Любовные утехи русских цариц - Эльвира Ватала

Висела такая плетка, именуемая «дурак», на почетном месте в доме, и как бы муж ни любил свою жену, он обязан был время от времени ее «учить», угощать такой плеточкой и за волосы таскать. И такие вот казусные случаи выходили, что когда муж не бил свою жену, то считалось, что и не любит он ее вовсе. Один итальянец, русским порядкам не ученный, в мире и согласии со своей русской женой жил, плеткой ее не угощал, так та возмутилась: неужели он ее разлюбил? И заставила своего муженька доказывать на деле всю силу своей любви к ней, да так, что запорол он ее до смерти, но суд, узнав причину такой жестокости — по любовному побуждению, — мужа оправдал.

Но больно уж часто на Руси мужья забывали предписания «Домостроя» относительно разумного битья. Иной в гневе и злости до зверской лютости доходил, другой на жене свое плохое настроение вымещал, а третий из ревности избивал ее до полусмерти, так что еле отхаживали. Жены, конечно, стали возмущаться и терпеть деспотизм, с садизмом смешанный, не захотели, на мужей с ножами да топорами поднялись На этот счет у Петра I свой указ приготовлен: таких жен «живыми в землю закапывать». Иностранцы от русского безумства прямо за головы хватались.

О, история знает много таких примеров издевательств мужей над женами. Если вы, дорогой читатель, читали великого русского поэта Александра Пушкина, который исторической прозой занимался так, что его можно и писателем великим назвать, — так вот, наш великий писатель Александр Сергеевич Пушкин малость против истории слукавил, показав прадеда своего Абрама Ганнибала эдаким романтичным влюбленным героем, к женскому полу нежным и слезами от любви изливающимся. А в действительности в его «Арапе Петра Великого» только одна реальная правда и есть: это то, что Петр 1 любил своего арапчонка и выучил его за границей многим наукам. Но сватать за него русскую девушку он уж никак не мог, потому как не было его в это время на свете, а царица Анна Иоанновна Ганнибала не сватала, она его судебное дело об измывательстве над женой рассматривала. Немножко фальсифицируя исторический факт, Александр Сергеевич свои намерения имел: ну кому же хочется, чтобы прадед его извергом-изувером был? А был, оказывается, и еще какой! Этот самый Ганнибал, как каждый мужчина, невзирая на цвет кожи, женский пол очень любил. И мы не знаем, сколько у него за границей, в Париже, черных арапчонков от белых женщин росло. Тогда была мода с арапами незаконных детишек приживать, и слуги нередко об этом факте проговаривались, и он становился достоянием широкой гласности. Как случилось с тем незадачливым камердинером одной графини, который, надоедливых нищих с черного хода гоня, комментировал свое недовольство так: «Идите себе, не до вас тут. У нас графиня арапчонка родила»[11].

Словом, мы не знаем, сколько черных детей было у Ганнибала за границей. Но в России у его жены Евдокии Андреевны Диопр почему-то рождались белые дети. Такое, по мнению врачей, редко, но случается. Но Ганнибал слушать мнения врачей не пожелал, а, подобно ревнивому Отелло, свой вердикт вынес — изменяет, и все! Вроде и доказательств особых нет, подумаешь, раз влюбленным оком на подчиненного мужа взглянула. Но Ганнибал, вскипев от ревности, как Отелло, чуть жену не придушил, истязал ее страшно. Какие только измывательства не придумывал. Наконец история эта попала в суд, и двадцать лет судебная волокита длилась, ибо судьи не решались мужа наказать, нездоровым прецедентом не хотели издавна существующие порядки нарушать. Мы предоставим для вящей авторитетности голос историку Владимиру Михневичу: «Знаменитый, опоэтизированный своим правнуком, „арап Петра Великого“ женился на молодой девушке Евдокии, дочери капитана Диопра, против ее желания. Она была влюблена в другого, а к Ганнибалу питала отвращение, „понеже арап и не нашей породы“. Выдали ее насильно. Вскоре, по выходе замуж, она увлеклась одним молодым человеком, подчиненным ее мужа. Ганнибалу стало это известно, и в нем пробудился неистовый Отелло. Он запер несчастную под замок и устроил домашний застенок, в котором жестоко истязал ее по всем правилам заплечного мастера. Одновременно он начал преследовать ее судом по обвинению в прелюбодеянии, за что по тем законам полагалась страшная кара. Дело тянулось 20 лет. Потом ее заточили в монастырь, где она умерла»[12].

Вот так несчастливо закончила жизнь первая прабабушка нашего великого поэта. Вторая — несколько удачнее, поскольку рожала мужу Абраму Ганнибалу, как и полагается, только черных детей. Была ею Христина Шебер.

