Прокурор идет ва-банк - Александр Звягинцев

Действительно, Ярыгин не задержался. Минут пять-семь прошло, не больше, как он присоединился к Оболенцеву.

— Все в порядке! Пошли пить коньяк.

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке! Можно и выпить.

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким умрет! — подхватил Ярыгин.

Они поднялись на второй этаж, где в двухкомнатной «распашонке» жил Иван Ярыгин с молодой женой. Впрочем, и Ярыгина назвать старым было никак нельзя — около сорока.

Оболенцев сразу заметил, что одна из двух смежных комнат квартиры приготовлена для ремонта: мебель из нее была вытащена в гостиную. Оболенцеву очень нравился громадный платяной шкаф красного дерева.

— Ты зачем наследство далеких предков вытащил в гостиную? Никак к ремонту готовишься?

Ярыгин почему-то обиделся:

— Это «наследство далеких предков» — предмет восхищения антикваров. А ты говоришь…

— Ничего я не говорю! Я сам им восхищаюсь!

— Да ну! В следующий раз приглашу подвигать его из этой комнаты обратно, на место.

— Можем это сделать прямо сейчас.

— На что это ты намекаешь? — нахмурился Ярыгин.

— Тонкий намек на толстые обстоятельства! — засмеялся Оболенцев.

— Садись в кресло, — приказал Ярыгин, усаживая друга у журнального столика, на котором томились перевязанная шпагатом коробка с тортом и бутылка обещанного коньяка «Белый аист».

Оболенцев удобно устроился в кресле.

— Что это ты ремонт затеял? — притворно удивился Оболенцев, оглядывая давно требовавшую ремонта комнату. — Вполне еще пару лет можно было пожить.

— Некоторые и под мостом живут, — заметил Ярыгин, — вообще никакого ремонта не требуется. Кому что нравится!.. Не томи, рассказывай, как они там, за бугром, справляются с кризисом перепроизводства?..

Ярыгин хлопотал без устали, накрывая на стол с проворством, которое сделало бы честь любой хозяйке. Он вытащил из холодильника заранее нарезанные закуски, уже разложенные по тарелочкам, и завершал приготовления к трапезе, тщательно протирая полотенцем бокалы.

— Кризиса перепроизводства я, каюсь, не заметил, — зевнул, услышав газетный штамп, Оболенцев, — но, думаю, Ванюша, не так успешно, как мы…

— Если ты даже кризиса перепроизводства не заметил, — многозначительно протянул Иван, — значит, наверняка ездил по заданию Комитета Глубокого Бурения.

— Если в этой конторе раньше времени узнают об одной моей встрече, — честно предупредил друга Оболенцев, — мне от моего начальства точно не поздоровится.

— Да ну! — протянул насмешливо Ярыгин. — Не знал, что мой друг — тайный «досидент».

— Не проговорись самому себе во сне, — засмеялся Оболенцев. — А то узнаешь и «послесидента».

— Понял, перехожу на прием, — сразу стал серьезным Ярыгин. — Рассказывай! Но для начала давай выпьем за твой приезд!

И он, разлив граммов по тридцать, не дожидаясь, пока друг возьмет в руки свой бокал, выпил залпом.

— Присоединяйся, присоединяйся! — пригласил он товарища. — Не манкируй!

Оболенцев видел, что Ярыгин уже догадался, зачем он приехал к нему. С одной стороны, он понимал, что тому льстило, что он примчался к нему чуть ли не с аэродрома, но с другой…

И Оболенцев решил несколько отодвинуть разговор о деле. Он охотно присоединился к празднеству и выпил так же одним глотком свою порцию коньяка.

— Закусывай, захмелеешь! Толком рассказать дело не сможешь.

Оболенцев, действительно проголодавшийся после дороги, стал активно истреблять снедь.

Ярыгин вновь наполнил бокалы, но на этот раз доза увеличилась вдвое.

— Не гони картину! Торопишься побыстрее выпроводить меня?

— Ты не в гостях, а на трезвую голову слушать тебя нет сил, — уже иронично продолжал он. — Вздрогнули!

Они быстро выпили до дна.

— Ну, теперь давай, старик, выкладывай все по порядку, пока не пришла Маша! — неожиданно предложил Ярыгин. — Не надо ей волноваться.

Оболенцев отодвинул от себя бокал и интригующе начал:

— Ты помнишь Майера?

— Можно ли забыть всесоюзную здравницу? — засмеялся Ярыгин. — Я слышал, он в Воркуте загнулся.

— В Воркуте загнулся, в Нью-Йорке разогнулся! — пошутил Оболенцев.

— Иди ты! Неужто бежал?

— Он уже в том возрасте, когда невозможно сбежать даже от опостылевшей жены, — усмехнулся Оболенцев.

— Выкупили?

