Экспериментальный фильм - Джемма Файлс

словарный запас моего сына. Его речь – что-то вроде эхолалии, он повторяет все, что когда-либо услышал, беспорядочно соединяя фразы из фильмов, мультиков и рекламы в бурный словесный поток. Иногда этот поток превращается в то, что я называю «джазовая речь», одна и та же фраза повторяется в разном ритме и с разной интонацией до тех пор, пока смысл ее не исчезает полностью и она не превращается в обрывок мелодии или в строчку из стихотворения на чужом языке.

«Кларк очень милый ребенок, – пишут учителя в каждом табеле, который он приносит домой по окончании триместра, – веселый, вежливый, доброжелательный, всегда улыбается и поет. Кларк – неиссякаемый источник радости».

Не сомневаюсь, так оно и есть – если принимать моего сына в небольших дозах. Но я прекрасно знаю, что его вежливость – не более чем имитация, а доброжелательность вызвана желанием ни с кем не связываться. Впрочем, это не так плохо, особенно когда забираешь его домой в конце дня, измотанного до последней крайности. Когда Кларк устает, те немногие навыки связной речи, которыми он с таким трудом овладел, вылетают у него из головы. Все, что он хочет, – бормотать какую-то невнятицу, подпрыгивая перед телевизором. После он обычно падает на пол и визжит до тех пор, пока мы не уложим его в постель.

К счастью, мы с Кларком не одни на свете. И я замечаю явные подвижки к лучшему. Несомненные. Но каждый шаг вперед приносит новые проблемы и новые трудности; по мере того как он лучше узнает этот мир, его способности ладить с тем, что его окружает, начинают колебаться. Его заботит, что мы о нем думаем, и это прекрасно; но порой он впадает в тревогу, и мы не в состоянии его успокоить. Он любит нас и проявляет свою любовь, и это счастье, в которое я до сих пор не могу поверить, вспоминая о множестве матерей, сидевших рядом со мной в бесчисленных комнатах ожидания, матерей, далеко не уверенных в том, что их дети замечают и их присутствие в этом мире. А если замечают, способны ли отличить мать от няни или, скажем, от лампы. Но еще он злится, когда мы пытаемся заставить его делать не то, что ему хочется в данный момент. Вопит, лягается и заливается слезами. Невозможность стать другим, не таким, каков он есть, приводит его в отчаяние; то обстоятельство, что мир тоже не способен стать другим, лишь усугубляет его горе.

Я понимаю, что он чувствует, но это не помогает. Ничто на свете не может ему помочь.

И никогда не поможет.

– Эй! – окликнула, погладив сына по щеке. – Эй! Посмотри на меня.

– Не смотри на меня!

– Я должна уйти, зайчонок. Мне нужно…

– Не должна уйти! Не нужно!

– Нет, милый, как это ни грустно, мне нужно уйти, и я хочу, чтобы ты… эй! Посмотри на меня, Кларк. Я хочу, чтобы ты слушался папу, пока меня не будет. А я…

– Не слушался папу!

– Посмотри на меня. Веди себя хорошо, понял? Ты меня понял?

Вопрос, как всегда, остается без ответа.

Я во всех подробностях помню день, когда Кларку поставили диагноз. Женщина-доктор внимательно наблюдала, как он целеустремленно забирается на стул, стоявший рядом с книжным шкафом, на верхней полке которого стоял говорящий паровозик Томас, единственная игрушка, к которой Кларк проявлял интерес. Весьма предсказуемый выбор, сказала доктор. Маленькие мальчики, страдающие аутизмом, как правило, отдают предпочтение говорящему паровозику Томасу. Им нравится его ярко раскрашенная физиономия, дихотомическая подвижность черт по принципу «стоп-кадра»; всегда понятно, что у этого паровозика на уме. Кларк стоял на стуле в опасной шаткой позе и тянул руки к игрушке. Он знал, что в комнате трое взрослых, двух из них он любил, однако ему и в голову не пришло попросить нас о помощи каким угодно способом – показать на игрушку, схватить за руку и подтащить к шкафу, забормотать. Он вел себя так, словно был в этом мире один.

В этом, фактически, и заключается определение термина «аутизм». Аутист пребывает в постоянном одиночестве, избегая или будучи не в состоянии поддерживать какие-либо контакты с окружающими людьми. Вне всякого сомнения, то же самое в значительной степени можно сказать про меня и про родителей всех прочих детей, страдающих этим недугом. Но никаких иных определений не существует, и все, что нам остается – сожалеть о том, что это случилось именно с нашими детьми. Доискиваться до причин не имеет смысла. Как говорится, если бы у моей тети имелись яйца, она была бы дядей. Если бы все сложилось не так, все вышло бы иначе. Но нам приходится жить с тем, что у нас есть. Мне кажется, мне это удается – в основном. Часто не самым адекватным образом, вероятно. Примерно в то время, когда мы узнали, что Кларк, как сейчас принято говорить, «особенный» ребенок, синдром Аспергера – до той поры считавшийся самостоятельной болезнью – вошел в широкий аутистический спектр. С той поры этот спектр все расширяется, включая в себя ОКР [1], СДВ [2], и тому подобные; насколько я понимаю, их объединяют некоторая общность симптомов, которые, впрочем, варьируются самым непредсказуемым образом. Загадочная природа этих симптомов породила даже поговорку: «Если вы знаете одного ребенка-аутиста, вы ничего не знаете о других детях-аутистах».

– Нам еще повезло, – говорит Саймон, и я с ним согласна. По ночам Кларк спокойно спит, и так было с самого рождения. Контакт «глаза в глаза» он считает забавной игрой. Он проявляет эмоции и даже способен шутить, хотя шутки его, разумеется, примитивны и однообразны. Можно сказать, у него мягкий, покладистый характер; он никогда не проявляет агрессии по отношению к окружающим и не пытается причинить себе вред. В последнее время у него редко бывают серьезные срывы на людях, возможно, потому, что мы стараемся избегать опасных мест – многолюдных, шумных, тех, где имеется гулкое эхо, тех, где на него обрушивается слишком много впечатлений. Однако избежать всех опасных мест невозможно. В этом мире их слишком много.

– Будет замечательно, если в один прекрасный день у него все наладится, – как-то раз сказала мне помощница учителя в той школе, в которую мы пытались устроить его прежде, чем отдали в нынешнюю. Это была пожилая венгерка, привыкшая возиться со всякого рода «особенными» детьми. Прежде она исполняла обязанности няни и была повышена в должности лишь потому, что другого подходящего кандидата в школе просто-напросто не оказалось. До сих пор помню, в какую ярость привело меня это