Женщина, стоящая посреди - Михаил Арцыбашев

— Да, — заговорил инженер, помолчав, — я знаю, что в нашем добродетельном обществе — ведь наше общество страшно добродетельно, — в нашем высоконравственном обществе принято относиться с презрением к тому, кто в женщине видит прежде всего женщину. Мы называем таких людей развратниками и глубоко убеждены, что, во-первых, это одно и то же, а во-вторых, что сладострастник это какое-то грубое животное, лишенное чувств красоты и добра, какая-то живая грязь, пятнающая человечество!.. А между тем все великие произведения человеческого искусства созданы именно величайшими сладострастниками… Да оно и понятно: нет жизни более красочной, захватывающей и полной, чем жизнь сладострастника!..

— Ну!.. — пробормотал Луганович.

— Конечно!.. Ведь это только тупые, бездарные мещане, всю жизнь свою до тошноты развратничающие с одной своей законной половиной, представляют себе душу сладострастника как темный и грязный лупанарий. А на самом деле это таинственный сад, где растут ядовитые, но прекрасные цветы!.. Сладострастник это мечтатель, жаждущий вечной молодости, вечной красоты и наслаждения… Его не удовлетворяет одна женщина, потому что он стремится впитать в себя всю мировую женственность. Он брезгливо уходит от женщины будней, с ее привычным апатичным актом самки, с пеленками, кухней, дрязгами и сплетнями, к женщине, которая еще только жрица на празднике жизни!.. Каждый раз, встречая женщину молодую и прекрасную, он с новой силой переживает безумие влюбленности. Он живет в вечном подъеме, его жизнь полна исканиями, он не знает скуки, томления духа и пустоты… Женщина заполняет для него весь мир. Он бесконечно изощряется в восприятии женщины: для него брюнетка, блондинка, страстная, холодная, худая и полная, хищная и безвольная, умная и наивная, грубая самка и нежный ребенок, весна и осень женщины, все это — бесконечные оттенки, аккорды прекраснейшей симфонии, сказка вечной влюбленности!.. Вспомните, что один из величайших пророков населил рай гуриями, а другой, еще более великий, не осудил женщину, взятую в прелюбодеянии!..

Луганович с нескрываемым изумлением посмотрел на инженера, не понимая, шутит он или говорит серьезно. В конце концов, это бесконечное повторение пряного слова «женщина» возбуждало и его. С каждым эпитетом, произносимым инженером, новый образ женщины вставал перед молодым человеком и все образы сплелись в какой-то сладострастный танец, проносясь перед ним с рассыпанными по обнаженным плечам волосами, с пьяными от желания глазами, с гибкими руками, протянутыми для объятий и ласк.

Студент невольно вспомнил все свои еще столь немногие встречи с женщинами, и ему стало завидно и стыдно, что он так неопытен в этом мире, где инженер, видимо, знал все. Если бы в эту минуту Высоцкий спросил о числе его любовниц, Луганович не мог бы назвать те два-три имени, которые с гордостью хранил в памяти, а солгал бы, как хвастливый мальчишка. Солгал бы, прежде чем успел бы оценить свою ложь.

Но инженер ничего не спросил. Он посмотрел на Лугановича странно прозрачными глазами и неожиданно сказал деланно равнодушным тоном:

— Кстати, кто эта барышня, с которой вы часто гуляете в парке… Такая высокая, с шарфом?.. Познакомьте меня с ней.

От неожиданности Луганович даже вздрогнул. В связи со всем тем, что говорил инженер, было что-то оскорбительное в этой просьбе. Но взгляд инженера был так ясен, показаться наивным мальчиком было выше сил Лугановича, и студент, стараясь казаться равнодушным, ответил:

— А, с Ниной?.. Что же, с удовольствием!..

Впоследствии он старался не вспоминать, что в эту минуту едва не сказал вместо Нина — Нинка, и не мог скрыть хвастливой усмешки счастливого любовника.

— Значит, познакомите?.. Слово?.. — настаивал инженер.

— Конечно, почему же нет?.. — тем же тоном ответил Луганович.

И ему стало так стыдно, точно он совершил какое-то предательство.

Как будто только этого и надо было инженеру. Высоцкий встал, потянулся и лениво пробормотал:

— Вот и прекрасно. Мне давно хотелось. А теперь пора нам и по домам. Поздно.

Он крепко постучал палкой по столу и крикнул подбежавшему лакею:

— За мной.

Потом, не глядя, небрежно протянул руку.

— Так-то юноша!.. Ну, до приятного!.. Покойной ночи. Кланяйтесь Ниночке.

Несколько мгновений Луганович растерянно смотрел в спину инженера, медленно спускавшегося по ступенькам в темноту парка. Студент не мог бы объяснить, что случилось, но вся кровь прилила у него к голове. Совершенно внезапное бешенство овладело им, и вне себя, еще сам не зная зачем, Луганович кинулся за инженером.

