Запрещённая фантастика - Андрей Арсланович Мансуров

блин!) И всё настаивала, чтоб они, наконец, оформили отношения «как положено!».

Вот только тогда он об этом думал.

Как наручниками прикуёт её, распяв, за руки и за ноги к старой широкой кровати со спинками из стальных трубок. Навалится, тяжело сопя. Насладится её беспомощностью так, чтобы вопила и дёргалась. А потом ещё и будет хлестать нагайкой со свинчаткой в кончике до тех пор, пока это восхитительное тело не превратится в один большой и сплошной кровоподтёк, а ругань из поганого рта сменится стонами и мольбами…

А он – не остановится, а будет продолжать и продолжать, пока стоны из остатков размочаленного в хлам рта не прервутся, и она не…

Да, он думал об этом – самому-то себе можно признаться.

Но какого же …я?! Чего им теперь-то от него надо?!

Ведь он сделал всё именно так, как эти твари заказывали!

А они… Вон: ему и нагайку приготовили: она так и лоснится ухватистой рукоятью в удобной кожаной оплётке, лежа на прикроватной тумбочке! Словно приглашает. А у Натальи даже завязаны глаза. Чтоб не увидела мучителя, наверное…

Карт-бланш, так сказать.

Он отвернулся. Потому что нечто странное, непонятное ему самому, вдруг поднялось откуда-то из паха, и горячей, обжигающей волной затопило до самых ушей – да, да!

ДА-А-А!!!

Вся мерзость и похоть, таящаяся на дне любого мужского естества, требовательно стучала в виски, пытаясь вырваться наружу!!! А уж то, внизу, – только что не звенело!

Да – вот ему и показали. Наглядно. Во-первых, какой он похотливый дикарь-садист… А во-вторых – что будет, если он…

Сверхчеловеческим усилием воли он заставил себя сделать шаг назад.

И – опуститься руку, потянувшуюся за нагайкой. Сглотнул. Развернулся. И вышел. Снаружи аккуратно прикрыл дверь и прислонился к ней спиной.

Чёрт (Или это – не он?!) возьми!

За что же они его – так?!..

– Объясним. Ты видел в комнате лишь её. Готовую к экзекуции. А если ты попытаешься увильнуть от того, что должен делать… Или захочешь кому-нибудь рассказать… О нас. Вокруг появится десятка два здоровенных кобелей, с полуметровыми …ми. И они вначале отымеют твою девушку… А затем – и опробуют на ней нагайки. В первый раз – не до смерти… А так – больше для острастки… Во второй – она точно попадёт в больницу. А ты – после экспертизы – в КПЗ. Откуда мы тебя в первый и последний раз вытащим.

Но её – пока не убьём.

Иначе у нас не будет орудий, чтобы тобой управлять.

Мы добрые. Допускаем до двух неповиновений. Убьём и её и тебя только после третьего. Убьем мучительно. В назидание. Другим.

Строптивый слуга нам не нужен – замена всегда найдётся…

На этот раз будить мечущуюся по постели Наталью пришлось ему.

Слипшиеся от холодного пота волосы прилипли и к подушке, а глаза, когда она наконец их открыла – горели лихорадочным огнём. И было ещё что-то в них…

Обжигающее, заставляющее челюсть выдвигаться вперёд, а кулаки – сжиматься в бессильной ярости!

Ведь он, хоть знает, чует, в чём дело – СДЕЛАТЬ НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ!!!

Ну как возможно воевать с тем, что таится, существует, живёт в кошмарах?! В снах? Совсем, как в фильме «Кошмар на улице Вязов». Вот он идиот, что в своё время пересмотрел все семь серий…

Как они там сказали? «Твоё богатое воображение!» Да и память – будь она неладна. А ещё – острый намётанный взгляд на придающие правдоподобие детали…

Пока мысли метались, словно канарейка, завидевшая приближение кошки, Наталья кинулась ему на грудь.

Какое-то время просто рыдала.

Затем, поддаваясь его поглаживаниям, и бессмысленно-монотонным уверениям, что «Это – только кошмар!», «И он уже прошёл!», подрожала, и обмякла.

Алексей уложил её обратно на смятые простыни, постаравшись накрыть потеплей. И подоткнуть края – чтоб не мёрзла. Ни о чём не расспрашивал.

Поэтому она начала сама:

– Никогда. Никогда мне такого не снилось. Алексей? У тебя вчера – как? Тоже – что-то особенное?

Он поспешил уверить, что ничего подобного – у него просто самый банальный сюжет. С падением в провал без дна. Ну – всё как в детстве.

– А у меня – нет. Бр-р-р! – её передёрнуло, глаза открылись на секунду ещё шире: огромные, чёрные. Бездонные.

И в их глубине Алексей увидел свой приговор.

– … как будто я – где-то посреди леса. Страшного, непролазного. В бревенчатом старом доме. Пахнет, как нежилым – и гулко. Словно в комнате нет мебели. А ещё – у меня завязаны глаза, и я прикована к кровати. Распялена, как овца перед разделкой туши. И вот ко мне приближается со всех сторон сопение. Вожделенное такое. И я слышу их шаги – вокруг кровати собралось, наверное, человек двадцать! Но – не мужчины. А словно твари какие… Похотливые. Самцы! И ждут. Слава Богу, хоть на меня не лезут! Но – уж сопят!..

Потом… Расступаются.

И подходит один. Чувствую – с плетью! Сейчас начнёт хлестать, и насиловать! А потом – и все они начнут… Хлестать и насиловать.

Гос-споди, так страшно!.. И язык ещё – словно отнялся! Кричать не могу – только стонать… А потом все словно пропали. Исчезли. И пришёл кто-то ещё.

Тоже озабоченный. Сопел, стоял в ногах. Я думала, что этот-то – точно, отхлещет. Изнасилует. Почему-то казалось, что он… Похож чем-то на тебя. Не знаю – бред, да?..

На сбивчивый рассказ Алексей мог только нежно гладить по холодным мокрым волосам, и заверять вполголоса, что – «да-да, бред…», и «теперь-то – всё в порядке…»

Кому он голову морочит?

– Ладно, зайка моя ненаглядная. Давай принесу ещё одеяло – накрою. Наверное, ты просто замерзла. Попробуй ещё поспать – время только полтретьего.

Сам он лёг рядом, с куда большим ужасом ожидая, что заснёт…

На этот раз он просто оказался в кабинете Главреда.

Напротив сидел и хозяин собственной персоной.

– За что?! – буквально зарычал Алексей, чувствуя, что слёзы сами как-то неудержимой рекой текут из воспалённых глаз, – Я же… Всё – как вы и сказали!..

– Спокойней. Ведь мы обещали, что не тронем, если не будет – за что. Вот и не тронули.

А только показали. Что в наших силах – всё! Демонстрация оказалась понятной?

– Д-да… Да. Понятней некуда. – он дёрнул плечом, шмыгнул носом. И сел назад в кресло, позволив трясущимся ногам чуть расслабиться. Кресло привычно скрипнуло – совсем как то, настоящее… Или оно и есть теперь – настоящее?! Как и всё тут и теперь происходящее – его «настоящее»?

А на самом деле – то, что раньше происходило днём –