«Мартен» - Владимир Черноземцев

Торопил он помощников своих, а потом, укутавшись покрепче в медвежью доху, сам поехал искать старика. Говорят, корысть и зависть могут далеко человека завести. Вот и погнала корысть Штамма в дальнюю дорогу. Только снег летел из-под полозьев санок да мороз пощипывал герру нос.

Нашел Штамм башкирскую деревню, а в ней деда-охотника. С гордостью рассказывал гостю дед Нурлат, как он нашел клинок на перевале. Потом бережно достал из старого мешка дорогую для него находку, завернутую в пять волчьих шкур, и подал Штамму.

— Сказку слушать надо. Сказку про Уреньгу. Батыр была, а не девка. Ее клинок! Многие джигиты искали его в горах, но ни один не нашел, а мне старику достался.

Но не до сказок было герру Штамму. Много он сулил Нурлату за клинок, а дед, хоть и жил бедно, только головой качал, давая понять гостю, что такое не продается.

И тогда Штамм чуть ли не силком с кучером своим одели старика и, посадив его в кошевку, — айда с ним в Златоуст.

Было это в самый канун Нового года. Ночь выдалась морозной. Старик Нурлат чуть не замерз, пока ехали до завода. Едва отошел у Штамма в доме. А того большая новость ждала. Последовало приглашение от Аносова пожаловать в цеховую контору — присутствовать при новой плавке стали с узором булата и взглянуть на клинок из такой стали. Немедля, как только отошел Нурлат от стужи, поехал с ним Штамм в контору.

Старик ни на минуту не расставался с клинком.

В конторе у Аносова в эту новогоднюю ночь было торжество. Много там собралось народа. Шутка ли сказать! Самая лучшая сталь в то время. Ну и радовались люди, а больше всего сам Аносов.

Серьезный был человек. Когда опыты ставил — только держись. Добрый, а брови над переносицей сдвинуты, как две грозных тучи. Не от злости, а от думы глубокой. Тут уж коли замешкался — берегись. И опять — не наругает, не накричит, как другие господа, будь они неладны, а скажет острое слово — как срежет.

Ну, а сегодня ходит довольнешенек, всем улыбается, над глазами — ни облачка. В такой момент он уже не мог обойтись без шутки. Вот и говорит:

— Ну, потеснись теперь, чугун, и ты, матушка крична! Красавица из восточной сказки будет здесь хозяйкой.

Вот тогда и показал Штамм клинок Нурлата. Люди потом говорили, что поначалу Аносов даже от удивления крякнул, хотя у себя хранил немало редких клинков.

«Откуда у Штамма могла оказаться такая красота?» — подумал он про себя, но, увидав хозяина клинка, догадался. И, может быть, на какое-то время, забыв про свой только что рожденный клинок, радостно воскликнул:

— Чудо-то какое! Из Дамаска этот клинок! Это ясно! — повторил он несколько раз. — Заодно и проверить можно, чей клинок сильней, чья сталь крепче и надежней. Добрая находка у вас, почтеннейший герр Штамм.

Только и ждал этих слов Штамм. Живо засуетился, повеселел.

Пробовали оба клинка, как полагалось. Тончайший шарф резали на весу, кидали в сосну, что стояла во дворе. Резали железо, будто хлеб. Оба клинка были словно братья. И тогда герр Штамм от волнения вскочил с кресла и, заикаясь, потребовал скрестить клинки… Скрестили. Зазвенели клинки в руках двух мастеров. Тишина стояла, как ночной порой в лесу. И когда последний раз прозвенел в руках мастера новорожденный клинок, то клинок Уреньги чуть согнулся и в изгибе зазубринка легла. Аносовский же клинок каким был, таким и продолжал мерцать, переливаться — ни единой самой крохотной царапинки не осталось на нем…

И тогда Нурлат подошел к верстаку, на котором лежали оба клинка, и, взяв их в руки, сказал Аносову:

— Барин! Возьми мой клинок, хоть и старше он и много лет пролежал в земле. Пускай будут оба рядом. Только бы шайтан не подшутил. Украсть может. Сказку про Уреньгу слушать надо. Ее клинок.

— Спасибо тебе за сказку! — Аносов крепко поцеловал башкира. Хорошо наградил его Аносов.

А Штамма будто подменили. Скинув с себя важность, посветлел лицом и, забыв про свой чин, а главное, — зачем был послан на Урал, — подошел к Аносову и пожал ему руку.

