Хер Сон - Алисса Муссо-Нова

— Оксюморон — это умная глупость. Вот «горячий снег» если сказать, или «безмолвный крик» — это как раз оксюмороны получаются. Это из литературоведения термин такой. И сочетания эти — волшебные, потому что такого не бывает, а любой человек понимает, что такое: безмолвный крик. И у оксюморонов нет качеств — хорошо или плохо. Вот горячий снег, например, — это хорошо или плохо?

— Снег — плохо, потому что холодно, — зябко поежился Семен Семеныч, — а я лето люблю.

— Но снег же горячий, — парировал Петрович, — даже очень горячий!

— Тогда это хорошо, — согласился Семен Семеныч.

— Но это же снег, — напомнил Петрович.

Семен Семеныч помолчал, пытаясь уложить в хоть какие-то логические рамки эти образы в голове, и изрек наконец:

— Хитер бы больно, Петрович!

И пошли они по домам. Семен Семеныч переобулся на пороге и пошел на кухню, размышляя, как здесь организовать уголок Дурова, и застыл на месте в дверях!!!

На фоне кухонного румынского гарнитура, как на старинных фотографиях, в три ряда расположилась группа женщин в русских народных костюмах. Задний ряд сидел на столах и на плите даже, средние девушки стояли, и у их ног сидели красавицы с венками на голове. Посередине композиции стояла дородная краснощекая дама крестьян ского вида, повязанная платком, и в красном сарафане. Она строго глядела на Семен Семеныча, сложив на мощной груди руки, и была до боли знакома… «„Белое солнце пустыни“!» — молнией сверкнула догадка в голове у Семен Семеныча. Он смущенно откашлялся и произнес:

— Добрый день, любезная … — и застеснялся.

Дама кивнула одобрительно, и Семен Семеныч продолжил уже более бодро:

— Добрый день, веселая минутка, разлюбезная моя Катерина Матвевна!

— Добрый! — сочным густым контральто пропела Катерина Матвевна. — А мы вот зашли побеседовать.

— Очень рад, — вежливо согласился с увиденным-услышанным Семен Семеныч, и растерялся, не зная, что сказать-то еще?

— Ничего не говори, — посоветовала Катерина Матвевна, — я сама все скажу. Я про кризисы пришла поговорить, потому что за семью обидно! Распадается семейство на глазах, а ведь хотите жить вместе!

В носу у Семен Семеныча защипало:

— Хотим, — подтвердил он, покраснев.

— Тогда сейчас голову проветрим немного, — улыбнулась Катерина Матвевна и наставила на Семен Семеныча небольшой вентилятор, который немедленно стал обдувать его голову:

— Слушай меня внимательно и не перебивай. Потом спросишь, если что непонятное останется.

Все девицы повернулись к ней, и тоже приготовились внимать внимательно.

У Семен Семеныча закружилось немного в голове, и даже пот прошиб от волнения, но Катерина Матвевна начала говорить певучим своим голосом, и он успокоился.

— Ты подарки увидел, да принял их, как есть, и даже в зубы им не стал смотреть, — пела Катерина Метвевна, а Семен Семеныч передернулся, вспоминая оскаленные подаркины зубы.

— А каждый человек волен подарок разглядеть да решить — надобен он ему, или нет, — продолжала она, — и если не надобен, то расстаться с ним подобру-поздорову, или переделать его под свои нужды. Вот если тебе порты парадные подарят, да они длинны тебе окажутся, ты их разве не подгонишь под себя? — поинтересовалась она.

— Подгоню, — согласился Семен Семеныч.

— А что же ты кризисы свои принял как есть, да и валиться в них охотно начал, не подогнав их под свои нужды? — удивилась она.

— Дык… не знали мы… несподручно как-то… не умеем… — замялся Семен Семеныч.

— Эх, мужики, ну чисто дети малые, — засмеялась Катерина Матвевна, — что ты, что дружок твой, Петрович. Так вот, капитан Сухов прислал меня вам в помощь, а то и котов своих замучаете до смерти, и сами пропадете. Вот и слушай, голубчик, что я тебе скажу:

— Кризис на работе с увольнением — это подарок хороший, даже отличный! Только смотря как принять его, в какой позе. Если позу мальчика принять, которого с дня рождения приятеля выгнали, то страдать будешь, горемыкаться. А если тот же мальчик, которого с занудного урока выгнали, так это для мальчика радость. Радость, несмотря на то, что страшновато — а ну как родители нашлепают. Но нашлепают ли — это еще вопрос, а вот то, что перед ним весь мир сейчас открыт с кучей возможностей — это факт!

Мальчик и в кино может пойти, и в зоопарк, и шайбу погонять, и для баловства всяческого мальчишеского у него целый день есть. Мальчик может другую школу пойти поискать, еще лучшую, а может сам начать учиться, и даже других учить — ведь он уже что-то знает!

