Среди садов и тихих заводей - Дидье Декуэн

Она помнила, как у Кацуро загорались глаза, когда он рассказывал про них. Иной раз он даже смеялся. Были у него и самые любимые: трактир Шести Кристаллов, трактир Первого Сбора (его назвали в честь сбора плодов хурмы – во всяком случае, так уверял Кацуро, хотя он говорил это смущенным голосом, и Миюки каждый раз отводила глаза в сторону: разве не собирались там и всякие девицы, охочие до любви, даже продажной?), трактир Красной Стрекозы или трактир Двух Водяных Лун.

Перед тем как покинуть Симаэ, Миюки предстояло приготовить для карпов переносное обиталище, и понадежнее.

По пути в императорский город молодая женщина решила держаться поближе к воде и отклоняться в сторону только в случае крайней надобности. Идти этой дорогой придется дольше, зато Миюки была уверена, что так для карпов всегда можно будет добыть свежей воды, если верши случайно прохудятся. Не было никаких гарантий, хотя Миюки и постаралась их покрепче уплотнить, что они не начнут пропускать воду, пусть и самую малость. Для того чтобы придать им большую герметичность и в то же время сделать так, чтобы карпы, любившие темноту, вели себя смирно, Кацуро обычно плотно обмазывал верши глинистым илом, затем изнутри и снаружи обшивал тканью и в довершение всего накладывал сверху толстый слой глины, втирая ее в ткань мокрыми руками, чтобы на жарком солнце или сильном ветру образовавшаяся глиняная корка не пошла трещинами. Но вода все равно проливалась, когда карпы, утомившись от долгого пребывания в тесных и качких узилищах, начинали биться или же когда от слишком резкого наклона коромысла (для этого довольно было оступиться и поспешно сделать один неверный шаг, чтобы снова обрести равновесие) в вершах «поднималась волна», и вода выплескивалась наружу.

Приготовив бадьи, Миюки отобрала карпов, которых собиралась туда запустить. Первым делом она отобрала рыбин, у которых чешуя образовывала одинаковую, равномерную ячеистую структуру наподобие кольчуги, носы были не слишком вытянутые и не очень короткие или приплюснутые, а плавники имели ровный окрас как у головы, так и у хвоста. Закончив первичную сортировку, она выбрала двух черных карпов (одного – черно-металлического окраса с отливом, другого – бархатисто-матово-черного) и пару тускловато-желтых рыбин – такие, впрочем, часто оказывались живучими и достигали значительных размеров; за ними последовала пара темно-бронзовых экземпляров, отливавших глянцем жидкого коричневого меда, ну а в довершение она присмотрела двух карпов, почти лишенных чешуи, отчего казалось, будто они закованы в медную броню.

Чтобы обеспечить им побольше жизненного пространства, Миюки решила взять с собой не очень крупных карпов – двухлеток, длиной чуть меньше одного сяку[13] и весом около одного кина[14].

Она брала их руками, проявляя терпение и ловкость, как это проделывал Кацуро, и хватка ее больше походила на ласку.

Дождавшись ночи, она разделась и спустилась в пруд, поджимая пальцы ног наподобие крючков, чтобы не поскользнуться на ослизлом дне. Плавать Миюки не умела – и зашла в воду только по пояс, потому что боялась утонуть, если, не ровен час, оступится и упадет. Она осторожно двинулась вдоль стенок водоема, зыбя черную воду коленями, бедрами, лобком и рябя расстилавшиеся перед нею отблески луны. Вода была ледянющей. Рыбин в темноте было не разглядеть, но Миюки чувствовала, как они проплывали совсем рядом, слегка задевая плавниками ее ноги, – и ей казалось, что она продиралась сквозь стаю холодных бабочек.

Вспомнив, как это делал ее муж, Миюки принялась соскабливать ногтями кожу, сдирая с нее мельчайшие частички грязи, – они тут же растворялись в воде, и карпы воспринимали их как естественную среду. Именно таким образом рыба постепенно привыкала к Кацуро, притом настолько, что сама ложилась брюхом в его ладони, что неизменно приводило в восхищение чиновников Службы садов и заводей.

Чтобы дать карпам пообвыкнуть в тесных вершах, которые должны были стать их обиталищами на многие луны, Миюки терпеливо выжидала дня три, прежде чем тронуться в путь.

Свое путешествие в Хэйан-кё она сравнивала с летними днями, которые начинаются с туманной дымки, застилающей все вокруг, а потом растворяющейся в солнечном свете, – и так до тех пор, пока на горизонте в час Собаки[15] снова не вздыбятся грозовые тучи. После смерти Кацуро молодая женщина жила будто в тумане, заглушавшем звуки и размывавшем цвета. Однако Миюки предчувствовала, что помутнение развеется, как только она отправится в путь: тогда мир предстанет перед ней в истинном свете – со всеми своими радостями и печалями. А потом, когда она доставит рыбу к месту назначения и выпустит ее в храмовые пруды, жизнь опять подернется пеленой тумана и кругом снова воцарится мрак.

