Выбитый генералитет - Анатолий Корольченко

Они и в самом деле были разными людьми: и по интеллекту, и по профессиональному уровню, и по характеру. Все окружающие это видели, отдавая предпочтение не наркому, а его заместителю.

Приволжский военный округ — далеко не перворазрядный, командовать туда посылают чаще всего для стажировки, перед назначением на крупный пост. Или проштрафившихся. Но в чем он виноват?

Тухачевский шел по длинному коридору, не замечая вокруг никого. Один полковник обратился к нему с вопросом, но он ответил, что не может сказать ничего определенного, потому что он уже не заместитель наркома.

— Как? — воскликнул полковник, провожая маршала полным недоумения взглядом.

Михаил Николаевич опустился в кресло, осмотрел ставший сразу чужим кабинет, в котором проработал шесть лет. Какие здесь решались дела! Какие разгорались споры! И все — в интересах армии, укрепления ее мощи, боеспособности.

Да и сейчас у него непочатый край неотложных дел. Сможет ли его преемник продолжить начатое и успешно его решить? Надо позвонить Сталину. Не мог Ворошилов без санкции Сталина сместить его с должности. Сталин обязательно должен об этом знать.

Мысль о Сталине заставила вспомнить 1 мая 1937 года. Шел военный парад. Неожиданно он поймал на себе взгляд генсека. Как всегда тяжелый и холодный, на этот раз, казалось, он пронизал его насквозь, заставил насторожиться. Не подавав вида, Михаил Николаевич стал смотреть на людской поток, разлившийся на Красной площади. Однако до конца церемонии чувствовал на себе этот подозрительный взгляд.

Летом прошлого года между ним и Сталиным пролегла тень настороженности. Тогда на Военном совете решался вопрос: послать ли в Испанию войска.

— Непременно нужно послать, — изрек генсек.

Его тут же поддержал Ворошилов. Он не имел своего мнения и всегда соглашался со Сталиным.

Но Тухачевский тогда возразил:

— Если мы пошлем в Испанию войска, мы даем полное право Германии и Италии сделать то же, и война разрастется. Наше участие в военных действиях обнажит и покажет слабости Красной Армии, а их у нас предостаточно. На испанских полях мы потеряем лучшие кадры и ослабим армию.

— Что же вы предлагаете? — не без раздражения спросил Сталин.

— Ограничиться посылкой добровольцев и боевой техники.

Большинство членов Военного совета согласились с предложением Тухачевского, а не Сталина, что покоробило его самолюбие…

Рука потянулась к телефону правительственной связи.

— Тухачевский. Соедините меня с товарищем Сталиным.

— Сейчас, Михаил Николаевич, — отозвался помощник генсека Поскребышев. Он побаивался маршала. Однажды в разговоре с ним он назвал Сталина хозяином. «А мы, выходит, его холуи?» — строго спросил Тухачевский. И ему пришлось извиняться, а в дальнейшем проявлять осторожность.

Послышался характерный с акцентом голос:

— Слушаю.

— Товарищ Сталин, прошу вас принять меня для объяснения.

— Что случилось, товарищ Тухачевский? Вы чем то взволнованы?

«Зачем он спрашивает? Ведь все же знает!» — пронеслось в сознании маршала.

— Мне сейчас объявили приказ о новом назначении.

— Куда?

— В Самару, командующим округом.

В трубке наступило молчание.

— А вас это не устраивает? Что же вам надо, товарищ Тухачевский?

— Встретиться с вами.

— Хорошо, подъезжайте.

Сталин выслушал его. Подойдя почти вплотную, уставился в его глаза. Генсек смотрел не моргая, как бы пытаясь проникнуть в мозг маршала и узнать его мысли. Когда-то Тухачевский был по должности выше, теперь он в его, Сталина, власти и от него зависит судьба этого человека.

«Он просит защиты? Но, нет! После того, что сообщил в письме Бенеш, он пальцем не шевельнет, чтобы защитить этого молодого маршала, советского Бонапарта. От него можно ждать всего. Конечно, у него светлая голова и богатейший военный опыт, не то что у этого балабона, «первого красного офицера» Клима. Равных ему в армии нет. Но он опасен, опасен для него, Сталина», — размышлял генсек. Но сказал другое:

— Я вам верю, товарищ Тухачевский. — И неожиданно положил руку на его плечо.

Жест был проделан с такой участливостью, что дал полную уверенность в благополучном разрешении досадного недоразумения.

— Благодарю, товарищ Сталин! Спасибо.

— Не надо благодарности. Забота о человеческой судьбе есть обязанность каждого честного коммуниста. В Самаре, думаю, вы не задержитесь. Мы тут разберемся. Счастливой дороги…

Знал бы Михаил Николаевич, какие черные мысли затаил генсек!

Всего три дня назад произошла встреча Сталина с Ворошиловым, на которой решилась его судьба. Ежов только что доставил новое досье.

— Ну, Клим, ты и теперь будешь настаивать, что у тебя в армии порядок и нет предателей?

— Уверен, что таких нет.

— Но донесения оттуда утверждают обратное. По-твоему выходит, что Бенеш не прав, а ты прав. Ты пытаешься защитить Тухачевского. Говоришь, что он честный. Но мы имеем новые улики…

— Уж не те ли, что купил Ежов у немцев?

— А если и они? Улики убедительны…

— Для того, Коба, кто уже убежден. Ведь все это фотокопии. А сфабриковать их для умельца не составит никакого труда.

— Ты, Клим, защищаешь свое ведомство, а значит, и себя. А потому делай выбор: или признаешь улики, или объявляешь себя соучастником заговора…

Ворошилов молча развел руками…

В Самару Тухачевский уезжал с Ниной Евгеньевной. Дочь Светлана оставалась с бабушкой в Москве, ей предстояли годовые экзамены в школе.

Провожал их порученец Евгений Васильевич Шилов и шофер Иван Федорович Кудрявцев.

— Ну, Ваня, не поминай лихом, — обнял он на прощание шофера. — Если пришлю вызов, приедешь?

— Обязательно! Столько лет вместе. — Когда-то в 1918 году он помог Михаилу Николаевичу освободиться из-под ареста, и с той поры они не расставались.

Поезд тронулся, в окнах поплыли строения вокзала. «Надолго ли из Москвы?» Сколько в его жизни было таких неожиданных назначений, сборов, переездов. И сколько еще будет?

В Самару они прибыли утром. Едва поезд подкатил к платформе, в вагоне появился командарм 2-го ранга Дыбенко. Ему предстояло сдать командование округом Михаилу Николаевичу и выехать к новому месту службы.

— Куда предписание? — спросил тот.

— Командующим Ленинградским военным округом. — И осторожно спросил причину столь странного назначения.

— Мне самому непонятно. Но не будем об этом, Павел Ефимович. Время рассудит.

За эти дни он сильно изменился: похудел, голова засеребрилась, нервы натянуты, как струны. Но он сдерживал себя, старался быть спокойным, ровным.