Семен Семеныч слушал, не отрывая взора от Катерины Матвевны, и в голове его уже складывалась мысль о том, что, действительно, не так оно и плохо, что работа утомительная и до смерти надоевшая кончилась, и теперь у него есть время обдумать новое занятие. Перспектива получается! А Катерина Матвевна тем временем продолжала:

— Семейный кризис — вообще не кризис. Просто нужно некоторым время какое-то побыть одному. Каждый человек имеет право на время «побыть одному». И вы с женой просто друг друга не поняли. А как слово «кризис» увидели, почему-то решили, что это — диагноз неотвратимый, и давай под него отношения свои подгонять. Раз уж вы с женой на диагнозы такие падкие, то вот вам новый диагноз: семейный кризис длится не более десяти дней, а потом семья склеивается и еще прочнее, чем была, становится.

Семен Семеныч почувствовал громадное облегчение, значит, это просто небольшой отпуск, а не конец семейной жизни! Он облегченно вздохнул и улыбнулся, а Катерина Матвевна тем временем разбирала уже другие подарки на части:

— Кризис среднего возраста — это у кризиса возраст, а не у тебя, ты как всегда неправильно все понял. Есть кризисы разного возраста — кризисы-дети, кризисы-молодые, кризисы зрелые и кризисы-старики. И эти кризисы туда-сюда бродят. А ты решил, что раз твой средний, как ты считаешь, возраст, то и кризис твоему возрасту настал, а на самом деле — это кризису 37–42, а не тебе, понятно?

Семен Семеныч покрутил головой и, отдуваясь, сказал:

— Ох, я чувствую, запудрите вы мне мозги окончательно, разлюбезная моя Катерина Матвевна!

— Запудрю — не запудрю, а девять граммов в сердце — постой, не лови! Ладно, мы пошли, а то у тебя еще и кризис самоидентификации случится от передозировки информации, — Катерина Матвевна встала, улыбнулась, округлив полные щеки, прошелестела подолом красного сарафана мимо Семен Семеныча и пропала за дверью, как и не было. Румяные девки исчезли вместе с ней.

Семен Семеныч на полусогнутых ногах добрел до диванчика и рухнул: с информацией действительно случился перебор, и он мгновенно заснул.

Спал он недолго, во сне увидел жену, которая улыбалась и махала ему синеньким скромным платочком из окна тещиного дома, а разбудил его телефонный звонок — Мусса Мармеладовна приглашала к себе на аудиенцию.

— Мне с тобой некогда длинные беседы вести, — предупредила она сразу у порога, я тебе телеграфно все сообщу, а ты мотай на ус, — и она дала в руки Семен Семенычу предмет, напоминающий кисточку, но с очень длинным ворсом, сужающуюся к концу (и вправду — ус, только в оправе!):

— Я тебе странные вещи буду говорить, но ты не удивляйся — это все рецепты испытанные, проверенные. У тебя три беды: денег нет, со службой проблема, и растерялся ты. С деньгами проще всего: ходи бубни — бубновая масть — она завсегда к деньгам. И не пикни! Потому и не пищи, потому что — пики! Масть пиковая — коварная! Вот Туз например — тот значит — УДАР! То есть выпадает тебе такой Тузик, и жди — скоро по башке получишь. А если перевернется вдруг — то это к застолью, к выпивке, к пирушке. Так что и карты у нас — смотря как посмотреть. Переверни свой кризис — и он тебе как раз волшебный пендель получится, а иной пендель слаще пряника бывает…

— А что бубнить-то, я не умею бубнить, — перебивая Муссу Мармеладовну, засуетился Семен Семеныч.

— Да что хочешь, то и бубни. Какие слова тебе бубу напоминают, те и бубни. Вот, например, хорошая бубнилка: «дуб-липа-липа-дуб». Оно вроде как липа, мягкое такое, прогнется, где хочешь, растет быстро, а вокруг дуб, — он крепость дает, твердость, защиту — он и сбережет твои денежки. Очень денежная бубнилка! Прямо валютная!

— Почему это валютная? — удивился Семен Семеныч.

— Так листья же! Зелень! — воскликнула Мусса Мармеладовна, удивляясь такой непонятливости. — А ты что-то спросить хочешь?

— Да, хочу, — Семен Семеныч решил спросить о наболевшем, — совесть меня замучила, заела совсем! Как-нибудь ее усыпить можно, а то она мне уже все уши прожужжала, про Петровича врет, про жену пилит…

Мусса Мармеладовна помолчала, а потом сказала:

— Я что хочу спросить у тебя, Семен, — она посмотрела на Семен Семеныча изучающе, — ты совесть когда лучше ощущаешь: когда одет или когда раздет совсем?