– Ну! – послышался чей-то голос.

Миюки подняла глаза. Нацумэ, подойдя ближе, смотрел на нее во все глаза.

– Принимаешь ванну? – полюбопытствовал он. – Неужели?

Она сказала, что приручает рыб. Во всяком случае, пробует. Поскольку рядом с карпами отныне будет только она, нужно, чтобы они привыкли к воде, пропитанной ее запахом.

– Не знаю, придут они или нет, – бросил Нацумэ, махнув рукой в сторону деревенской площади, где пока что не было ни души.

Он имел в виду обряд, согласно которому селяне должны были собираться вокруг Кацуро и сопровождать его до лесной опушки. Там рыбак и селяне обменивались благословениями; провожавшие высказывали пожелания, чтобы Кацуро благополучно добрался с карпами до Хэйан-кё, а потом целым и невредимым вернулся обратно в Симаэ и чтобы по дороге его не ограбили – не отобрали векселя, выданные ему в Службе садов и заводей в счет уплаты за рыбу, – векселя, три четверти которых он должен был передать на нужды деревни, а остальные обменять вместе с Миюки в императорских складах на мешки с рисом, тюки пеньки и шелка́.

Точно курица перед кучей зерна, Миюки несколько раз быстро тряхнула головой, делая вид, будто клюет, и сопровождая свои движения резким кудахтаньем: ко-ко-ко! – сказала, что не заслуживает, чтобы ее провожали с таким почетом, потому как даже не знает, сможет ли одолеть хотя бы половину пути.

Если не сможет, вся деревня будет опозорена, поскольку селяне не сумели обеспечить поставку рыбы в храмы Хэйан-кё, а стало быть, Служба садов и заводей перестанет направлять к ним посланцев с заказами на карпов. Таким образом, Симаэ теряла не только репутацию, но и львиную долю денежной помощи, на которую жили ее обитатели. Нет-нет, монастырские настоятели, будучи большими ценителями декоративных рыб, конечно же, и впредь будут разживаться ими у рыбаков Симаэ, хотя не очень придирчивые покупщики из суровой монашеской братии не шли ни в какое сравнение со взыскательно-утонченными заказчиками Службы садов и заводей.

Снабжать рыбой водоемы Хэйан-кё было столь высокой привилегией, что прибрежные жители озера Юмиике, рек Сумиды или Синано беспрестанно докучали управителю Нагусе прошениями поручить это дело им, вместо того чтобы регулярно обращаться с заказами к обитателями Симаэ. Миюки уже чудилось, будто она слышит, как довольно бурчат рыбаки из Когуриямы, Асакусы и Ниигаты, прознав о смерти Кацуро.

– Итак, – осведомился Нацумэ, – сколько берешь с собой карпов?

– У меня четыре верши, по две рыбины на вершу – выходит, восемь карпов.

– А разве я не наказывал тебе отсчитать по крайней мере два десятка?

Всякий раз, когда Нацумэ серчал, он начинал тявкать. Решив, что это залаяла лиса, из стоявшей рядом купы деревьев шумно вспорхнула стайка воробьев.

Миюки, почтительно склонившись перед Нацумэ, заметила, что каждому карпу надобно изрядное количество чистой воды. А от двух десятков карпов слишком много испражнений – рыба может потравиться. К тому же, прибавила она, восемь – счастливое число, оно символизирует довольство и удачу.

– А муж твой, однако, носил по двадцать штук, или нет? Потом, это число я назвал не наобум!

– Кацуро брал с собой верши куда больше, чем те, что понесу я. Муж был очень сильный и выносливый, – прибавила она с улыбкой, которую деревенский старейшина, впрочем, не заметил, потому как молодая женщина все еще стояла, склонив голову в поклоне, и он видел лишь ее затылок с разделенными на пробор черными блестящими волосами.

Возложив подношения – цветы и кое-какую снедь – в маленьком святилище у своего дома, где уже хранились скромные памятные вещицы ее предков и мужа, Миюки водрузила себе на левое плечо длинную жердь с парой плетеных вершей на обоих концах.

Встревоженные резким колебанием жерди, карпы заметались в своих переносных узилищах и принялись наворачивать круги, взмывая по спирали со дна к поверхности и снова опускаясь на дно. Довольно было одного их движения, чтобы вода, заходив ходуном, начинала раскачивать жердь. Подобные колебания будто порождали две направленные навстречу друг другу ноты: одна возникала на переднем конце жерди, а другая – на заднем; в тот миг, когда они встречались, – ровно в том месте, где жердь прилегала к плечу Миюки, они сливались в одно благозвучие.