Испытание огнем. Сгоравшие заживо - Одинцов Михаил Петрович

Он мысленно представил состояние молодежи, которая впервые видела, что в боевом полете может быть и так. До этого момента этот элемент войны они представляли чисто теоретически. А теперь у каждого своя печаль и свои слезы, свой страх и свои сомнения. Но он был уверен, что, пройдя через них, молодежь будет только сильнее.

Русанов еще раз вспомнил свои действия над целью в первом и втором заходах и не нашел в них каких-то просчетов и ошибок. Разве что повторение его маневра звеньями при штурмовке позволило зенитчикам осмысленнее вести огонь. Но этот элемент атаки неизбежный. Самое плохое было в том, что не видно было, откуда велся по ним огонь.

Осмотрел идущих в группе, и снова иглой виноватости кольнуло сердце. Видать, сердце командира на смерть подчиненных в бою отзывается болью дважды: первый раз как человека, а второй раз как начальника. И от этого ему вдвойне больно и трижды тяжело, так как любая потеря всяким рассматривается через призму собственной совести, через суд твоих подчиненных и старших начальников.

Но Русанов и люди, идущие рядом с ним, еще не знали, что дома, на фронтовом аэродроме, их ждут новые моральные тяготы и новые печали: из четырех эскадрилий, ушедших на выполнение задания, только одна прилетела обратно без потерь. Позже, правда, выяснилось, что не вернувшиеся с боевого задания погибли не все.

Полк получил первый опыт и жестокое боевое крещение. Полк вошел в бои.

Командиры ушли на командный пункт, а Осипова вновь потянуло к израненным самолетам… Не один он настороженно рассматривал иссеченные осколками, испачканные копотью разрывов машины, пахнущие дымом и человеческой кровью кабины.

Возбужденно частило у Матвея сердце, стыла спина и напрягались на ней мышцы от ощущения рядом стоящей опасности. От того, что его воображение соединяло видимое с представлением о собственной гибели в дыму взрыва. Исчезновением неизвестно куда.

После разбора летного дня Осипову хотелось побыть одному. Сказав Носову и Русанову, что ему нужно пойти па самолет и кое-что решить там с техником, он ушел в лес и, присев на пеньке, попытался по свежему впечатлению еще раз проанализировать свои действия и вылеты других групп.

Как далекую детскую сказку с чудесными землями, волшебниками, коврами-самолетами, вспоминал сейчас Осипов свои аэроклубовские, школьные да и полковые полеты в мирном небе. Сейчас его юношеская восторженность, простая человеческая радость ощущения полета столкнулись со злом, с кровью и смертью его товарищей. Сегодня с двумя полетами на боевые задания кончилось для него и авиационное, и воинское детство, он стал окончательно взрослым. Всматриваясь в себя, он не без гордости думал, что из двух первых испытаний он вышел, как подобает мужчине: он не ведает страха и, в общем-то, действовал правильно.

Вспоминая разбор и потери полка в воздушных боях, он силился найти какую-то панацею от случайности, так как не соглашался с тем, что его жизнь и жизнь экипажа зависят от отучая.

Его больше всего поразило стечение обстоятельств на боевом курсе в эскадрилье Митрохина, о которых тот докладывал на разборе. Он как командир ничего не смог предпринять и потерял сразу два самолета.

Матвей вытащил блокнот из кармана и записал: «Когда эскадрилья вышла на боевой курс, их встретили два «Мессершмитта-110». Прошли на пересекающихся курсах и сразу зашли в хвост группе. Заняли дистанцию метров семьсот, уравняли с бомбардировщиками скорости и открыли стрельбу. Для 20-миллиметровых пушек истребителей дистанция посильная, а для наших пулеметов велика.

Что делать? Уйти с боевого курса? Но второй раз на цель не пустят, да могут и у врага подойти новые силы, тогда будет еще хуже.

Надо маневрировать! Но штурман уже начал прицеливание. Маневр означал бы отказ от выполнения задачи в первом заходе.

Решили бомбить.

