Бог — император Дюны - Фрэнк Герберт

Я начал их вести в первый год моего правления, при первых муках начавшейся метаморфозы, когда я все еще был в основном человеком, даже с виду. Кожа песчаной форели, которую я принял (и которую отверг мой отец), и придала мне колоссально увеличенные силы плюс неуязвимость практически против любого нападения и старости — эта кожа тогда еще покрывала узнаваемо человеческую форму: две ноги, две руки, человеческое лицо, окаймленное складками и отворотами моей оболочки.

Ах это лицо! Оно до сих пор у меня есть, единственная человеческая кожа, открытая мирозданию. Остальная часть моего тела покрыта сцепленными телами тех крохотных скитальцев глубоких песков, которые однажды станут гигантскими песчаными червями.

И они станут… однажды.

Я часто думаю о своей конечной метаморфозе, об этом ПОДОБИИ СМЕРТИ. Я знаю, какова она будет, но я не знаю, когда в игру вступят те, другие, от которых она зависит. Это единственное, что мне нельзя знать. Я знаю только, будет продолжаться или нет Золотая Тропа. Раз я позаботился, чтобы мои слова запечатлелись навечно — Золотая Тропа продолжится, и за это я, по крайней мере, спокоен.

Я больше не чувствую, как усики песчаной форели впиваются в мою плоть, забирая воду моего тела в свои плацентные капсулки. Мы стали единым телом, они, моя кожа, и я, сила, которая движет целое… по большей части.

На момент, когда я это записываю, целое можно считать довольно объемистым. Я — то, что называется предчервем. Мое тело приблизительно семи метров в длину и чуть больше двух метров в диаметре, рубчатое по большей части своей длины, мое лицо Атридеса находится на уровне человеческого роста, руки и ноги, как раз под ним все еще узнаваемо человеческие. Мои ноги? Что ж, они почти атрофировались. По правде говоря, просто плавники, загибающиеся назад вдоль моего тела. Я вешу приблизительно пять старых тонн. Вот данные, которые я сообщаю, потому что знаю — они будут иметь исторический интерес.

Как же я передвигаюсь, при таком-то весе? В основном, на моей королевской тележке, изготовленной икшианцами. Вы потрясены? Люди неизбежно ненавидят и страшатся икшианцев, даже больше, чем ненавидят и страшатся меня. Лучше тот дьявол, которого знаешь. А кто знает, что икшианцы могут произвести или изобрести? Кто знает?

Наверняка и я не знаю. Если и знаю, то отнюдь не все.

Но я испытываю к икшианцам определенную симпатию. Они так сильно верят в свою технологию, в свою науку, в свои механизмы. Поскольку мы в это верим (неважно какое содержание вкладывается в веру), мы понимаем друг друга, икшианцы и я. Они сделали для меня множество приспособлений и воображают, будто заслужили этим мою благодарность. Эти самые слова, которые вы сейчас читаете, печатаются при помощи икшианского устройства, называемого диктатель. Если я начинаю думать по определенному коду, диктатель включается. Я просто ввожу этот модуль в свои мысли, слова начинают печататься на листах редуланского хрусталя, толщиной только в одну молекулу. Порой я приказываю отпечатать копии на материале меньшей устойчивости. Как раз две или три такие копии и украла у меня Сиона.

Разве она не обворожительна, моя Сиона? Когда вы постигнете ее важность для меня, можете даже спросить, а вправду ли я был способен дать ей погибнуть там, в лесу. Нисколько в этом не сомневайтесь. Смерть — это очень личная штука. Я редко в нее вмешиваюсь. И никогда в том случае, если кого-то необходимо испытать по-настоящему, вот как Сиону. Я бы позволил ей умереть на любом этапе. В конце концов, я бы подобрал новую кандидатку, и за очень недолгое, по моим меркам время. Хотя она обвораживает даже меня. Я следил за ней. Икшианские устройства показывали мне ее в лесу. Удивительно, почему я не предвидел этой опасной вылазки. Но Сиона это… это Сиона. Вот почему я и пальцем не пошевелил, чтобы остановить волков. Неверно было бы их останавливать. Д-волки — всего лишь побочный побег моего замысла, а замысел мой стать величайшим из всех когда-либо известных хищников. Дневники Лито II Следующий короткий диалог приписывается рукописному источнику, называемому «Фрагмент Велбека». Предполагаемый автор — Сиона Атридес. Участники разговора — сама Сиона и ее отец Монео, который был (как сообщают все исторические сведения) мажордомом и главным помощником Лито II. Фрагмент датирован тем временем, когда Сиона была еще подростком, и отец навещал ее в ее новом жилье в школе Рыбословш в Фестивальном Городе Онне, главном населенном центре планеты, известной теперь, как Ракис. Согласно рукописным источникам, Монео тайно навещал свою дочь, чтобы предостеречь ее от риска погубить себя.