Он догнал Высоцкого на главной аллее, ведущей к выходу из парка. Везде уже были потушены огни, но здесь, на широкой просеке, мощенной беловатым кирпичом, было светлее, и при бледном отблеске звезд лицо инженера показалось странно бледным, а борода чернее сажи.

— А, это вы? В чем дело?.. — небрежно спросил он, приостанавливаясь только вполоборота к Лугановичу.

И, как будто угадав, что делалось в душе студента, с непостижимой наглостью подхватил его под руку и, не давая сказать ни слова, проговорил:

— А та дамочка ничего!.. Та, черная, с прошивочками… Очень любопытная дама!.. Рекомендую. Рекомендую и завидую. Искренно завидую! Огонь баба!..

Сбитый с толку Луганович невольно широко и польщенно осклабился. Инженер взглянул ему прямо в глаза и прибавил:

— А Ниночка ваша и того лучше!.. Молодец, юноша: не зеваете!.. Да так и надо: что им смотреть…

Высоцкий в упор произнес страшно грубое и грязное слово, захохотал, подмигнул с самым приятельским видом, крепко тряхнул локоть Лугановича и быстро пошел прочь.

Луганович, окончательно растерявшись, остался на месте.

Из темноты неожиданно донесся голос инженера: — Ах да… насчет шампанского не беспокойтесь!.. Я всегда плачу сам. Покойной ночи!.. Не забудьте о Ниночке!..

Луганович вздрогнул, как от удара, вспыхнул, сжал кулаки и опрометью устремился за инженером, но того уже нигде не было видно. Может быть, он свернул в боковую аллею, но впоследствии Луганович готов был поклясться, что Высоцкий просто спрятался где-нибудь в тени.

V

Вверху беззвучно и торопливо искрились звезды. Они мигали и шевелились, как живые, наполняя необъятный простор вечным движением. На земле же были тишина и сон. Белые домики дач смутно белели под деревьями. Мрак проступал меж стволами сосен и полз на бледные поляны, где недвижно никли сонные травы и цветы; воздух был пряный и душный.

От выпитого шампанского и недавнего возбуждения у Лугановича кружилась голова и беспокойно стучало сердце. Поглощенный своими мыслями, студент уже часа два бродил в этом ночном царстве, и все казалось ему странным, точно он видел ночь в первый раз.

Невольно сторожко всматриваясь в темноту под деревьями, где чудились какие-то присевшие подстерегающие тени, Луганович думал об инженере, а шаги его звонко скрипели по деревянным мосткам, проложенным вдоль дач и белевшим во мраке.

«Как он смел так говорить о Нине?.. — думал Луганович. — За кого он принимал меня? За такого же мерзавца, как и он сам, или за глупого мальчишку?.. Негодяй!.. Даже не потрудился скрывать своих намерений!..»

Эти намерения цинично представлялись Лугановичу и были так ярки; он уже видел Нину, такую чистую и нежную, в объятиях инженера, похожего на козлоногого чернобородого сатира. Кулаки Лугановича инстинктивно сжимались. Студент вспомнил слова инженера о том, что молодые мужчины часто из глупого благородства уступают женщин другим, более наглым, и почувствовал себя именно таким глупым рыцарем. Как будет инженер смеяться над ним, если овладеет Ниной!.. Злоба и ревность овладели Лугановичем, и, отлично сознавая, что, во всяком случае, этой ночью ничего быть не может, он все-таки повернулся и почти побежал к даче, где жила девушка.

Сердце сильно билось у него в груди, когда через решетчатый забор он увидел пустынный двор, знакомую аллейку тоненьких сосенок и темное запертое крыльцо дачи.

Ни одного огонька не было в слепых окнах. Полная тишина, в которой тихо бродил сон, стояла кругом. Как зачарованные, неподвижно замерли тоненькие елочки, а через поляну навевал мрак темный, жуткий бор.

Луганович тихонько обошел кругом дачи, вышел на дорогу в поле и долго стоял на углу, глядя в далекие, уходящие во мрак луга и широкое звездное небо. Чувство глубокого одиночества охватило его, и вдруг до боли захотелось женской ласки. Он представил себе Нину, как она спит сейчас, свернувшись клубочком и рассыпав по подушке свои светлые пушистые волосы, и жажда близости заставила его задрожать.

«Милая!..» — подумал Луганович со страстным порывом, и ему захотелось вслух произнести ее имя.

Но кругом была такая тишина, что слова не шли с языка.

— Нина!.. Ниночка!.. — наконец со страшным усилием невнятно выдавил из себя Луганович и сам вздрогнул от своего голоса, таким странно громким и незнакомым показался он в тишине и неподвижности ночи.