— Откупился! Договорились по-человечески: что успел переправить племянникам на Запад, то — его, а что не успел — будь любезен…

— А слух пустили специально для нас?

— И подкрепили сугубо материальным удостоверением о смерти, — уточнил Оболенцев.

Когда Оболенцев закончил свой рассказ, Ярыгин закурил и, пристально посмотрев на друга, резюмировал:

— Слов нет! Одни междометия!

Наступила пауза. Первым нарушил молчание Ярыгин.

— Ну, и куда ты меня, к черту, тянешь? — открывая настежь окно, чтобы проветрить накуренное помещение, возмущенно заговорил он. — Тебе, бобылю, ни в жизнь не понять — я же слово дал и теще, и Маше довести эту халупу до прямо противоположной кондиции… за этот вот разнесчастный отпуск. Отпуск у меня, Кирилл, отпуск!..

Оболенцев насупился. Он до сих пор тяжело переживал развод с женой, тосковал и не любил бывать дома, среди вещей, оставленных ушедшей к другому женщиной. Со временем он немного успокоился, и сердце не так екало, когда невзначай натыкался на вещи жены. Но в такие минуты настроение все равно портилось и он уходил из дома, бесцельно гуляя по хорошо знакомым местам. Такие прогулки приводили его в форму.

— Слушай, Ярыгин, там торгашей прикрывают парни из твоей конторы. И тебе безразлично не только это, но и то, что они нас тогда как пацанов кинули? — выпалил Оболенцев.

— Это еще бабка надвое сказала, кто кого кинул. Все, что тебе Майер поведал, проверять и проверять надо.

— Интересно, кто и когда даст тебе это проверять? — уже более спокойно продолжил Оболенцев. — Хорошо еще, что у тебя и у меня отпуска совпали. Мы можем втихаря все это провернуть. Если Майер не блефовал, найдем факты, установим людей, отыщем документы. Ты помнишь, когда все в отказ пошли, сколько эпизодов мы тогда прекратили? Сколько дел выделили в отдельные производства? Это же удача!

— Какая удача? Ты, по-моему, с тумбочки свалился, насмотрелся там американских боевиков и возомнил себя суперменом. Неужели для тебя удача, даже если это подтвердится, самому сунуть башку в пасть тигра? Причем не дрессированного, а самого что ни на есть дикого!

— Это, по-моему, не я насмотрелся, а ты в отпуске слишком задержался. Расслабился и дальше своего носа не видишь! — так же спокойно, но более твердо сказал Оболенцев. — Представь себе, что если не мы сами это выявим, а сделает кто-то другой. Пусть даже случайно! И что тогда? Можем и с работы с тобой полететь, как сизые голуби. Так что, если хочешь спокойно спать, больше вкалывай и меньше отдыхай.

— Я знаю одно, что спокойно спит тот, кто меньше знает. А насчет работы пургу не гони… Это мы уже проходили…

— Ты, я вижу, совсем плох. Выйдешь из своего отпуска, всунут тебе чужие «висяки», и будешь в них опять колупаться до скончания века и еще неизвестно где, — продолжал дожимать друга Оболенцев, видя, как тот начал поддаваться, — на Крайнем Севере или Дальнем Востоке. А я тебе юг предлагаю — солнце и море.

Ярыгин, закинув руки за голову, отрешенно смотрел на кусок отставшей от стены штукатурки.

Оболенцев резко встал. Подойдя к Ярыгину, он, обняв его за плечи, азартно сказал:

— Вань, ты представь себе, какая, возможно, раскрутка пойдет, если все это правда.

В прихожей послышался щелчок дверного замка, и Ярыгин прямо на глазах помолодел. Просто в мальчишку превратился.

Он молнией метнулся в прихожую, где уже открылась дверь. И не успела она захлопнуться, как Оболенцев услышал звонкие и жадные поцелуи.

Выждав пару минут, он тоже показался в прихожей.

Из объятий Ярыгина высвободилась его жена, Маша. Взглянув на Оболенцева, она зарделась.

— Привет, Машуля! Ты чего это смущаешься? Муж-то, чай, законный, родной!

Маша была столь юна и свежа, что вполне могла сойти за дочку Оболенцева. Ей было двадцать пять. Сколько лет они были уже знакомы, даже дружны, а она так и не научилась говорить ему «ты», все время путалась — то «вы» скажет, то «ты».

— С чего это вы взяли, Кирилл, что я смущаюсь? — еще пуще покраснела Маша.

— Чем это я так провинился, что со мною говорят на «вы»? — спросил Оболенцев, состроив обиженную физиономию.

— А подарки не даришь! — поддел Ярыгин. — Из Америки ничего не привез.

Оболенцев хлопнул себя по лбу.

— Склероз проклятый! Спасибо, друг, что напомнил.

Оболенцев взял импортный пакет, который оставил здесь же, в передней, и торжественно вручил его Маше:

— Это только тебе, Машенька.