги мои отпустили, но я не шевельнулась – меня разбила незнакомая блаженная усталость, мне не хотелось ее нарушать.

Около меня принялись спорить, вполголоса и невнятно – я не разобрала, о чем именно, так как повязка сдавила мне уши, а слова были незнакомыми. Женские голоса что-то требовали, повторяя «четвертак» и «целка», им возражал мужской, твердя в ответ «водяра» и «червонец». Потом они несколько раз перекинули между собой слово «кровь», затем кто-то грубо ощупал меня между ног, больно зацепляя растущие там волосы, но меня это не тронуло. Наконец они о чем-то договорились и ушли, больше обо мне не тревожась. Видно, решили, что я отключилась полностью и уснула.

А я… Я лежала, переживая сладчайшие секунды; мною владело блаженство высшей точки опьянения. Я напрочь забыла о том, что только что со мною происходило; я даже не колыхалась на волнах – я летела, распавшись на атомы, сквозь черную беспредельность космоса, и в моих закрытых, все еще стянутых повязкой глазах вспыхивали и проплывали мимо зеленые, красные, золотые шары-звезды… Потом я вдруг почувствовала тошноту и приподнялась, опершись на пол. Сорвала тряпку головы и обнаружила, что сижу на мокром ватнике все в том же закутке гардероба, куда меня, очевидно, просто привезли обратно. Я поднялась, ухватившись за швабру – из меня тотчас что-то полилось, но я не обратила внимания – обдернулась и застегнулась.

Меня только что изнасиловали; в тесной каморке все еще стоял едкий дух чужого пота и еще чего-то, незнакомого, теплого и отвратительного до тошноты – но мне это было безразлично, точно касалось кого угодно, кроме меня. Я выбралась на лестницу и побрела по школе. При каждом шаге внутри меня хлюпало и что-то продолжало вытекать наружу откуда-то между ног, где стало совсем уже мокро и липко, но я все-таки притащилась обратно в спортзал и даже протопталась целый танец с одним из наших парней – крепко прижавшись к нему, повиснув на его шее, потому что собственные ноги меня уже не держали. Потом вспыхнул свет между танцами, и я вдруг ощутила на себе пристальные взгляды: испуганные, презрительные, восхищенные – всякие. Я сообразила удалиться в туалет, внимательно себя осмотрела и поняла, что надела обратно не все, что с меня сняли, и теперь на моих ногах, уже ниже колен, блестели скользкие потеки. Господи, и как только этого ужаса не заметил никто из учителей… Я кое-как обмылась и обтерлась, потом опять пошла на танцы, словно происшедшего было мне недостаточно. Кто-то из ребят – видимо, хорошо осведомленный в природе вещей – стал приставать ко мне, распознав в моем непотребном виде полную вседозволенность. Меня быстро оттеснили из спортзала в темную физкультурную раздевалку, и там накинулись сразу несколько человек. Кто-то дышал в ухо, кто-то залез под платье и принялся дрожащими пальцами шарить по моему голому животу, кто-то схватился за грудь, пытаясь вытащить ее наружу. Еще немного – и меня изнасиловали бы опять, несколько раз подряд, но парни лезли все вместе, все сразу, пихаясь и отталкивая друг друга; каждый хотел получить меня первым, и они не сумели справиться, и все вышло иначе, чем когда деловые девицы разложили меня по полу. Я отбилась, сбросила их с себя и выскользнула прочь, поскольку к тому времени мне вдруг стало очень плохо. Космическая легкость улетучилась, тело отяжелело, глаза закрывались – но стоило зажмуриться, как принималась кружиться голова, и к горлу подступала тошнота, и меня прохватывал страх, что я никогда в жизни не стану обратно трезвой и вообще вот-вот умру.