Взлетная полоса - Фридрих Незнанский

– С сердцем вам стало плохо. – Опытная медсестра выражалась обиняками, не обманывая пациента, но и не вываливая на него сразу всю информацию. К получению всей информации его следует подготовить. Вот когда этот крепкий мужик, который, кажется, раньше ничем серьезным не болел, как следует очухается ( если очухается), придется ему смириться с тем, что слово «инфаркт» имеет отношение лично к нему, а не к каким-то незнакомым старичкам и старушкам. – Но вы не волнуйтесь. Главное – не волноваться. Вам обязательно помогут…

«Вам помогут». Где-то совсем недавно Володя слышал такие слова. Нет, не совсем так: скорее, «мы вам поможем». Да, правильно, слова имели место. Но где, при каких обстоятельствах? Голова отказывалась работать – может быть, из-за размеренного звука работающих в непосредственной близи механизмов? Как будто что-то прессуют или, скорее, что-то перекачивают… Двигаться Володя больше не решался, опасаясь разозлить боль, но, анализируя свои ощущения, обнаружил, что его правую ноздрю беспокоит инородное тело, похожее на какой-то твердый, но гибкий проводок. А что, если посредством проводка прессующе-перекачивающая штуковина подключена к его мозгу? Одна эта мысль содержала бездну кромешного ужаса, как если бы, бреясь перед зеркалом, он вдруг увидел, что во лбу у него зияет аккуратная круглая дырочка, откуда высовывает тупую жирную голову червь-паразит. Навалилась тяжелая сладкая дурнота, и Володя опустил веки, надеясь потерять сознание и хотя бы таким образом исчезнуть из этой невыносимой обстановки. Пусть ничего этого не будет. Пусть по крайней мере временно. А самым лучшим исходом было бы, если бы, придя в себя, он оказался на летном поле, среди вольного ветра, среди друзей, вблизи самолетов, которые он, бывший гражданский летчик, полюбил с детства и потом всю жизнь не изменял этой первой наивной любви…

Кажется, медсестра поверила в то, что новенький пациент потерял сознание. По крайней мере, она больше не задавала никаких вопросов, а всего лишь сделала полагающийся по расписанию укол. Но Володя прекрасно слышал и осознавал, что происходит вокруг; ощутил он и этот укол в руку, комарино-смешной на фоне огромной всепоглощающей боли… А главное, к Володе подступили воспоминания. Он как-то сразу, в одно непомерно раздувшееся мгновение, осознал, что привело его на эту больничную койку. И картина летного поля уже не казалась ему утраченной идиллией. Скорее, оно превратилось в поле битвы – незримой, но от этого не менее ожесточенной.

Откуда она взялась – эта экологическая милиция? Кто их навел? Жители прилегающих к аэродрому земельных участков никогда не выражали недовольства. По крайней мере, Володе о таком слышать не доводилось. Но должна же быть какая-то причина, непременно должна! Иначе откуда, словно по волшебству (злому волшебству!), возник этот защитник чистоты природы? Чистоты… Сам неправдоподобно чистенький, весь отглаженный, отутюженный, без единого пятнышка, словно герой советского плаката, призывающего ехать на всенародную стройку, воплощать в жизнь решения партии и правительства. Или беречь природу, на худой конец.

И лицо самое что ни на есть подходящее для плакатов: прямой нос, уверенная линия подбородка, непреклонный лоб, не тронутый морщинами. Володя, значительную часть своей пятидесятидвухлетней жизни проведший при советском строе, не мог не вспомнить, что были во времена его детства «зеленые патрули» – это когда детишки-пионерчики охраняли природную среду, делая замечания неаккуратным взрослым, которые ее загрязняли окурками, обертками от мороженого и прочим хламом, рвали цветы и разводили костры. Если бы противник не был так молод, Володя на что угодно поспорил бы, что тот начал экологическую карьеру еще в детские годы, вот в таком «зеленом патруле». И еще об заклад побился бы, что, когда юному экологу случалось заловить преступного взрослого на загрязнении окружающей среды, на его мальчишеской мордашке отражалось чувство злобного удовольствия.

Если даже это было так, с тех далеких лет эколог отлично овладел искусством сдерживать эмоции. Ни один, что называется, мускул не дрогнул на его плакатном лице, когда он раскинул перед Володей свои карты – географические карты местности, на которые был нанесен аэродром. Вследствие крупного масштаба аэродром выглядел значительнее, чем был на самом деле. На карте это был разросшийся техногенный монстр, несущий угрозу мирным гражданам, и даже Володя, зная размеры аэродрома в действительности, не мог избавиться от неприятного чувства.

– Но посмотрите, – втолковывал экологу Володя, – какой тут может быть шум? Откуда? Где аэродром – а где поселок!

