Красная лошадь на зеленых холмах - Роман Солнцев

По синим нежным репьям летали пчелы. Алмаз сидел рядом с отцом и ждал.

«Сын меня о чем-то спросил? — спохватился отец. — Ладно: неважно, пусть едет на свой Каваз. Он хороший парень, внимательный. На лошадей насмотрелся — рвется к машинам. Что ж, подожду лет двадцать, как раз до пенсии… может, сын у Алмаза вырастет, ему-то интересно будет: кони! К этому времени из городов побегут, от дыма и грома… И внук станет моим помощником. Мы подождем. А сын… все его поколение… должно, видно, пройти через железные трубы…»

— Киттек, пошли! — буркнул отец, вставая. Помолчав, судорожно добавил: — Не боюсь я за тебя.

И больше ни слова не сказал.

Они брели уже возле околицы, когда им навстречу выкатился на велосипеде Ханиф. Позванивая, он спешился, протянул руку старшему брату:

— До свидания, Алмаз-абый… Пиши! Твои советы в жизни буду ждать…

Алмаз, улыбаясь, смотрел ему в круглое лицо с острым носом (еще острее и длиннее, чем у Алмаза, хотя лицо круглое, румяное), думал про себя: «Неграмотный растет братец… но хитрый… не пропадет… совсем какой-то другой, чем я. Но я его тоже очень люблю…»

— Учись хорошо, — нахмурившись для солидности, сказал Алмаз.

— Буду стараться, — серьезно отчеканил Ханиф, смеясь глазами. — На локтях шишки будут от сидения за столом! Очки стану носить!..

— Н-ну тебя!..

Алмаз шлепнул его сухой рукой по спине и, опустив голову, зашагал за отцом…

Мама встретила тревожными словами:

— Где вы ходите? Уже все остыло… Вы на автобус Не Успеете! Быстро, быстро мойте руки и за стол…

Как только выпили чай, все заторопились, стали пироги и булочки в рюкзак ему складывать. У тяжелого рюкзака низ был горячим.

— Это от меня, — говорила Белая бабушка, подавая завернутые в газету в масляных пятнах шаньги.

— А вот, вот яблочные, это мои… — совала в руки горячий пакет Черная бабушка.

Все нервно смеялись, переглядывались, сдерживая смех.

— Поехали, — сумрачно сказал отец и быстро вышел.

— Вы не ходите… — попросил Алмаз, стал прощаться с бабушками. От них пахло тестом, топленым маслом и муравьиным спиртом. Он по очереди обнял старух, снова подумал, что, может быть, больше их и не увидит… Ведь лет им немало! Он сейчас любил их так, что хотелось на колени стать и обнять их ноги… Но он надел шляпу и вышел… Сел рядом с отцом на телегу, устланную пахучим сеном. Белая Машка, оглядываясь, махала хвостом.

Мать подошла к подводе, протянула руку:

— Сиди, сиди! Ну не забывай, сынок…

Так и простился Алмаз со своей матерью. И странно, из-за одного этого осталось чувство вины… Бабушки стояли на крыльце, опустив руки, плакали. Возле ног Белой бабушки блестели очки.

— Не стесняешься по деревне на телеге? — всерьез спросил у сына отец. — Может… — он задержался со словами. — Может, огородами на дорогу выйдешь и там подсядешь?

— Да ты что? — удивился Алмаз, и ворота распахнулись.

Младшие братишки прыгнули сзади; белая Машка вывезла телегу на улицу…

По жестким кочкам засохшей улицы они покатили к околице. На скамейках сидели старики в тюбетейках, старухи в пестрых платках. Все они здоровались и прощались с Алмазом, и он со всеми прощался кивком головы. Ему было стыдно чего-то и сладостно — начиналась новая жизнь… Вместе с тем он знал — есть земля, где его все знают и любят.

Земля под этими родными Подкаменными Мельницами не горит…

Через десять минут младшие братишки остались под знойным небом в поле, а через час отец вывез сына на разбитое шоссе, где и подобрал его рейсовый автобус Зелинск — Красные Корабли…

3

Они кружили по стройке, разыскивая тех людей, которые припаяли подкованную лошадь к железу.

Но здесь было все перекопано, через канавы не перепрыгнешь, приходилось обходить за километр, спотыкаясь, утирая мокрые лица.

Под желтым вечереющим солнцем грелись бесконечные груды кирпичей, стальных бочек и колес, торчали какие-то колонны без крыш. В полупустых корпусах без ворот мелькали злые фиолетовые звезды сварки. В небе плыли огромные краны, и тени их стрел быстро проносились по земле…

Они шли, серые от пыли. Белокуров и худой, очень высокий юноша в отцовской шляпе, уже почти забывший, кто он и что он, ему казалось в эти минуты, что он сам давно здесь работает и должен найти людей, обидевших животное и наверняка хохочущих сейчас в какой-нибудь канаве с окурками. «Судить их будем, — думал Алмаз. — Судить! Будут сидеть на скамье подсудимых с привязными ремнями!..»

