Безмолвный крик - Харлан Эллисон

Мы увидели залежи консервов, и мы попытались бежать к ним. Мы падали в снег, вставали и бежали дальше, и Бенни растолкал нас всех, хватал их, грыз, глодал и не мог открыть их. А. ЭМ не дал нам инструмента, чтобы открыть консервы.

Бенни схватил большую банку с плодами гуавы и стал бить ее о ледяной бугор. Лед крошился и разлетался, а банка только немного деформировалась, и тут мы снова услышали смех жирной бабы где-то высоко вверху, осыпающийся эхом вниз, все ниже и ниже над ледяной тундрой. Бенни совершенно осатанел от ярости. Он стал швыряться банками, а мы все рылись во льду и снегу, пытаясь найти ключ к бесконечной агонии разочарования. Выхода не было.

Потом Бенни обмяк, захныкал и повис на Горристере.

В этот момент я вдруг ощутил абсолютное спокойствие.

Окруженный безумием, окруженный голодом, окруженный всем, чем угодно, но не смертью, я знал, что только смерть может стать выходом для нас.

У нас была возможность нанести машине поражение. Не разбить наголову, но хотя бы достичь мира. Я бы и на это согласился.

Надо было действовать быстро.

Бенни глодал лицо Горристера. Горристер упал набок, расшвыривая снег, а Бенни припал к нему, сдавив сильными обезьяньими ногами его поясницу, а руки клещами сошлись вокруг головы Горристера, и рот вгрызался в мягкую плоть щеки. Горристер заорал нечеловеческим голосом, с такой силой, что стали падать сталактиты; они мягко, вертикально втыкались в пушистую снежную массу. Длинные пики, сотни их всюду торчали из снега. Голова Бенни резко откинулась назад, все как будто застыло на миг, кровоточащие остатки мяса Горристера, сыро-белые, свисали с зубов Бенни.

Лицо Эллен, черное на фоне белого снега, как костяшки домино в чашке с мукой. Нимдок с бессмысленным выражением глаз, одни глаза. Горристер полубесчувственный. Бенни был сейчас животным. Я знал, что А. ЭМ даст ему порезвиться. Горристер не умрет, а Бенни набьет свое брюхо. Я повернулся немного вправо и вытащил из снега здоровенную ледяную пику.

Все в одно мгновение:

Я выставил перед собой ледяное острие, как таран, и прижал его к своему правому бедру. Оно ударило Бенни справа, как раз туда, где кончается грудная клетка, прошло выше, через желудок, и сломалось в нем. Он дернулся вперед и затих. Горристер лежал на спине. Я схватил еще один сталактит и прикончил его, пробив ледяным острием горло. Его глаза закрылись, и холод вошел в него. Эллен, должно быть, поняла, что я задумал, хотя и была скована ужасом. Потом она схватила короткую сосульку и бросилась к Нимдоку, тот закричал, и она вонзила ее ему в рот, а сила ее рывка сделала свое дело. Голова Нимдока сильно дернулась, как будто ее пригвоздили к снежному склону за его спиной.

Все мгновенно.

Возникла гнетущая пауза перед неизбежной развязкой. Я услышал, как сорвалось дыхание А. ЭМ. Его игрушки отобрали у него. Три из них были уже мертвы, их уже нельзя было оживить. Он мог держать нас живыми своей: силой и талантом, но он не был Богом. Он не мог вернуть обратно мертвых.

Эллен смотрела на меня. Ее темные очертания резко выделялись на фоне белого снега, окружавшего нас. В ее позе были ужас и мольба, она подставляла себя. Я знал, что у нас есть еще мгновение, удар сердца, до того, как А. ЭМ сможет остановить нас. Она подалась под удар ко мне, и кровь хлынула из ее рта. Я не смог понять выражение ее лица, боль была слишком сильной и исказила черты; но, возможно, это была благодарность...

Может быть. Пожалуйста.

* * *

Прошли, наверное, сотни лет. Я не знаю. Компьютер развлекался одно время тем, что то ускорял, то замедлял мое ощущение времени. Я говорю слово сейчас. Сейчас. Мне понадобилось десять месяцев, чтобы сказать сейчас. Я не знаю. Я думаю, это были сотни лет.

Он был взбешен. Он не позволил мне их похоронить. Это не имело смысла. Да и не было возможности отковырнуть плитку пола. Он испарил снег. Сделал ночь. Наслал саранчу. Это ничего уже не меняло. Они остались мертвы. Я - таки достал его. Задел за живое. Он был взбешен. Я думал, что А. ЭМ ненавидел меня раньше... Я был не прав. Раньше не было и тени той злобы, которая сочилась теперь из каждой его схемы. Он позаботился о том, чтобы я страдал вечно и не мог покончить с собой.

Он остановил мое сознание неприкосновенным. Я мог мечтать, мог сомневаться, мог горевать. Я помнил их всех - четверых. Я желал...

Ну да все это не имеет смысла. Я знаю, что спас их, спас от того, что происходило сейчас со мной, но все же я не мог забыть того, как убивал их. Лицо Эллен. Это непросто. Иногда я хочу... но все это ничего не значит.

Я полагаю, А. ЭМ изменил меня для собственного спокойствия. Ему не хочется, чтобы я бросился на какой-нибудь банк памяти и размозжил себе череп. Или задержал дыхание, пока не упаду в обморок. Или перерезал себе горло рваным куском железа. Здесь внизу есть зеркальные поверхности, и я опишу себя так, как вижу свое отражение.

Я представляю собой большую желеобразную массу. Аккуратно округлую, без рта, с пульсирующими белыми углублениями, наполненными туманом, там, где раньше были впадины глаз. С резиновыми обрубками там, где были раньше мои руки; круглые бока кончаются двумя буграми из мягкой слизистой ткани вместо ног. Когда я двигаюсь, за мной остается влажный липкяй след. Зловещие, болезненные серые пятна появляются и исчезают на моей поверхности, как будто подсвеченные каким-то светом изнутри.

Внешне безмолвный, я ползу; существо, которое не напоминает даже отдаленно человека, чья форма всегда была противна человеческому восприятию. Из меня вытравили все, что хоть отдаленно может напомнить мне, что я человек.

Внутренне... Один. Здесь. Существую под землей, под морем, в желудке компьютера, который мы создали потому, что не умели правильно распоряжаться своим временем, и, наверное, чувствовали подсознательно, что он сумеет им распорядиться лучше.

По крайней мере, хоть эти четверо уже в покое.

А. ЭМ будет все больше беситься от этого. Это делает меня пусть ненамного, но счастливее. И все же... Он выиграл. По крайней мере, в одном он добился отмщения.

У меня нет рта. Как мне хочется кричать!