Сиона. Как же ты сохранил жизнь, отец, находясь при нем так долго? Он убивает всех близких к нему. Это известно всякому.

Монео. Нет! Ты не права. Он никого не убивает.

Сиона. Не надо мне лгать о Нем. Монео. Я говорю правду. Он никого не убивает.

Сиона. Тогда как же ты объяснишь известные всем смерти?

Монео. Это убивает Червь. Червь — это Бог. Лито живет в груди Бога, но он никого не убивает.

Сиона. Тогда как же ты сохраняешь себе жизнь?

Монео. Я умею распознавать Червя. Я узнаю его в лице Лито и его движениях. Я знаю, когда появится Шаи-Хулуд.

Сиона. Он не Шаи-Хулуд!

Монео. Что ж, ведь именно так называли Червя в дни Свободных.

Сиона. Я читала об этом. Но он не Бог пустыни.

Монео. Потише, ты, дурочка! Ты ничего не знаешь о таких вещах.

Сиона. Я знаю, что ты трус.

Монео. Как же мало ты знаешь. Ты никогда не стояла там, где доводилось стоять мне, и ты не видела, как в его глазах и в движениях рук отражается приближение Этого.

Сиона. Что ты делаешь, когда появляется Червь?

Монео. Я ухожу.

Сиона. Благоразумно. Мы точно знаем, что он убил по крайней мере девять Данканов Айдахо.

Монео. Говорю тебе, он никого не убивает!

Сиона. А в чем разница? Лито или Червь, они теперь одно тело.

Монео. Но это два раздельных бытия: Лито — это император, А ЧЕРВЬ ЭТО ТОТ, КТО ЯВЛЯЕТСЯ БОГОМ.

Сиона. Ты сумасшедший!

Монео. Может быть. Но я и в самом деле служу Богу.

Глава 4

Я самый ревностный человековед из всех, когда-либо живших. Прошлое и настоящее смешиваются во мне, странно накладываясь друг на друга. И, по мере того, как с плотью моей продолжается метаморфоза, удивительные вещи происходят с моими ощущениями. Словно я чувствую все затворенным в себе. У меня необыкновенно острые слух и зрение, плюс потрясающе тонкое обоняние. Я могу различить и распознать три миллионных феромона. Я знаю. Я проверял. Вам очень мало удалось бы скрыть от моих чувств. Думаю, вас привело бы в ужас, что я могу определить только по запаху. Ваши феромоны расскажут мне, что вы собираетесь делать и что вы готовитесь сделать. А жесты и позы! Однажды я провел полдня, наблюдая за стариком, сидевшим на скамье в Арракине. Он был потомком наиба Стилгара в пятом поколении — и даже не знал этого. Я всматривался в наклон его головы, в обвислые складки кожи у него под подбородком, в потрескавшиеся губы, во влажные ноздри, в раковины его ушей, в клочья седых волос, вылезавших из-под капюшона его древнего стилсьюта. Он ни разу не заметил, что я за ним наблюдаю. Ха! Стилгару бы на это и двух секунд не понадобилось. Но этот старик попросту дожидался кого-то, кто так и не пришел. Наконец, он встал и заковылял прочь. У него все тело затекло после долгого сидения. Я знал, что никогда больше не увижу его во плоти. Он близился к смерти, и воде его, наверняка, предстояло быть потерянной попусту. Что ж, больше это не имело никакого значения.