Надежда-прим - Александр Берг

— Ну вы, мужики, даете! — зажевывая слова, пробормотал Иван. — То обниматься, а то…

Теперь все пристально вглядывались в лежащее на полу тело, из-под которого во все стороны растекалась какая-то невообразимая лужа. Никто не смотрел на стоящего над ним двоюродного брата. Никто ничего не понимал или старался не понимать. Но все чувствовали, что вот-вот все поймут, что это неизбежно, и тогда… От этого становилось даже не страшно, а как-то жутко, как в черную ночь над ледяной прорубью.

— Вооов! — тихо-тихо позвала мужа Ольга, и словно забыв, что на дворе июнь добавила, — ты че, пол же холодный…

Иван, присев на корточки, попытался перевернуть Вовку на спину, но он не переворачивался. Тяжелое тело, словно прилипло к полу и выскальзывало из рук. Наконец, ему это удалось.

Лицо Вовки всем показалось совершенно равнодушным. В широко открытых глазах застыло нескрываемое безразличие к тому, что с ним случилось.

Сам не зная зачем, Иван приподнял безжизненную голову, но и вид мокрой от еще теплой крови белой рубахи, судя по всему, не произвел на Вовку никакого впечатления. Разве что губы слегка скривились в презрительной усмешке.

Ольга, закрыв ладонью рот, медленно опутилась на колени прямо в невообразимую лужу рядом с телом мужа. Долго, как слепая, ощупывала лицо, а затем сильно рванула рубаху на его груди.

Иван схватил за руку жену двоюродного брата и потянул ее к входу, но тот с криком «Куда! На место!» отбросил их к стене. Только теперь все увидели в его руке красное лезвие ножа. Женщина забилась в жестокой истерике, а Иван, показывая пальцем на остывающий труп, забубнил одно и тоже:

— Вот так! Вот так! Раз и навсегда! Бывает… раз и навсегда! А че?

Двоюродный брат густо сплюнул себе под ноги и почти с удовольствием выкрикнул:

— Сссуки! Им, понимаешь, все, а нам — шиш! Обломитесь! Не пааародственному!

Потом подошёл к Ольге, легко подхватил ее подмышки и, подтащив к креслу, со всего размаху впечатал в него.

— Ну, че, сестренка, видала, видала! А?! Где баксы? Говори! Ну, говори же, падла! Я те не таможня! Я не до трусов… Я тя на изнанку выверну!

Ольга, по-детски морща вдруг отсыревшее лицо, молчала. Она слизывала слезы с губ, и очумело таращилась на своего ужасного родственника.

Неожиданно он успокоился. Загадочно улыбнулся и двумя клещевидными пальцами повернул ее голову к себе лицом.

— Не плач, девчонка! — приблатнено пропел он. — Больше больно не будет! Я знаю, где бабки! В спальне! Верно? Иван, сходи!

— Ты че! — решительность дружка вернула Ивану природную наглость. — Сдурел! Там же этот… черный людоед! Забыл? Я че, кимикадзе косоглазая, в натуре! Я, бля, истинно русский… Пусть сходит сама. Ее он не съест.

— Давай-давай! — кузен пнул ногой сползшую с кресла на пол сестру. — Принесешь бабки, мы уйдем. Навсегда! Гадом буду — уйдем! Ментам утром скажешь, что был налет. Конкурирующая фирма там или рэкет! О нас ни слова! Иначе я тя, как Павлика Морозова родной дедушка! По-родственному! Раз и навсегда!

Ольга инстинктивно мазнула ладонью по лицу. Лицо пошло красными пятнами. Точно в таких же пятнах была ее кофточка и юбка, а ладони и колени багровели, словно обожженные.

Подталкиваемая кузеном, она подошла к двери в спальню. За все это время Ольга не сказала ни слова, ни о чем не просила, не кричала и даже не плакала. Только часто-часто моргала, как обиженный насмерть ребенок.

За дверью спальни послышалось тяжелое, прерывистое дыхание разбуженного зверя. Ротвейлер почувствовал приближение людей и, скорее всего, уже вскочил со своей нагретой лежанки и встал в стойку. Что-то в удушливом хрипе второй раз ра ночь взбудораженной собаки заставило всех напрячься. Двоюродный брат положил левую руку на ручку двери, а правой крепко ухватил Ольгу за локоть.

— Ты че, охренел! — заорал ему на ухо Иван. — Я же пошуткувал! Она же вся в крови, он ее порвет с порога! Ленка, скажи хоть ты ему!

— Коль! — только и успела сказать Лена, — не надо! Ну не надо же!..

— Не порвет, — поначалу не очень уверенно огрызнулся двоюродный брат, — он че, дикий? Из джунглей? Он, бля, домашняя скотина, ручная!

И вдруг в ярости зарычал:

— Тогда полезай сам! Ну! Я все понял! Они бабки под его подстилку подсунули. Чтоб до самого отъезда! У, суки! Эта их тварь пока жива никому не отдаст! Только ей! Пашла!

