Волчья стая - Александр Бушков

– Послушайте, а как же… – заторопился Столоначальник.

– Обращайся, как положено, дерьмо зеленое!

– Фрау шарфюрер, как насчет отоварки…

Тетка Эльза прямо-таки расцвела, расплылась в самой что ни на есть наиприятнейшей улыбке:

– Отоварочка понадобилась… Кушать захотел, пузатенький ты мой… Ганс, объясни этой морде по-человечески…

Ганс охотно придвинулся поближе и, цинично ухмыляясь, отчеканил:

– По распоряжению герра коменданта, в связи с имевшим место злостным нарушением дисциплины в виде попытки к бегству, отоварка на сегодня для всего лагеря отменяется… – подумал и добавил явно от себя: – Прокурору жалуйтесь, если что не так. Прокурор у вас в каком бараке?

– Нету у них прокурора, – злорадно уточнила тетка Эльза. – Всякой сволочи хватает, а вот прокурора нетути… Чего пригорюнились, соколики? Марш в барак!

– Эх, тетушка… – громко вздохнул Эмиль. – Вот смотрю я на тебя и все пытаюсь сообразить: есть же дурак на свете, который тебя стебет. Коли ты фрау. Посмотреть бы на этого придурка, потом и помирать не жалко…

Тетка Эльза, замахиваясь половником, с которого полетели мутные брызги, надвинулась на него, как ожившая стенобитная машина, разинула рот и пошла сыпать так, что оба эсэсовца, даже не пытаясь вмешаться, лишь завистливо похохатывали. Эмиль, с наполеоновским видом скрестив руки на груди, слушал ее совершенно спокойно, отчего фрау шарфюрер разъярилась еще больше.

Зрелище было прямо-таки эпическое, но Вадим туда не смотрел – отвернулся, привлеченный шумом мотора. Возле барака охраны остановился «уазик», самый обыкновенный на вид, поскольку служил для связи с Большой землей. Правда, водитель уже был в соответствующей форме – переоделся где-то по дороге ради сохранения гармонии. В черной форме красовалась и легко спрыгнувшая на землю фрейлейн Ирма (в миру – Катя), носившая чин штурмфюрера. Поправила аккуратную пилотку с «мертвой головой», огляделась и почти сразу же встретилась глазами с Вадимом – такое у него нынче было везение. Он, не теряя драгоценного времени, взял себя за мочку левого уха – абсолютно невинный жест для любого постороннего наблюдателя.

Фрейлейн штурмфюрер с отсутствующим видом достала из кармана кителька белый платок и встряхнула, разворачивая. Дальнейшие манипуляции с платком уже не имели никакого смысла, поскольку не содержали в себе условных знаков, и Вадим быстренько отвел глаза, охваченный приятным предвкушением. Все было на мази.

– Кому говорю? – подтолкнул его дубинкой в поясницу Вилли. – Встать в строй!

Опомнившись, он торопливо занял свое место. Тем временем на пронзительный свисток Ганса уже спешил хмырь из внешней охраны, которого никто не знал по имени. Вилли кивнул ему на Эмиля:

– В карцер обормота. До завтра. Занесите в книгу – за злостные пререкания с охраной.

– Цу бефель, герр блоковой! – рявкнул безымянный хмырь (тоже, должно быть, подчитал нужную литературку перед поступлением на службу), вытащил из кобуры пистолет и подтолкнул Эмиля в спину. Тот, заложив руки за спину и браво насвистывая, направился к карцеру насквозь знакомой дорогой – за неделю он там побывал уже трижды, а теперь вот угодил в четвертый. Прямо-таки нарывался, такое впечатление. Порой Вадим готов был всерьез заподозрить старого приятеля в мазохизме – не будет нормальный человек нарываться буквально через день. Правда, здешний карцер, по разговорам, ничего жуткого из себя и не представлял – всего-навсего был лишен каких бы то ни было лавок, нар или постели, так что располагаться приходилось на полу. «Может, тут какой-нибудь особый заказ? – лениво подумал Вадим, шагая со сцепленными за спиной руками следом за Борманом. – Интересно, что это за скелет в шкафу, сто лет его знаю, и ничем он таким особенным не грешил. Ну, мало ли…»

Оборотной стороной медали – в данном случае приятной возможности первыми схавать скудный ужин – было то, что теперь их бригаде пришлось долго торчать на плацу, ожидая, пока поедят и придут последние. Площадка с пышным, полностью соответствующим исторической реалии названием «аппельплац» когда-то служила местом для вечерних пионерских линеек – Вадим еще застал пионерские времена, а потому уверенно угадал в первый же день: на этой трибунке некогда красовалось лагерное начальство, а торчащая из земли ржавая железная трубка в те же напрочь и безвозвратно ушедшие годы служила опорой для флагштока. Ну да, линейки, каждое утро флаг поднимали, каждый вечер спускали, красные галстуки, пионерский салют, и еще не было плейеров, но в старших отрядах девочек уже потаскивали вовсю, а касательно одной и вовсе ходили волнующие юную плоть слухи, что она д а л а. Правда, счастливчика так никто и не знал, хотя многие клялись, что сами от него слышали. Господи, были же беззаботные времена, детство человечества…

