Нимфа с Литейного - Борис Зеленский

- Татьяна Андреевна! - закричал Алексей, забыв о своем нелегальном положении.

Баронесса обернулась и грациозным движением поправила оборки.

- Алексей Дмитриевич, вы? Какими судьбами?

- Где же мне быть, как не подле вас? - галантно приподняв канотье, улыбнулся Каштымов. - Позвольте ручку!

Баронесса позволила. Распаляясь, Алексей заговорил быстро и трепетно, боясь, что любезная Татьяна Андреевна исчезнет снова и не дослушает всего, что накопилось у него на сердце за эти четыре года разлуки:

- Милая моя Танюша, сколько месяцев страдало мое бедное сердце, не зная ничего про вас, сколько раз я пытался свести счеты с жизнью, разуверившись в жизни и отчаявшись снова повидать вас! Но в эти тягостные для меня минуты я вспоминал ваш талисман, он поддерживал мое существование, как якорь на поверхности житейского моря, не давая налететь на рифы тоски и бесцельности...

- Полноте, голубчик, - растрогалась баронесса. В уголках ее изумрудных глаз заблестели слезы. - Я вижу, вы нисколько не изменились, вы все тот же галантный поручик, которого привез ко мне кто-то из моих поклонников, она окинула оценивающим взглядом влюбленного в нее мужчину и добавила: Да, почти не изменились, возмужали только, да морщинки у глаз...

Она легонько провела рукой в перчатке по щеке Алексея Дмитриевича.

- Теперь вижу, что глаза твои, Алеша, не так блестят, как блестели в Зеленом зале при свете последней свечи...

- Почти четыре года! - вздохнул Каштымов. - И каких года! А вы, вроде, даже помолодели!

Действительно, Татьяна Андреевна выглядела прекрасно. Будто и не было для нее этих лет, наполненных до краев классовой ненавистью, порохом и кровью. Кожа, покрытая золотистым пушком, просвечивала на солнце. Тонкие пальчики, талия, как у гимназистки, и высокая грудь - все оставалось таким, каким он запомнил в ту ночь.

Вот только взгляд. Взгляд у Татьяны Андреевны стал более, скажем так, откровеннее, что ли. Каштымову метаморфоз сей не понравился, но воспоминания нахлынули и затопили искорку недовольства:

- Татьяна, милая! Я сгораю от нетерпения, - задыхаясь от внезапной страсти, Алексей склонился к ушку под каштановым завитком, - скажи, где мы можем уединиться, чтобы вспомнить все-все!

- Ах, Алекс! Ваши флюиды действуют сейчас на меня точь-в-точь, как и тогда, в феврале! Но пока я не могу позвать вас к себе - за мной беспрерывно следит какой-то шпик, может быть, из контрразведки. Дело осложняется тем, что в меня безумно влюблен полковник Отто Иванович Штейхен-Рауцер. Он просто преследует меня: осыпает цветами, приглашает в кафе-шантан, принес билет на английский пароход "Лорд Квинсберри", который отходит завтра в четыре часа пополудни...

- В будущее! - продолжил за баронессу Каштымов.

- Все помнишь, Алекс! - перешла на "ты" Татьяна Андреевна, игриво тряхнув головкой. - Действительность оказалась куда будничнее моих романтических устремлений четырехлетней давности... Полковник, наверное, приставил ко мне соглядатая. Вот он, делает вид, что безумно увлечен витриной кондитерских изделий господина Кусочникова с сыном!

Каштымов скосил глаза в черноту улицы, по которой гуляла баронесса. И впрямь, в глубине, у белого флигеля с вывеской по фасаду, мялся невзрачный субъект в бакенбардах и с бородкой клинышком, что была в чести среди московской и петербуржской интеллигенции в тяжелые годы между революциями. Субъект делал вид, что нет ничего интереснее, чем горка засохших "безе", "буше" и "наполеонов", выставленная господином Кусочниковым и его чадом для всеобщего обозрения. Даже по его угодливо согнутой спине можно было догадаться, что он - из породы филеров.

- Дорогая, где вы остановились?

- Гостиница "Одеон". Мои апартаменты на втором этаже, справа от центральной лестницы. Жду в девять.

- Непременно буду! А теперь я намерен лишить вас общества человека, чье присутствие для вас, радость моя, обременительно!

Татьяна Андреевна вцепилась в рукав Каштымова.

- Не смейте ничего предпринимать! Полковник ревнив, как мавр!

- Нет, уважаемая баронесса, как офицер и как мужчина я считаю своим долгом оградить даму от поползновений, ограничивающих ее свободу. В девять ждите!

Он поцеловал руку на прощание и быстрым шагом направился к флигелю. Когда до навязчивого типа оставалось шагов десять, тот внезапно исчез. Только что чесал затылок, сдвинув котелок на лоб, и нет его! Испарился, как будто в стену спрятался. Озадаченный Алексей Дмитриевич покрутился на месте, зачем-то потрогал стену, убедился в ее материальности, только пальцы испачкал известкой и, вертя недоуменно головой, пошел к товарищам на набережную. Через несколько минут он выбросил таинственное приключение из головы и принялся насвистывать жестокий романс, предвкушая свидание в гостинице "Одеон"...

Надо заметить, что ко второй встрече с Татьяной Андреевной Каштымов подготовился основательно. Он подкатил к парадному на извозчике за пять минут до назначенного часа. В одной руке он держал объемистый саквояж, из тех, что облюбовали для себя землемеры и земские врачи. При встряске саквояж позвякивал. В другой руке он нес пышный букет роз, заимствованный нелегальным путем в оранжерее английского посланника. Расплатившись с человеком, Каштымов прошел через крутящуюся дверь, небрежно кивнул портье и по мраморной лестнице, убранной ковровой дорожкой, проследовал на второй этаж. Вот и долгожданная дверь. Костяшками пальцев он нетерпеливо забарабанил, сигнализируя о своем прибытии. Сердце выпрыгивало из груди.

Ему пришлось обождать. Наконец дверь приоткрылась, и он сделал шаг вперед. Разглядеть интерьер номера мешал стеклярус, водопадом струящийся с потолка.

- Алексей Дмитрич! - проворковали чуть картавящим голосом, и белая узкая кисть ладонью кверху показалась сквозь стеклярусную завесу.

- Прошу меня извинить! - заикаясь, произнес Каштымов. - У меня руки заняты!

- Не беда, милый! Какие чудные цветы! Просто прелесть!

Каштымов вздохнул, как пловец перед прыжком в воду, и нырнул в стеклярусную волну. В прихожей он налетел на Татьяну Андреевну, обхватил и нанес прицельный поцелуй в шейку. Она поджала губки и нахмурила брови, а он, словно не замечая ее недовольства, прошел в гостиную. Комната была на три громадных окна. Посредине дредноутом возвышался круглый стол, за которым могли усесться, пожалуй, все рыцари короля Артура, да еще каждый с дамой сердца. Стол был накрыт скатертью соответствующего размера, а на ней орудийной башней стояла уродливая хрустальная ваза. Три стула, горка и резная тумба на витых ножках дополняли гарнитур. На стене против окон висела копия картины Мане. Пока он осматривал комнату, сзади подкралась баронесса. Она положила руки на плечи и прижалась щекой к его спине.