Заговор францисканцев - Джон Сэк

«Если Фабиано девица, – он, – объясняет его беззастенчивое любопытство. Но как мог Лео сказать, что ему понадобится помощь этого любопытного и болтливого создания? »

Он вспомнил: Лео любил и почитал святую Клару. Основательница обители Бедных женщин выказала несокрушимую стойкость, придерживаясь после смерти Франциска доктрины бедности тверже, чем иные братья. Прикованная к постели, истощенная постом и умерщвлением плоти, она держалась за жизнь еще тридцать лет, пока святой отец не одобрил наконец составленный ею суровый устав Бедных женщин. Спустя два дня после того Лео преклонил колени у ее жесткого ложа в Сан-Дамиано и горестно наблюдал, как она поцеловала папскую грамоту и отпустила наконец усталую душу. Но этот блуждающий огонек, Фабиано, эта сопля, что у нее общего с блаженной Кларой, кроме, разве, принадлежности к тому же полу?

Лео рассказывал и о другой женщине – о богатой вдове, которая ухаживала за святым Франциском на смертном ложе. Много лет после того она помогала и Лео, жертвовала ордену деньги на облачение; после того, как его ряса превратилась в лохмотья, давала ему приют в годы изгнания. Донна Джакома дей... словом, из какого-то предместья в ее родном Риме.

Конрад потер замерзшие щеки, обдумывая новую догадку. Донна Джакома, покровительница Лео, конечно могла, и даже с радостью, снабдить его всем, потребным для письма, если она еще жива. Она, должно быть, одних лет с Лео – со святым Франческо она встретилась уже вдовицей. Да, если пергамент – ее дар, дело кажется не таким сомнительным.

Конрад услышал, как послушник – или послушница? – зашуршал внутри хижины соломой. Он спрятал голову и притворился спящим. Фабиано показался в дверях и тут же скрылся за кустами. Конрад устоял перед искушением проследить за ним глазами и проверить, присел ли его гость на корточки или остался стоять.

Был еще один способ проверки, но Конрада он ничуть не привлекал. Как всякий семинарист, он читывал «De Соп-temptu Mundi»[2] папы Иннокентия и еще помнил пассаж, выражавший отвращение понтифика к менструальной крови: «Зерно, коего она коснется, не взойдет, кусты увянут, трава засохнет, деревья уронят плоды, и пес, лакавший ее, взбесится». Если Фабиано девица, и если она уже достигла зрелости, и если, на удачу, у нее как раз теперь месячное кровотечение, ему довольно будет потом осмотреть то место.

При одной мысли об этом к горлу отшельника подступила кислая тошнота и в животе все перевернулось, точно как в тот день, когда он впервые услышал от Розанны об этом проклятии женщин, и позже, когда столкнулся на юге с ведьмой, которая, по слухам, примешивала месячную кровь к приворотному зелью. Ему как раз исполнилось одиннадцать, когда Розанна – она была годом старше – объяснила, почему сегодня не может бежать с ним взапуски до вершины холма. Она словно за одну ночь повзрослела тогда, и с тех пор он всегда смотрел на нее снизу вверх.

Конрад решился. Он не станет пачкаться с этим скотским проявлением женственности. Поднявшись на ноги, он сам удалился от хижины – в противоположном направлении. Выяснить, что представляет собой его послушник, придется каким-нибудь другим способом.

Когда они столкнулись в дверях, Фабиано кивнул ему довольно сумрачно. Кивком пригласив гостя к столу, Конрад потянулся за плетенкой с припасами. Он налил воды из глиняного ведра в две чашки, разрезал пополам лепешку и положил на каждый ломоть сыра и виноград. При этом он непринужденно обратился к Фабиано:

– Что, послушников в Сакро Конвенто по-прежнему наставляет брат Хиларион?

– Что, теперь уже можно нарушить молчание? Кажется, вопрос отшельника не столько удивил, сколько обидел Фабиано.

– Фра Конрад, если вы хотите что-то узнать, просто спросите меня. Ясно, вы уже поняли, что я женщина, так к чему эти неуклюжие ловушки?

– О чем ты? – спросил Конрад, отчего-то сильно смутившись.

– Я просыпаюсь и вижу на себе второй плащ, а вас – спящим на улице. И что я должна думать? Великодушный мужчина догадывается, что делит ночлег с женщиной, и отдает ей свою накидку. За что я ему благодарна. С другой стороны, безмозглый мужчина готов закоченеть в страхе заразиться, словно оспой, женскими несовершенствами, и спасается бегством, оберегая свою чистейшую душу. За что позвольте не благодарить!

Она зубами впилась в ломоть лепешки, словно сожалея, что не может укусить собеседника.

– Я вас правильно поняла?