«Жену свою я до смерти убить не хотел, а бил ее своеручно не мучительски за вины ее, за что надлежало», — начинает оправдательную записку в юстиц-коллегию Петербурга в 1720 году Василий Салтыков, родной братец царицы Прасковьи, бивший свою жену смертным боем. Не выдержала бедняжка, к отцу ринулась в Варшаву за помощью. Отец десятки челобитных царю Петру I напишет, развода дочери требуя. И опять ровно двадцать лет мусолили чиновники с бракоразводным процессом, аж постриглась, бедняжка, добровольно в монастырь. А царица Прасковья все это время братца под свою защиту брала, такие вот ему письма посылая: «Братец, свет мой, пожалуй, поберегися, чтобы тебя не извели или бы не убили».

Понимал, конечно, Петр I бесправное и униженное положение жены русской, неоднократно читал донесения отца Александры Григорьевны Долгорукой, муж которой, Салтыков, часто без чувств ее, окровавленную, в светлице оставлял, откуда забирала к себе ее племянница, будущая императрица Анна Иоанновна, а вот что-либо исправить в положении женщины не захотел. По-видимому, считал, что рано еще бабам волю давать. Сердобольная Анна Иоанновна плакала, когда привозили к ней в Митаву избитую тетушку Александру Долгорукую. И пока врач лечил ее раны, муж Салтыков развлекался со служанкой, живя с ней совершенно открыто, а насытившись ее ласками, приезжал за «вылеченной» женой и забирал ее на новые истязания.

Плакала сердобольная Анна Иоанновна, когда и старшую ее сестру, Катерину, точно так же муж избивал. Та, внешне непривлекательная, толстая и приземистая, имела несчастье выйти замуж за Карла Леопольда Макленбургского, который для этой цели со своей первой женой развелся. Но то ли разлюбил свою вторую жену, то ли вообще никогда ее не любил, лелея лишь честолюбивые планы своей женитьбой осуществить, но начал смертным боем ее бить, так, что мать, царица Прасковья, даже за жизнь своей любимицы-дочери опасалась, как бы та не наложила руки на себя, и в письмах ее увещевала: «Печалью себя не убей, не погуби и души». И, как каждая мать, очень желала, чтобы удочери ее супружеская жизнь наладилась. И когда родилась у Катерины в 1718 году дочь, будущая наша недолго правившая царица Анна Леопольдовна, очень обрадовалась и, надеясь на лучшее, такие вот письма маленькой внучке посылала: «Пиши мне о своем здоровье своею ручкою, да поцелуй за меня батюшку и матушку; батюшку в правый глазок, а матушку в левый»[13].

В самом деле, почему бы матушку в глазок не поцеловать, который запух весь от битья и слез? Прямо как в современном анекдоте получается, когда три жены — американка, француженка и русская, выходя замуж, заявили своим мужьям, что ничего дома делать не будут, на что мужья хлопнули дверью и ушли. Американка: «День его не вижу, второй день, на третий день приносит робота для домашней работы». Француженка: «Я тоже день своего не вижу, второй день, на третий день домработницу в дом приводит». Русская: «Я тоже день не вижу, второй день не вижу, на третий немного вижу левым глазом».

И какие там поцелуи в «правый глазок» шлет для батюшки свекровь, когда он жену свою чуть ли не каждый день плеткой исполосовывал. Не выдержала бедняжка изуверств мужа и, забрав маленькую Анну, убежала в Россию, к матери в подмосковное Измайлово, а когда та умерла, в Петербург переехала, но к мужу больше не вернулась.

В Индии вдовы, безымянные и угнетаемые при жизни мужей, после их смерти обязаны были сжигать себя как негодных для дальнейшего существования. И вот ведь как, оказывается, можно «запудрить» мозги человеку, если самый мощный из его инстинктов — инстинкт самосохранения начисто отступает перед нравственной дрессировкой, созданной из условностей и обычаев. Индийские женщины без страха шли в огонь, считая, что выполняют свой долг. Прямо оторопь берет и кожа гусиными пупырышками покрывается, когда узнаешь историю восьмидесятитрехлетнего принца Маравы. После его смерти 47 его жен, молодых красавиц, в костер добровольно бросились, считая это достойным подвигом людей высоких каст. С криками: «Я сжигаю себя, ибо только женщины низших каст не делают этого», — они кидались в пламя костра.

В африканском племени вити женщин-вдов обязывали душить себя. А если кто колебался, то сыновья нежно умоляли их сделать это, если женщина все же добровольно под удавку не шла, упиралась, то задушить мать должны были ее дети.