Пока дошли до цели, до сброса бомб, двоих сбили: одного на фланге группы, а второго в ведущем звене. В ведущем звене сбили не командира, наверное, просто по ошибке, потому что истребителю было безразлично.

Он снова вспомнил слова Наконечного, сказанные им в «прифронтовой академии»: «Между прочим, имейте в виду, что мы, бомбардировщики, всегда знаем, куда и зачем идем. А истребители врага не знают, когда, где, сколько и куда мы пойдем. Поэтому мы, бомберы, нападающая сторона, всегда имеем тактическое преимущество, какую-то внезапность появления. А это уже не так мало в нашей жизни. Мы всегда идем готовые к бою с истребителями, а им, увидев нас, нужно еще оценить обстановку, принять решение на бой и занять исходную позицию для атаки. На все это уходят минуты, но они могут оказаться решающими и в нашу пользу. Главное, что вам надо запомнить: в любой обстановке, а в бою с истребителями в особенности, нужно действовать и воевать без паники. Держаться за командира, а он вас не бросит в беде».

Правда, этот оптимизм после первого дня боев воспринимался Матвеем настороженно, но он все же был уверен в его незыблемой правоте.

Последующий анализ воздушного боя Митрохина вновь дал Осипову право на использование оптимизма Наконечного.

После сброса бомб оставшаяся семерка начала активный маневр и ушла на бреющий полет. И это обстоятельство уже не позволило даже тяжелым двухмоторным четырехпушечным истребителям немцев использовать свое преимущество в дальности действительного огня и скорости.

С больших дальностей они не смогли больше поразить бомбардировщиков, а в ближний бой, где их могли достать турельными пулеметами, идти не захотели. Дальнейшая перестрелка не принесла успеха ни одной из сторон.

Потеребив белобрысую, по-детски свисающую на лоб челку, Осипов спросил себя: «Неужели немцы знают, что калибр наших пулеметов 7,62 миллиметра, а дальность действительного огня всего шестьсот метров?» И еще один вопрос: «А как бы ты решил задачу в такой обстановке?»

Он закрыл глаза, пытаясь представить бой, и записал:

«Наверное, действовал бы так же. А эта первая встреча с истребителями для эскадрильи была и самая трудная. Ведь пока никто не знает в полку реальной тактики немцев в воздушном бою».

Потом продолжил нить своих рассуждений:

«В этом вылете у Митрохина были не только потери, но и победы: Митрохин не ушел с боевого курса и сбросил бомбы на цель; значит, немецкие истребители не выполнили своей задачи полностью, не сорвали бомбометание. А раз так, то надо считать, что бомбы упали на войска и там потери больше».

И еще в одном выводе укрепился Осипов:

«Бреющий полет — тоже оборонительное оружие в воздушном бою с истребителями».

Воздушные силы (до пятисот самолетов), группа армий «Юг» должны были уничтожить советские войска на Правобережной Украине, выйти на Днепр, захватить переправы через него в районе Киева и южнее, создав предпосылки для последующих операций восточнее Днепра.

Будет установлено, что в полосе Юго-Западного фронта немецкая группа армий «Юг» нанесла главный удар южнее Владимир-Волынского. Лавина немецких танков при поддержке авиации двигалась на восток, а на Луцко-Ровенском направлении немцы ввели в сражение 19 дивизий (из них 5 — танковых) против 9 дивизий Красной Армии. Потом станет известно, что люди полка Наконечного принимали самое активное участие в танковом сражении начального периода войны, в котором с двух сторон участвовало до двух тысяч танков. Оставшиеся в живых уже после войны поймут, чем объясняются их тяжелые потери в районе Дубно, Ровно, Сарны.

Но летчики и штурманы эскадрильи Русанова тогда не знали всего этого. Они видели под своими самолетами только маленький район боевых действий, точнее, видели только районы целей. Воздушные разведчики видели дальше, знали, разумеется, больше, но обо всем виденном докладывали только командованию полка. Летному составу, наверное, было легче, потому что он регулярно получал информацию о линии фронта, знал, где передовые части фашистов. Техники же многого не знали. Неизвестность же порождала излишнее напряжение и постоянную настороженность.