НЕМЕЦКИЙ СНАЙПЕР НА ВОСТОЧНОМ ФРОНТЕ 1942-1945 - Йозеф Оллерберг

В своем командире я обрел мудрого наставника, понимавшего выгоды, которые дает войскам наличие снайперов, и сокрушавшегося об их отсутствии в немецкой армии. Однако подобная точка зрения не была широко распространенной. Многие офицеры воспринимали снайперов как бесчестных, коварных убийц и отказывались использовать их. Один из офицеров 3-й горнострелковой дивизии вполне конкретно отразил такое отношение в своих мемуарах: «Каждый из этих головорезов выползает на рассвете или перед сумерками и лежит неподвижно, просматривая вражеские позиции, подобно коту над мышиной норой. И вот, из окопа на мгновение вынырнет лишь плечо или голова. Но и мгновения достаточно. Выстрел разрывает тишину. Из сведенной судорогой руки выпадает пустая консервная банка. Такова цена человеческой жизни для снайпера. Такова война!»

Здесь необходимо сделать небольшое пояснение. Находясь в траншеях, солдаты сталкиваются с необходимостью отправлять естественные нужды. По гигиеническим причинам они не могут завалить окопы экскрементами. Поэтому через несколько дней пребывания на фронте каждый немецкий пехотинец приспосабливался использовать в качестве туалета пустые консервные банки. После того, как банка наполнялась, запах, исходивший от нее, и ворчание товарищей побуждали солдат избавляться от их содержимого. Для этого нужно было выплеснуть банку за край траншеи. Неопытные солдаты при этом иногда приподнимались слишком высоко, боясь запачкать окоп. Хороший снайпер не мог не использовать такую возможность для точного выстрела и при этом не чувствовал каких-либо угрызений совести.

Впрочем, замечание в конце приведенных выше комментариев офицера вполне справедливо. Война не может быть этичной или героической. Это средство достижения политической цели через максимальное насилие, цена которого смерти, увечья и разрушения. Соответственно, нет абсолютно никакой разницы, погибнешь ли ты от пули снайпера или от осколка мины, выпущенной из миномета. И если смотреть на вещи с такой точки зрения, то говорить о чести неуместно. Тем более что при этом напрашивается вполне логичный вопрос. Кто более честен и мужественен в бою — офицер, который, к примеру, посылает целую роту в кровавую мясорубку во имя достижения какой-то стратегической цели, ради личной славы или в результате тактической некомпетентности, либо же, так сказать, «коварный», но высоко эффективный в борьбе с противником снайпер, который постоянно подвергает себя значительному риску?

Так или иначе, я избежал самоубийственного возвращения в строй пулеметчиком. Теперь я подчинялся напрямую командиру роты. К этому моменту боевая обстановка была такова, что рота занималась в основном удержанием собственных позиций. И командир позволил мне выйти на охоту в пределах района, занимаемого нашей ротой. Инстинктивно я чувствовал, с чего начинать действовать, и обошел окопы, чтобы расспросить товарищей о том, что они видели вокруг. Меня встречали с восторгом: «Наконец, у нас есть снайпер. Покажи им, на что ты способен, Зепп!» Командир группы пулеметчиков взял меня за рукав и отвел в крытую траншею. Сквозь щель между массивными бревнами, выложенными вдоль краев окопа для защиты от вражеских пуль и осколков снарядов, он показал мне позиции русских и пояснил:

— Где-то там находится снайпер. Он стреляет во все, что ему покажется подозрительным. Посмотри сюда, даже в посуде, которую мы поднимали над траншеей, есть пулевые дыры. Ты сможешь избавиться от него?

Глава третья НЕОБХОДИМАЯ ДОЛЯ УДАЧИ

Напрягая глаза, я сквозь восьмикратный бинокль (его, подстрекая к уничтожению противника, мне выдал сержант, отвечавший за снабжение роты) всматривался в окружающую местность через небольшое отверстие между бревнами, но не мог разглядеть ничего особенного. Тогда я попросил осторожно поднять над краем окопа плащ-палатку с кепкой на ней, надеясь таким образом выследить русского снайпера. Последний оказался довольно неискушенным в своем деле и выстрелил, едва кепка показалась над краем траншеи. Я увидел вспышку на дульном срезе винтовочного ствола противника, мелькнувшую, подобно порыву ветра, из-за кучи поваленных деревьев. Теперь, когда я знал, где прятался русский снайпер, я мог, наконец, достать свой оптический прицел, который прятал до этого, чтобы блики от его линз не привлекли врага раньше времени. Так, уже первый раз выйдя на снайперскую охоту, я интуитивно почувствовал одну из важнейших особенностей своего нового ремесла. В отличие от своего противника я понимал первый закон выживания: не стрелять по цели, которую ты точно не идентифицировал. И стрелять только раз с одной позиции, а потом немедленно ее менять или становиться невидимым в ее пределах.