— Что, что сказали в вагончике? Расскажи, — просил Алмаз своего нового товарища.

В вагончике он никого не нашел. Девочка-практикантка с малиновой нашивкой Кавэнергостроя отложила толстую книгу, подняла на Белокурова неясные глаза и, узнав, в чем дело, перепугалась. Она почему-то решила позвонить в милицию, подняла трубку синего телефона, но здесь выход в город был очень мудреный, да и милиции как таковой на Кавазе не было. Была только боевая комсомольская дружина (БКД), поэтому, невесело усмехнувшись, Анатолий Белокуров положил свою коричневую тяжелую руку на ее белую тонкую кисть. «Неужели у нас такое возможно?.. — шепотом спрашивала девушка, глядя в ужасе на белоголового парня с облупившимся розовым крупным носом. — У нас же все… ударники… на СЭДУ… что вы?!» Белокуров, не отвечая, оглянулся — на скамейке, возле зарешеченного окна спал человек, положив на лицо кепку. Анатолий поднял крепку, пригляделся. Нет, кажется, непохож, да и коротковат. Те были высокие и здоровые. Белокуров, не оглядываясь, вышел.

— Я одного-то точно помню, — объяснил он, тяжело дыша. — Я его, как тещу родную, запомнил. Увидел меня — рванул… Такой мордастый, глаза вразбег… И на спине у него было… у него было… такая завитуха была, рюмка со змеей на спецовке. Это у студентов мединститута. А он сварщик… Что-то не вяжется… Может, где одолжил. В общем, такая штука… рюмка со змеей. А другой черный, черные волосы, пестрая рубашка, в лицо не разглядел. А третьего совсем не помню. Ты-то не видел?

Алмаз признался:

— Я потом увидел. Я их не видел.

— Ну ничего. Найдем. Они не знают, что со мной связались. Мы на границе и не такое распутывали… Подонки!

— А может, по следам попробовать? — спросил Алмаз, заранее смущаясь. Какие уж тут на стройке следы.

— Найдем… Восстановим из пепла… Ты смотри, где какая вывеска, где начальство. Туда и зайдем. Мы их из земли вытащим и обратно туда заколотим!..

Они подошли к железному забору, небрежно покрашенному зеленой краской. Вдоль этого забора и бежали сварщики. За открытыми воротами — белый корпус, на стене мазутом или жженой костью: СТАЛЬТРЕСТ. ГР. УГМ 34… Зачеркнуто и сверху: 8.

Белокуров и Алмаз ступили за ворота. Здесь краснели и рыжели горы труб двухметрового сечения, тавровые балки, железные листы. Слева от белого корпуса на земле блестели рельсы, катился, став ногами на крайние рельсы, похожий на паука, громадный кран, он двигался, дребезжа звонком, расставив ноги, а между ногами у него стоял железнодорожный состав с грузом, и стрела выбирала из очередного вагона балки, переносила их в сторону, туда, где бегали, махая руками машинисту крана, парнишки в касках… Белокуров и Алмаз Шагидул-лин зашли в крытый, вроде гаража, огромный цех, чуть короче деревни Алмаза. Невозможно было смотреть по сторонам — работали сварщики. Гром стоял от молотков, не услышишь крика под ухом.

Белокуров замахал руками, к ним подошел перемазанный в мазуте человек, снял темные очки, вздернув голову, словно спрашивая, в чем дело, кого надо. Белокуров кивнул на выход. Они втроем вышли в зной, к синим теням, к слепящему красному железу.

— Мне бригадира или комсорга, — сказал Белокуров.

— Я бригадир. Толокнов.

— Я бригадир из объединения строителей, из ОС, СМУ-шесть, Белокуров.

Они протянули друг другу руки, каждый из них повторил для себя фамилию другого, пожал плечами, видимо, что-то прикидывая. Затем Толокнов удивленно спросил:

— Сюда-то что тебя занесло?

От его бригады до бригады Белокурова было напрямую не меньше сорока километров.

— Сейчас объясню, — сказал, мрачно щурясь, Белокуров. Он в двух словах поведал суть дела, показывая рукой: — Вот отсюда они побежали… У одного на спецовке сзади рюмка со змеей…

Толокнов снял замасленную кепку, протер ею синие очки, сплюнул, снова надел, очки ткнул в нагрудный карман. И неожиданно разозлился:

— Ну и что? У меня-то что ищешь? У меня таких нету! На пушку берешь? Нету у нас таких, нету. Мы уже три недели морды жарим, конец квартала, план горит, времени нету, а ты пришел уголовщину пришивать?..

— Ты чего кричишь? — тихо перебил его Белокуров. — Я тебя по делу, посоветоваться. Как к бригадиру. Ну-у, брат, так мы хрен построим Каваз… Я что, прокурор, что ли? Мне-то что, делать больше нечего?