— Вы, герр Аносов, творил чудо! — Просто, без корысти и зависти сказал он: — Но при чем тут сказка? Не понимайт.

— Достопочтеннейший герр Штамм, — ответил Аносов. — А может быть, сказка — это как раз то, чего не хватает вашим мастерам?

Штамм внимательно посмотрел в глаза Аносову, полные лукавых смешинок, и ничего не понял.

— Не понимайт, — еще раз повторил он.

А вечером, на другой день, уже в гостях у Аносова, на балу, ведя спокойный разговор, Штамм поведал управителю златоустовских заводов о своих бедах и думах. Одним словом, перед Аносовым сидел в глубоком кресле не мундирчик со светлыми пуговками, в башмачках на высоких каблуках, а оружейник.

Через несколько дней отбывая на родину и прощаясь с Аносовым, Штамм заверил, что посланцев из Германии не последует больше.

Когда сани тронулись, он оглянулся в последний раз на завод, заснеженный пруд и Косотур-гору, над которой разливалось восходящее солнце. На самой вершине горы четко обозначился силуэт красавца-лося. Будто явился он из сказки и встал над горами как символ уральской земли — в ореоле слепящего света, таинственный и прекрасный.

И каким-то особым чувством понял Штамм, на что намекал Аносов, говоря о сказках. Великая земля рождает великие дела и великих людей.

Тройка горячих коней уносила Штамма на запад. А он все стоял и стоял в санях с непокрытой головой, любуясь Косотур-горой.

…И снова над Уралом метели бушевали — не один десяток лет. Снова по весне шумела Громотуха, а заводской летописец заносил в свою книгу вести о новых и новых делах златоустовских умельцев.

…1965 год. Двадцать лет прошло со дня Победы над фашистской Германией. И в честь этой даты златоустовские мастера создали новое чудо — меч Победы. Давно в задумках, когда был еще подростком, хранил мечту Леонид Нурлич Валиев повторить дедовское мастерство. Подолгу глядел на старинные клинки, на их насечки и рисунки, читал о Бушуеве, Иванке-Крылатке, а больше — об Уткине, мастере, воспевшем на стали Косотур-гору.

Клинок Уреньги — древняя сказка, а меч Победы — светлая быль, созданная трудом и сердцем нашего современника. Значит, недаром ныне златоустовских умельцев наследниками доброй славы аносовских времен называют.

Николай Зайцев

ХУДОЖНИЦА

Стихотворение

В ее руке застыла                           кисть.Вы отвлекать ее                        не смейте.Она мгновенью                       дарит жизнь,А может, более —                           бессмертье.Она великий чародей.Сейчас ей в мире                           все подвластно,И вот уже журчит                          ручей,Переливаясь в ярких                                красках.…Готов глядеть я                          до утра,Забыв дела свои                         земные,Как нежно                смелая рукаРисует линии живые.

Владимир Ячменев, Бронислав Самойлов

УРАЛЬСКИЕ УМЕЛЬЦЫ

Россия, богатая железными рудами, не бедна и искусными руками.

Иван Бушуев. Иванко-Крылатко… Вряд ли в истории Златоуста найдется другой такой человек, чье имя было бы окутано столькими легендами, память о котором столь бережно передавалась бы из поколения в поколение! Он взлетел, словно созданный им крылатый конек, и сгорел в этом полете, оставив пораженным потомкам свое золотое чудо.

Талантливый художник как бы переплавил в своем творчестве и классический орнамент, и вычурность ампира, и мотивы античной мифологии. Уверенный рисунок, поразительное чувство композиции и поистине ювелирная отточенность деталей отличают работы Бушуева.

Украшенные им сабли — это целый эпос! Графически четкий орнамент окружает батальные миниатюры — столь малые по размеру, что на расстоянии они кажутся не сценами войны 1812 года, а частью орнамента, бегущего по клинку. Сам этот узор причудливым образом вписывается и как бы продолжает фактуру стали. Саблю уже невозможно расчленить — она единое целое: от скульптурной филигранности эфеса, словно стекающего на клинок орнаментом, до кончика лезвия.

Металл под волшебной кистью Бушуева перестал быть нейтральным фоном, он стал украшением клинка, вспыхивая то тут, то там золотыми искрами рисунка.

В первой половине двадцатых годов прошлого века русские художники под руководством Ивана Бушуева украсили более двух с половиной тысяч клинков.

Великий мастер прожил лишь тридцать лет, навсегда оставшись в памяти народной юным Иванко-Крылатко.