Мой противник оставался на своей позиции и дожидался новой цели. Это была фатальная ошибка, за которую ему пришлось заплатить своей жизнью. Я аккуратно положил перед бревнами скрученную плащ-палатку, чтобы упереться на нее, и осторожно высунул в щель ствол своей винтовки. Мне не удавалось воспользоваться своим оптическим прицелом, поскольку щель была слишком узкой. Но русский лежал всего в девяноста метрах от меня, и прицелиться можно было обычным образом, используя мушку и прицельную планку.

Неожиданно я занервничал. Мои товарищи ожидали абсолютно безупречного выстрела, и я внезапно осознал, что должен впервые в жизни хладнокровно и расчетливо убить человека. Мою решимость подтачивали сомнения. У меня пересохло в горле, сердце учащенно забилось, и задрожали руки. Я почувствовал себя парализованным и неспособным нажать на спусковой крючок. Мне пришлось опустить винтовку и сделать несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя. Мои товарищи стояли вокруг и пристально смотрели на меня. Я снова поднял винтовку в огневую позицию и снова почувствовал колебания.

— Хорошо, а что теперь? Задай ему взбучку, — будто издалека донесся до меня голос товарища.

И в этот миг ко мне вернулось самообладание. Будто во сне, с точностью машины мой указательный палец сам лег на спусковой крючок. Я напрягся, сделал глубокий вдох и выдох, задержал дыхание и надавил на спусковой крючок. Раздался выстрел. Из-за поднявшейся передо мной пыли я не видел, попал я или нет. Но мой товарищ, смотревший в другую щель между бревнами, закричал:

— Ты снял его, парень! Превосходный выстрел. Эта свинья мертва.

Словно пожар по кустарнику, по окопам стала распространяться новость: с русским снайпером покончено.

Неожиданно раздались пулеметные очереди и винтовочные выстрелы. Кто-то закричал: «В атаку!» Изумленные столь неожиданным немецким штурмом русские стали спешно покидать свои передовые траншеи и отходить к своей основной линии обороны. Не встречая сопротивления, немецкие стрелки ворвались на оставленные позиции. Я был среди них. Мне и свидетелям моего первого выстрела хотелось увидеть его результаты. Мы подбежали к куче поваленных деревьев, за которой прятался русский снайпер.

Оказалось, что там у него было вырыто углубление, наподобие окопа, в котором теперь лежало его безжизненное тело. Голова и туловище снайпера были залиты кровью. Схватив его за щиколотки, двое стрелков вытащили его, чтобы увидеть, где именно была смертельная рана. Кровавое месиво из мозгов и осколков костей покрывало спину снайпера. В затылке русского зияла дыра величиной с кулак, так что через нее можно было заглянуть внутрь его черепа, который был пуст из-за того, что в нем все разворотило пулей. Опытные бойцы, привыкшие к подобному, перевернули его на спину, чтобы посмотреть на лицо убитого, который оказался мальчишкой, возможно, всего шестнадцати лет от роду. Моя пуля вошла ему в правый глаз.

— Ты четко снял его, парень. И ты сделал это почти со ста метров без оптического прицела. Ты действительно хорошо сработал, Зепп, — сказал один из стрелков.

Я посмотрел вниз на свою жертву со смесью гордости, ужаса и вины. Неожиданно я почувствовал, что комок подступает к горлу, и меня вытошнило. Судорожно рыгая, я извергал наружу смесь хлеба, солодового кофе и сардин.

Хотя мне было стыдно за такое публичное проявление слабости, мои товарищи отнеслись с теплотой и пониманием к тому, что я в этот момент потерял контроль над собой. Сержант с большими рыжеватыми усами и жуликоватым шаловливым блеском в голубых глазах, который был на полторы головы выше меня и лет на десять старше, ободрил меня бодрым голосом с северогерманским акцентом:

— Тебе нечего стыдиться, мой мальчик, такое случалось с каждым из нас. И тебе тоже нужно было пройти через это. Лучше начисто проблеваться, чем наделать в штаны. А у папочки всегда есть немного горячительного для подобных случаев, — при этих словах он извлек из нагрудного кармана блестящую серебристую фляжку. — Сделай большой глоток. Так будет легче выбросить все из головы. Только смотри, чтобы остатки твоей блевоты не попали в мою флягу, иначе я оторву тебе башку.