В общем, он так и не увидел особой разницы меж старым временем и нынешним. Некогда старшие пионервожатые поучали и руководили идейно – а теперь взобравшийся на старательно отремонтированную трибунку герр комендант, потрясая стеком, поминал сегодняшние инциденты и грозил, что наведет железный порядок. Слушать его было столь же тягомотно и уныло, как вожатых в прежние времена – ничего он не мог сделать, лысый хрен, как ни стращал, не за то получал хорошие бабки…

Все паскудное когда-нибудь кончается, кончился и аппель – шаблонной перекличкой с неизменным рявканьем: «Их бин, герр комендант!» после зычно выкрикнутого Вилли очередного номера. Распустили по баракам. Теперь до утра ни одна сволочь не побеспокоит.

Синий, не собиравшийся отказываться от гениального замысла насчет Марго, все же провел короткую репетицию и погнал Красавчика к воротам заявить часовому, что барак поголовно мается животами и просит прислать врача. Красавчик вернулся очень быстро и поведал, что его послали на все буквы, заявив, что кацетники, во-первых, наказаны скопом за попытку побега, а во-вторых, пусть выдумают что-нибудь поумнее, поскольку их кормили все-таки не отравой, так что нечего выпендриваться. Судя по неподдельному унынию на смазливой роже Красавчика, он все же не был голубым и всерьез рассчитывал, что Маргарита попадет в плен и будет употреблена.

Выматерившись от души, Синий пошел в чулан готовить чаек на своей «атомной» самоделке, заставлявшей вскипать воду чуть ли не в пять секунд. Остальные живенько установили очередь на тот же кипятильник – Синий не жмотничал, поставив условием лишь, чтобы вовремя очищали железки от накипи. Пожалуй, каждый сюда что-то протащил контрабандой – от электронной игрушки (Браток) до пачки баксов (Вадим) и сотового телефона (Столоначальник).

Вадиму сегодня определенно везло – его очередь выпала сразу за Синим, и он в темпе сварганил чаек в ободранной эмалированной кружке, казенном имуществе с соответствующим штемпелем на боку, выполненным какой-то стойкой краской.

И вытянулся на нарах, попыхивая дравшей горло «Примой», дожидаясь, когда чай немного остынет. За зарешеченными окнами темнело. Борман включил единственную лампочку, сиротливо болтавшуюся на коротком шнуре, лег прямо под нее и принялся штудировать затрепанный детектив, протащенный сюда опять-таки контрабандой. Должно быть, про Южную Америку – на обложке значилось что-то насчет пираний, да вдобавок красовалась какая-то импортная рожа с импортным автоматом наперевес. Остальные занимались кто чем – Столоначальник ушел в чулан поболтать по телефону с супругой, свято полагавшей, что он находится в командировке далеко отсюда. Зона уверенного приема здесь почти что и кончалась, так что в трубку приходилось орать, да и самому напрягать слух – правда, в случае Столоначальника это как раз и работало на его версию о медвежьем угле, откуда чертовски трудно дозвониться. Браток возился со своей попискивающей игрушкой, Визирь давно похрапывал, Василюк в той же позе Степана Разина пускал дым, Доцент с Синим дулись в карманные шахматы (контрабанда Доцента).

Первые дни Вадиму тут было откровенно дико. Потом привык и даже оценил полной мерой гениальность изобретателя этого дома отдыха для богатеньких Буратин. Гениальность, которой в первые дни, можно со стыдом признаться, так и не просек.

Если подумать, это не более чем анекдот про хитроумного русского, с помощью бочки пива заставившего негритянского вождя испытать лучший на свете кайф. Анекдот, претворенный в жизнь. Первые два-три дня чувствуешь лишь тупое раздражение, злишься на себя за впустую выброшенные деньги, но потом, как-то рывком, осознаешь весь смак затеи. Потому что начинаешь всерьез, нешуточно, яростно мечтать о том дне, когда перед тобой распахнутся ворота, ты направишься прямиком на склад, облачишься в «вольный» недешевый прикид, защелкнешь на запястье браслет недоступных бюджетникам часов, распихаешь по карманам прочие дорогие мелочи – и покинешь «концлагерь», возвращаясь к прежней жизни удачливого шантарского бизнесмена. В том и небывалый кайф – в мечтах о свободе, в сладостном ощущении, что через неделю все это неминуемо кончится. Вернется все п р е ж н е е. Ставшее после пережитого словно бы и чуточку незнакомым, новым, неизведанным.