И приоткрыв дверь, пропихнул, словно задубевшую, Ольгу в теплую, влажную, слегка попахивающую псиной черноту. И сразу же наглухо захлопнул дверь и придавил ее массивным плечом.

В спальне наступила кромешная тишина. Похоже человек и собака в темноте приглядывались и принюхивались друг к другу, впервые не узнавая один другого.

— Все хоккей! — сквозь стиснутые от напряжения зубы продавил двоюродный брат. — Счас они там разберутся. Собака, бля, друг или… кто?

И вдруг в спальне все затряслось, как в ознобе, наполнилось нарастающим бешеным ревом, грохотом и хрустом сшибаемой мебели и другими страшными и непонятными звуками сквозь которые едва пробивались отчаянные вопли обезумевшей женщины.

— Рекс! Стоять! Фу, фу! Ааааа! Дверь! Откройте же дверь! О боже! Люююди!!!

С утра во всех очередях только и говорили об убийстве на улице Сталеваров. Убийц задержали прямо на месте преступления. Соседи, поднятые среди ночи диким шумом за стеной, долго медлили с вызовом милиции, не желая ввязываться в чужие разборки, но звериный рев собаки и крики, разрываемой на части соседки, заставили их поторопиться.

В очередях одни сочувствовали «невинно убиенным», другие, многие, злорадствовали по поводу смерти «проклятых мешочников», и только один дед, насупив седые вразлет брови, расстерянно шамкал направо и налево:

— Это ж че деется-то? Брат на сестру — до крови! Так это ж че, снова гражданская война, что ли? Как тогда? А? Товарищи? А че ж брехали, что Советской власти п-ц? А? Жива стерва!

Глава 6

Столы Мокровы таки поставили на берегу. Уж очень хотелось удивить съехавшуюся со всей области родню. А че! Новая эра, Перестройка, брожение в умах, в смысле Гласности и Демократии, одним словом, кутерма, смутное время! И при всё при этом, прикажете открывать новый курортный сезон под крышей заурядной советской столовки? Так нет же! Только на берегу прославленного озера Кисегач, у самой воды, перед лицом, так сказать, дикой природы!

В смутное время в самый раз жить не по правилам, то есть, отчебучить чего-нибудь такое несусветное: по-русски запить без выходных, после этого, как Минин и Пожарский, взять штурмом Москву, устроить шикарный банкет на берегу лесного озера или, чего доброго, поймать золотую рыбку на ужин!

Насчет Москвы, конечно, перебор. С его-то, Мокрова, фамилией! А золотую рыбку — отчего же! Можно даже не одну, а на всю компанию, после шашлычков пойдет изумительно!

Гости съезжались весь день, и к вечеру, когда солнце наколовшись на верхушки елей и сосен, растеклось во весь горизонт, а вода в озере из золотистой и тягучей, как свежий мармелад, стала темно-синей и колючей, все столы, составленные по-старинному покоем на берегу озера Кисегач были густо облеплены родными, родичами, друзьями, друзьями друзей и просто малознакомыми, но, судя по всему, уважающими Мокровых людьми.

Пока гости рассаживались по своим местам, шум на пляже стоял такой, что чайки стали поспешно, как во время шторма, набирать высоту, а из какой-то далекой чащи раздался испуганый звериный рев, очень похожий на рев разбуженного в берлоге медведя, которого тут отродясь не было.

Сам же хозяин торжества, самодовольно оглядывал с таким трудом накрытые столы и полное собрание дорогих и не очень дорогих сердцу людей, и никак не мог понять, почему в смутное время кругом так много голодных, обиженных и попросту несчастных.

А ещё он думал, что все-таки здорово в эпоху неизвестно чего иметь такую по-цыганки огромную и удачливую родню! Этакую чертову прорву! Что вот, кажется, у этих… евреев есть такой вроде бы дурацкий обычай приносить на могилу усопшего камешки, и у кого в результате куча камней окажется больше, тот… ну словом, самый-самый уважаемый еврейский покойник в мире!

Мысленно товарищ Мокров даже начал считать «своих» по головам, но скоро сбился со счета, и с гордостью прикинул, что если даже каждый из них принесет на его, Мокрова, могилку по камешку, куча малой не покажется!

А если принесут по рублю? — мелькнуло в разгоряченном мозгу, и от этого ярчайшего проблеска мысли директор «Родничка» даже присвистнул, хотя что же тогда могло произойти так и не сообразил.

А если не по рублю? Почему именно по рублю?! От возникшей перспективы у Мокрова натурально перехватило дух, но как всякий уважающий себя директор, он умел не позволять себе расслабляться на людях.

Народ уже потихоньку сходил с ума. Кому интересна теплая водка под остывшие шашлыки! Но когда все с детства приучены, без команды ничего не начинать: ни пить, не есть, ни стрелять, ни защищать родину! А команды все нет и нет, и командир, товарищ Мокров, чтоб он был так здоров! — с загадочной улыбкой уже полчаса смотрит поверх голов куда-то в самый дальний угол озера, как будто разглядел там конец жизни каждого из присутствующих!