Бледная кожа ее щек и шеи порозовела, и глаза угрожающе вспыхнули. У Конрада тоже загорелись щеки. От такой прямоты он потерял дар речи. Она разгадала его нехитрую уловку – ну что ж! – но где в ее упреке почтение к иночеству? Право, ему следовало бы рассердиться – если не за себя, то за свой сан.

– На самом деле меня зовут Амата, – продолжала она, не дав ему возмутиться. – Фабиано зовут – или звали – моего брата.

За едой она вертела присланный Лео пергамент, не прекращая жевать и болтать.

– Следовало бы сказать – сестра Амата. Я сестра-служка в Сан-Дамиано. Управляющий знатной дамы прислал в обитель это письмо, и мать настоятельница доверила его мне. Я часто исполняю ее поручения. – Она гневно сверкнула на него глазами. – Представляете ли вы, брат, как опасно даже мужчине, даже монаху в одиночку пересечь эти горы? Если банда разбойников поймет, что им попалась женщина... а не просто кошель серебра или пара новых сандалий, лучше бы мне вскрыли глотку, как крепостные ворота! Жизнь была бы тогда хуже смерти, хуже даже вечной погибели.

– Остерегись, дитя. Ты богохульствуешь, – остановил ее Конрад. – Ничто не может быть хуже, чем лишиться навеки видения Благодати.

Амата ехидно скосила на него взгляд.

– Я знаю, о чем говорю, брат, а насчет вас не уверена. Сколько лет вы не видели настоящей жизни? И не зовите меня «дитя»! Мне скоро семнадцать. Если бы я не попала в монастырь, у меня бы уже не один малыш за юбку цеплялся. – Она улыбнулась, но улыбка была не из приятных. – Ваша Розанна в мои годы ведь была уже замужем?

Теперь покраснел Конрад. Лучше бы она не задевала Розанну. И так ей слишком много известно.

В самом деле, его подруга припозднилась с замужеством – ей тогда было шестнадцать. Он уже два месяца жил с монахами, когда пришло известие. Родители обручили ее с купцом Квинто, писала она и просила молиться за нее и благословить. Он несколько дней постился, наказывая себя за мысли, которые пришли ему в голову над тем письмом. А молиться смог только много времени спустя.

Амата локтем развернула на столе пергаментный свиток, в то же время свободной рукой запихивая в рот виноградины. И озадаченно вздернула брови. Гнев ее растаял мгновенно, как высыхают слезы у младенца, которому показали новую погремушку.

– Тут что-то написано? – спросила она, ведя пальцем по кайме, окружающей послание Лео. – Вот, по-моему, М, а здесь А?

– Где? Дай взглянуть.

Конрад выдернул у нее из-под локтя пергамент и бросился к двери. На свету стало видно, что рамка состоит из крошечных буковок, и в этих мелко написанных словах Конрад узнал руку Лео. Он поворачивал лист, отыскивая, откуда начать чтение, но отрывочные фразы не складывались в связное послание. Первым, кажется, шел приказ, которым оканчивалось письмо: «Servite pauperes Christi».

Конрад бормотал себе под нос, разбирая почерк:

– «Служи беднякам Господа. Фра Джакоба знает, что есть истинное послушание. Кто искалечил спутников? Откуда серафим? Первый Фома отмечает начало слепоты; «Завет» проливает первый луч света. В ладони мертвого прокаженного гвоздь истины. Servite pauperes Christi».

Он прошел полный круг по краю письма, но смысл его оставался так же темен, как при начале чтения.

– Зачем он пишет загадками? – спросила Амата.

– Думаю, если письмо непонятно мне, его не понял бы и Бонавентура, попади оно в его руки. – Отшельник скатал свиток и сунул за пазуху. – Это как раз понятно. Нужно просмотреть легенды и «Завет», которые упоминает здесь Лео, а значит, мне нужно в библиотеку Сакро Конвенто.

Всего лишь произнося эти слова, Конрад похолодел. Таких иноков, как он, существовавших в полной нищете, в монастыре отнюдь не принимали с распростертыми объятиями. Еще молодым монахом, оставаясь в обители, он нажил серьезные неприятности, заметив, что братия неправедно «приобретает».

– «Да не приобретут ничего в собственность, будь то дом, или земля, или что иное», – цитировал он «Правило жизни» святого Франциска. – Взгляните на нас в наших мягких одеяниях, с лоснящимися лицами и сладкой пищей. Мы владеем книгами. Мы владеем этим богатым монастырем. Нам недостает только жен!

То было семь лет назад, в 1264 году. Он тогда недавно вернулся из Парижа, а брат Бонавентура сменил прежнего генерала ордена, Джованни да Парма. Бонавентура не отличался терпимостью к ропщущим братьям, тыкавшим стрекалом в больные места. Он немедленно ознакомил молодого инока с сырыми подземельями, отрытыми глубоко под Сакро Конвенто. Если бы Лео не убедил Конрада дать обет жить уединенно и воздержаться от проповедей, он бы гнил там и посейчас – как тот же Джованни.