О бихевиоризме - Беррес Фредерик Скиннер

авторами, а с практиками, которые иллюстрируют их термины или высказывания. Я использую примеры так же, как это делается в учебнике английского языка. (Я выражаю сожаление, если авторы предпочли бы, чтобы им отдали должное, но я руководствуюсь золотым правилом и поступаю с другими так, как хотел бы, чтобы поступали со мной, если бы я использовал подобные выражения.) Многие из этих выражений я «перевожу в поведение». Я делаю это, признавая, что traduttori – traditori (переводчик есть предатель) и что, возможно, нет точных поведенческих эквивалентов, и уж тем более нет эквивалентов с подтекстом и контекстом оригинала. Тратить много времени на точное переопределение терминов сознания, воли, желания, сублимации и так далее было бы так же неразумно, как физикам делать то же самое для эфира, флогистона или живой силы.

В заключение несколько слов о моем собственном вербальном поведении. Язык отягощен ментализмом. Чувства и душевные состояния занимают ведущее место в объяснении человеческого поведения; и литература, интересующаяся тем, как и что люди чувствуют, обеспечивает тому постоянную поддержку. В результате невозможно вести непринужденный разговор, не вызывая в памяти отпечатки менталистских теорий. Роль окружающей среды была открыта очень поздно, и единый лексикон еще даже не сформировался.

Не вижу причин избегать таких выражений, как «Я решил обсудить…», для обычного разговора (хотя я и сомневаюсь в возможности свободного выбора), или «Я имею в виду…» (хотя я сомневаюсь в существовании разума), или «Я осознаю факт…» (хотя я даю особую интерпретацию понятия осознания). Бихевиорист-неофит иногда смущается, обнаружив, что использует менталистские термины, но приговор, одним из следствий которого является его смущение, оправдан только тогда, когда термины используются в профессиональной дискуссии. Когда важно четко сформулировать вопрос, необходим именно научный язык. Часто это будет казаться вынужденным или окольным путем. От старых способов говорить отказываются с сожалением, а новые неудобны и некомфортны, но данные перемены необходимы.

От подобного изменения наука страдает не впервые. Были периоды, когда астроному было трудно не звучать как астролог (или не быть астрологом в душе), а химик никак не мог освободиться от алхимии. Мы находимся на аналогичном этапе в науке о поведении, и чем скорее завершится переход, тем лучше. Практические последствия легко продемонстрировать: образование, политика, психотерапия, пенология[5] и многие другие области человеческой деятельности страдают от некорректного использования мирской лексики. Теоретические последствия продемонстрировать сложнее, но, как я надеюсь показать в дальнейшем, они не менее важны.

2

Внутренний мир

Внутри каждого из нас заключена небольшая часть Вселенной. Нет никаких причин, почему она должна иметь какой-то особый физический статус, поскольку находится в этих границах, и в конце концов мы могли бы получить полное представление о ней из анатомии и физиологии. Однако в настоящее время не существует достаточно полного описания внутреннего мира человека, и поэтому наше взаимодействие с ним каким-либо способом является очень важным. Мы чувствуем его и в некотором смысле наблюдаем за ним, и было бы глупо пренебрегать этим источником информации только потому, что только один человек может установить контакт с одним внутренним миром. Тем не менее наше поведение при установлении такого контакта требует изучения.

Мы чувствуем собственное тело с помощью трех сенсорных систем, две из которых особенно чутки к внутренним свойствам. Так называемая интероцептивная система передает сигналы от таких органов, как мочевой пузырь и пищеварительный тракт, от желез и их протоков, а также от кровеносных сосудов. Она в первую очередь важна для внутренней жизнедеятельности организма. Так называемая проприоцептивная система передает импульсы от мышц, суставов и сухожилий скелетного каркаса и от других органов, участвующих в поддержании положения тела и выполнении движений. Мы используем глагол «чувствовать» при описании контакта с этими двумя видами стимуляции. Третья система, экстероцептивная, в основном работает для того, чтобы мы могли видеть, слышать, ощущать вкусы, обонять и чувствовать окружающий мир, но она также играет важную роль в наблюдении за собственным телом.

Наблюдение и описание внутреннего мира

Все три системы предположительно развились до своего нынешнего состояния, выполняя важные биологические функции, но с появлением вербального поведения они обрели и другую. Со временем люди стали задавать друг другу вопросы, ответы на которые так или иначе требовали отклика от тела. Такие вопросы, как «Ты голоден?», «У тебя болит голова?», «Что ты делаешь?», «Что ты планируешь делать завтра?», «Что ты делал вчера?» и «Почему ты это делаешь?», влекут за собой ответы, полезные для прогнозирования и подготовки к действиям другого человека, и они дают информацию о мире, недоступном для прочих людей.

Можно было бы ожидать, что, поскольку человек находится в тесном контакте с собственным телом, он должен уметь хорошо описывать его состояния и процессы. Однако сама закрытость происходящих в теле процессов, которая, кажется, наделяет человека особыми привилегиями, затрудняет для общества задачу научить его делать различия. Оно может научить ребенка называть цвета различными способами. Например, можно показывать ему цветные предметы, просить его называть словами цвета и хвалить или поправлять его, когда его ответы соответствуют или не соответствуют цветам предметов. Если у ребенка нормальное цветовое зрение, мы ожидаем, что он научится точно определять цвета. Однако общество не может следовать той же практике, обучая его описывать состояния собственного тела, поскольку у него нет информации, необходимой для того, чтобы похвалить или исправить его.

Собщения о своих чувствах

К счастью, из этого не следует, что никто не способен научиться описывать состояния собственного тела, поскольку вербальная общность может в некоторой степени решить проблему закрытости. Например, можно обучиться ответам, описывающим внутренние состояния, используя связанные с ними внешние проявления. Нечто подобное происходит, когда слепого человека учит называть предметы, которые он чувствует, учитель, который эти предметы просто видит. Он может похвалить или поправить ученика, потому что визуальные и тактильные стимулы почти идеально коррелируют. Вербальная общность следует довольно схожей практике, когда обучает ребенка такой фразе, как «Это больно». Когда он получает резкий удар или порез, они достаточно надежно ассоциируются с личными стимулами, вызванными ими. Вербальная общность использует публичную информацию, но ребенок может со временем сказать «больно», реагируя только на личное событие. Он научился описывать личный стимул с точностью, которая зависит только от того, насколько хорошо согласуются публичные и личные события.

Этот процесс объясняет, почему термины, описывающие боль, почти всегда описывают ее внешние причины. Английское слово pain происходит от греческого и латинского слова, означающего наказание[6]. Острая боль – это боль, вызванная острым предметом, тупая боль – тупым предметом. Боль может быть разрывающей или пронзительной, головная боль может колоть. Мы часто спрашиваем о чувствах, задавая вопрос: «На что это похоже?» – и ответ обычно относится