«ДЕНЬ и НОЧЬ» Литературный журнал для семейного чтения N 11–12 2007г. - Марина Саввиных

Передо мной судебное дело о ложе «Чаша святого Грааля». Рыцарям этого ордена вменялось в обязанность вести антисоветскую пропаганду. Их также учили владеть оружием и приемами рукопашного боя. Магистр ордена француз Гошерон — Де ля Фос упорно добивался субсидий от международного капитала. Над ним ехидно смеялось разочарованное зарубежье. Большевиков нельзя было победить байками о всемирном благоденствии под властью масонов. Да и бойцы были, прямо скажем, никудышние. Художница Марианна Пуаре, артистка Анна Фогт, музыкант Юрий Зандер и еще какие-то малоизвестные поэты и студенты.

Но что это? Я не верю своим глазам. Третьим по значению в ложе был Александр Александрович Кенель, мой абаканский приятель Шарль Луи. Он имел степень «всемерного луча» и пользовался среди «братьев» и «сестер» ордена непререкаемым авторитетом. Вот тебе и безобидное существо с птичьей головкой, терзаемое домработницей Броней!

8 июля 1927 года коллегия ОГПУ приговорила «всемерного луча» к трем годам концлагерей. Вот так он и оказался в Сибири. Свои революционные симфонии сочинял преимущественно за колючей проволокой.

Казалось бы, прошло тридцать лет, пора бы поумнеть и французу. Но он, пусть и не очень активно, но подключался к решению национального вопроса в Хакасии. Как бы он был счастлив, если бы узнал, что его желание отторгнуть хакасов от России почти сбылось! При Борисе Ельцине Хакасия стала республикой и по ней пробежала угрожающая волна национализма.

Бунтовали, как водится, молодые. Старики неопределенно молчали. Они-то понимали, что без России последние хакасы вымрут. Ну, если не за неделю, так за год. На большее их не хватит, потому как здесь не Кавказ — нет ни вина, ни фруктов. А баранина, которую они могут производить, давно съедена. О ней остались только песни да героические сказания.

Ах, эти ненасытные храмовники, рыцари чаши святого Грааля! Убирались бы вы в Пиренеи, где, по слухам, и по сей день находится искомый масонами сосуд, а не творили заговоры в России, которая и без того принесла бесчисленные жертвы на алтарь популярных западных религий! Господи, да когда же кончится эта запрограммированная масонами круговерть!

Потеря своей земли для России будет настоящим потрясением. Конечно, Россия добрая, все стерпит, даже если вывернут ей руки и ноги. Но что будет потом? Нет, нам самой историей определено жить в мире и согласии. Каждому народу развивать свою культуру и свой язык, если он есть, и питать взаимное уважение друг к другу. Это ведь верно, что нет плохих народов, зато есть отщепенцы, сеющие вражду в межнациональных отношениях.

И первым решительным шагом в этом должно стать строительство нашего государства по территориальному принципу. Если мог это сделать Сперанский, почему не совершить этого теперешнему руководству страны? Давно пора. Все мы — дети одной матери России, все равны перед Богом и законом. Вот тогда и заживем действительно по — братски, как сегодня живут люди в других цивилизованных государствах. В качестве примера можно взять Финляндию, где в городе Турку создан шведский университет. Да что там Турку! Президентом Финляндии долгие годы был швед Карл Густав Маннергейм.

А вы твердите: «масоны». Извините, это я так говорю, потому что незачем бы держать у себя на груди тайных заговорщиков. Но ведь Горбачев и Ельцин давно ли стали масонами — знатными рыцарями Мальты? Тоже мне рыцари! Не жилось им под знаменем независимой России. Мирового господства захотелось. Но туда не берут интеллектуальных простаков. И вообще простаков не берут во власть нигде, кроме как у нас, в России. Таков уж наш менталитет, в котором превалируют жалость и сострадание.

Крест на Голгофу

Широкоплечий и могучий, как Илья Муромец на известной картине Васнецова, он сидит, слегка припорошенный неизбывным снегом долгой сибирской зимы, погруженный в большое раздумье о Боге и вечности. На нем мраморное монашеское одеяние: ниспадающая на пьедестал ряса и черный же клобук. На груди у него крест, которым при жизни он не раз благословлял людей, ищущих божьей правды и защиты. Архиерей и профессор медицины, он честно служил своему народу, показывая пример кротости и исключительного терпения. Перенесенных им невзгод и лишений с избытком хватило бы на многие жизни.