– Вы не учитываете размеров охранной зоны, – свысока, точно с несмышленышем разговаривая, отвечал представитель экологической милиции.

– Как это – я не учитываю? Аэродром строился с учетом всех правил! Я вам документацию могу предъявить!

И предъявил. Но оказалось, что экологу документации мало. По существу, никакая документация ему не нужна. Ему только одно нужно: доказать собственную правоту. А для этого ему все средства хороши. Каждое Володино возражение он разбивал своими малопонятными для непосвященных аргументами, сыпал терминами и научными выкладками, намереваясь похоронить под ними собеседника. И похоронил… И потом – беда не приходит одна – несчастный случай с Кириллом Легейдо…

И теперь, наверное, если еще продолжится эта проклятая боль, Володю похоронят по-настоящему…

Нет! Это все слабость и глупость! Он не должен умирать! Он не может умереть прежде, чем сообщит Косте Меркулову одну деталь, которая должна помочь расследованию. Володе следовало вспомнить о ней раньше, еще тогда, когда он стоял перед вдовой, бормоча несвязные извинения; но, видно, в той суматохе невозможно было ясно мыслить. Сейчас ясность мышления вернулась к нему – пусть даже ценой боли. И он вспомнил… Это срочно! Нужно позвать медсестру! Володя открыл рот, но не смог выдавить из себя даже слабенького звука. В отчаянном усилии он попытался приподняться – и тогда боль, полностью вступив в свои права, навалилась ему на грудь. И темнота, которая так давно подкарауливала поблизости, засунула его в свой бездонный мешок…

Подошла медсестра. Впрыснула шприцем лекарство в прозрачную трубочку, тянувшуюся под Володину ключицу от подвешенной на штативе капельницы. Мельком взглянула на пациента, попытавшись определить, без сознания он или просто спит, и тут же отошла. Она не могла посвящать все свое время ему, на ее попечении находились и другие больные.

К матери Кирилла Легейдо Петя Щеткин идти откровенно боялся. Он терпеть не мог общаться с горюющими родственниками, которые ничего путного сказать не могли, а вместо этого то восхваляли до небес покойного, то принимались вдруг обвинять того, кто их расспрашивал, приписывая ему несуществующую медлительность, по каковой причине убийца до сих пор не найден. Но что поделать, начальство «Глории» решило, что для расследования немалую важность представляют отношения в семье покойного. Как он жил с женой – никому не известно. А кто об этом расскажет лучше, чем мать? У свекрови, когда нужно присмотреть за невесткой, глаза острые – любому частному сыщику даст фору…

Анна Валентиновна Легейдо обитала на верхнем этаже сталинского дома, завершавшегося вычурной башенкой. Петя Щеткин еще на подходе к дому поднял голову, и ему стало жутковато: башенка с длинным окном одиноко торчала среди пространства, покрытого кровельным материалом и обнесенным низкой, совсем несерьезной решеткой. Будто на крыше кто-то решил построить домик… Смелые же люди живут здесь: совсем не боятся высоты! Возле решетки торчало самодельное приспособление для сушки белья, на котором развевались простыни; возле окна – цветочные горшки… «Так вот почему Кирилл так любил Карлсона, – подумал Петя. – Мальчик, который жил на крыше, превратился в летающего рекламиста. А потом улетел навсегда… Неплохая сказочка. Жаль, совсем не детская».

Поднявшись на последний этаж в поскрипывающем лифте, который можно было бы использовать в съемках исторического фильма о буднях советского начальства, Петя позвонил в единственную имевшуюся здесь дверь, которая источала кислый запах клеенки и ваты. За дверью так долго не намечалось никакого движения, что Петя уже подумал, что зря пришел: наверняка хозяйки нет дома. Смерть сына – большие хлопоты! Однако, вопреки этому трезвому соображению, Щеткин решил обождать. Его терпение оказалось вознаграждено: к обратной стороне двери точно ветром придунуло что-то легкое и шуршащее, и сразу же клацнул открываемый замок.

Щеткин не видел Кирилла при жизни, но по фотографиям и показаниям его знакомых составил о нем представление как о массивном, крупном, даже чрезмерно толстом человеке. Если так, значит, он пошел в отца, потому что стоявшая перед Щеткиным женщина лет шестидесяти, которая могла быть только матерью гендиректора «Гаррисон Райт», оказалась худощавой и небольшого роста – пожалуй, она выглядела выше исключительно из-за своей худобы и темно-синего платья в вертикальную полоску. За ней дышала потоками воздуха квартира, показавшаяся Пете по первому впечатлению чем-то вроде каюты корабля, которого носит по свету воля ветров… «Воздушный корабль», – поэтически подумал Петя, протягивая свое удостоверение. Анна Валентиновна едва скользнула по нему и Пете взглядом больших, прозрачных, бесслезных, но при этом отрешенных глаз.