Но к иному существованию на земле он не стремился никогда. Еще будучи гимназистом проявил незаурядный талант живописца. Успешно окончил Киевское художественное училище. Посчитал, что этого недостаточно и определился в Петербургскую Академию художеств. Его друзья по искусству откровенно завидовали изящности рисунка, достигаемого им, и пророчили киевлянину всемирную славу.

Может быть, сейчас он и думает о той далекой поре исканий и постижений, разочарований и обретений. Еще на заре прошлого века он весь был в поисках истинной веры. Посылал письма Льву Толстому с просьбами приютить его, как ученика и последователя, в Ясной Поляне. И скоро же, прочитав толстовскую книгу «В чем моя вера», понял, что ему с классиком не по пути.

Душа требовала не абстрактного, а конкретного служения своему многострадальному народу. Из Академии в Киев пошла телеграмма, в которой он сообщал матери, что хочет стать фельдшером или врачом. Мать советовала хорошо подумать над принимаемым решением. В России не так уж много талантливых служителей искусства. По крайней мере, значительно меньше, чем дипломированных жрецов медицины.

Это письмо, к счастью или к несчастью, но запоздало. Решение было уже принято. Итак, напряженная учеба на медицинском факультете Киевского университета. Выпускником его начинающий хирург был направлен чуть ли не на другой конец света, в неведомую Читу.

Маленький, захолустный городок, до отказа набитый служивым людом. Через Читу на войну с японцами беспрерывно шли железнодорожные составы. А навстречу им везли в теплушках тяжело раненых солдат. Госпиталь Красного Креста в Чите едва успевал справляться с этим бесконечным потоком.

Днем и ночью он не отходил от хирургического стола. Извините, что я еще не назвал его имени. Это — Валентин Феликсович Войно — Ясенецкий, известный больше как святитель Лука. Но высокое звание доктора медицинских наук, профессора, и сан архиерея Ташкентского и Туркестанского еще далеко впереди, а пока что оперирование и терпеливое выхаживание больных в Читинском военном госпитале.

Может быть, с высоты своего пьедестала он видит сейчас сестру милосердия Аннушку, ту самую, нежную и ласковую, которую раненые называли «святою сестрой». А почему бы и нет? Она еще не была его невестой, но Валентин сходил от нее с ума. В редкие часы отдыха он приглашал Аннушку прогуляться на Ингоду, быструю и певучую речку, пересекавшую город. В тени берез и тополей молодая пара, взявшись за руки, мечтала о счастье на еще неизведанных землях, где им придется побывать. Только бы поскорее закончилась эта ужасная война!

Валентин неотрывно смотрел на Аннушку и находил в ней сходные с Ингодой черты. Если бы он стал рисовать девушку, то одел бы её в легкое летнее платье, а на её покатых плечах плескались бы волны белой косынки, символа непорочности и душевной красоты.

Но это были всего лишь мечты. Начинающий живописец из Российской Академии художеств сознательно, по зову собственного сердца, поменял высокое искусство на врачевание русских солдат из-под Мукдена и Порт-Артура, и возврата к прошлому уже не могло быть. Божий перст указал ему на этот тернистый путь, чтобы Валентин до конца выпил чашу страданий за судьбу своего народа.

А может, он вспоминал далекий душный Ташкент с его грязными, захламленными улочками и базарами, с истошными криками ишаков и блеянием жертвенных овец у харчевен. Город не столько хлебный, сколько нищий и роковой для молодой семьи Войно — Ясенецких. Любимая жена Анна Васильевна именно здесь тяжело заболела туберкулезом. А Валентина, оклеветанного заведомым проходимцем, арестовали и бросили в темницу. По счастливой случайности чекисты не расстреляли уже знаменитого к тому времени хирурга, хотя он и простился с жизнью.

Были тяжелые дни и ночи выхаживания жены. Но болезнь взяла верх. Анна Васильевна перекрестила детей и мужа. Потом какое-то время она неподвижно лежала с закрытыми глазами и сделала свой последний вздох.

Он считал себя самым несчастным человеком на земле. Но это был только пролог его испытаний. Потом последовали еще три ареста, самые коварные и самые продолжительные по времени. Его пытали бессонницей и побоями. Его обвиняли в шпионаже в пользу Англии, пособничестве контрреволюционным казакам Оренбуржья.

Бутырки, Таганка, пересыльные тюрьмы. Ссылка в Енисейск, в Богучаны, Туруханск. Вторая ссылка — в Архангельск. И третья — снова в Красноярский край, в село Большая Мурта. Он общался с Богом и Бог мудро советовал ему: