Мёртвым сном - Дариус Хинкс

- Ты что, спятил?! Мы в нескольких днях пути от таких сокровищ, которые тебе даже не снились, и ты хочешь повернуть назад?

Барон швырнул меня на землю и положил руку на рукоять пистолета.

- Мы идём дальше, Густав, - прорычал он. - Мы идём дальше.

С того дня я стал для барона чем-то вроде вьючного животного. Его неприязнь ко мне была мучительно очевидна. Теперь, кажется, я был нужен ему лишь для того, чтобы тащить ящик с взрывчаткой и прочие вещи, пока барон прокладывал нам курс.

Пережитые ли мною резня и безумие? Недостаток ли пищи? Или же сам воздух - ручаюсь, так и было - начинал искажать мои чувства? Кажется, мой собственный разум постепенно становился мне чужд. Чьи-то чужие мысли, смысл которых был мне непонятен, охватывали меня, когда мы продвигались по снегу на санях. Воображаемые сцены насилия и мощи сменялись униженным страхом перед тем, что лежало впереди. Теперь, когда я видел эти горы через пробел в снежной буре, они казались близкими и необычайно зловещими. Что-то в самой их структуре было не от реального мира - напротив они казались некой эфирной материей из видений и снов.

Мой дрейфующий, капризный мозг начал расстраивать даже и память. Подробности моей прежней жизни порой ускользали от меня, уступая место мрачным воспоминаниям, заполненным кровью и жаждой войны. Я опасаюсь, что к тому моменту рассудок полностью оставил меня, и мне остаётся лишь признать, что дальнейшее описание не следует рассматривать как продукт полностью здорового разума.

По мере того, как мы приближались к горным вершинам, алчность барона росла. Теперь его нельзя было принять за того воспитанного, вежливого джентльмена, которого я встретил год назад в Нульне. Его лицо превратилось в заледенелую маску алчности. Мне никак не удавалось заглянуть ему в глаза, и с течением дней я начал бояться его всё больше.

Не знаю, сколько прошло дней или недель, ужасающие искажения моего разума достигли теперь критической точки. Очертания горных хребтов более не казались мне неизменными, они предстали меняющейся массой и во многом напоминали то мерзкое существо, которое дважды нападало на нас. Кое-где казалось, что камень складывался в чудовищных размеров черепа с разверстыми пастями, в других местах скалы превращались в неправдоподобно высокие мрачные башни, словно когти вонзающиеся во тьму. Мне чудилось, что я вижу лики созданий настолько жутких и невообразимых, что не могу даже описать их; они неясно вырисовывались над горными пиками и манили нас.

Наконец, я решил, что с меня хватит. Я понял, что барон ведёт нас не к славе и богатству, но к безумию и смерти. Да простит меня Зигмар, но я задумал убить его.

Разумеется, я рассчитывал разработать коварный план, который позволил бы мне без затруднений убить своего прежнего покровителя, однако из-за своей расшатанной психики, едва заметив, что он чем-то отвлёкся, я неуклюже набросился на него с ножом. Барон возился с санями, на которых лежал тяжёлый ящик с взрывчаткой. Я напал на него, и мы кубарем покатились вниз с крутого сугроба, вслед за нами полетел и ящик.

Мы молча кувыркались на рыхлом, белом снегу, а когда остановились, я заметил две вещи: во-первых, нога барона вывернута под ужасающе неестественным углом и, очевидно, была сломана, и, во-вторых, деревянный сундук Кельшпара разбился при падении, и его содержимое теперь было раскидано по снегу.

Я встал как вкопанный.

Вместо пороха я узрел отрубленные и к тому времени уже изрядно замёрзшие головы трёх наших спутников.

- Так это вы, - едва выдохнул я. - Вы убили их?

- Разумеется, - рявкнул барон, пытаясь подняться на здоровой ноге, - а как ещё можно добыть пропуск во владения Кровавого Бога, как не при помощи черепов?

Мой разум помутился. В ту же секунду я осознал, что Кельшпар не хотел просто разграбить какой-то там мифический город, подобно обыкновенному вору, он желал ни много ни мало присягнуть на верность самим Тёмным Богам. Должно быть, годы исследований народов севера развратили его разум. Этот человек еретик!

Увязая в снегу, я побрёл к нему с ножом в руке, но даже на одной ноге барон оказался проворнее и нацелил пистолет мне в голову.

- Глупец, - зло рассмеялся он, - ты мог быть рядом со мной в раю.

Он нажал на спусковой крючок. Я пошатнутся, но боли не почувствовал.

Я поглядел вниз, но не обнаружил следов крови. Подняв глаза, я увидел, что Кельшпар был в растерянности. Судя по ярости и разочарованию на его лице, я предположил, что курок в пистолете намертво замёрз.

Я воспользовался ситуацией, выбил его здоровую ногу и вонзил нож глубоко ему в грудь.

С торчащим из туловища оружием барон задергался, и я в страхе я отпрянул от него. Его крики и ругательства стали невыносимы, поэтому я зажал руками уши и, пошатываясь, побрёл прочь.

Развернув сани, я направился на юг, до меня долетали крики барона, причудливо отдающиеся эхом в темноте - даже спустя несколько часов эти ужасные звуки не утихали, укоряя меня с каждым криком боли и ярости.

Сидя здесь у тёплого очага, я начинаю ставить под сомнение всё, в чём ранее был столь прочно уверен. Даже своё мнение о бароне. Быть может, он просто хотел отыскать сокровище и вернуться на юг, и лишь когда мы ступили на эту трижды проклятую землю, его разум обратился к безумию и злобным богам севера. В одном я был точно уверен - никакого города хунгов не было; если бы я последовал за ним к тем зловещим горам, то, полагаю, оказался бы в совершенно ином измерении. Да простит меня Зигмар, но с тех пор как я бежал к побережью и встретился с "Хельденхаммером", я не перестаю думать о тех горах и всё спрашиваю себя, что мог бы обнаружить там, на другой стороне.

Начинаю замечать, что сплю дольше обычного, и во снах барон всё ещё зовёт меня; но теперь в его криках нет прежней злобы и боли, скорее это слова того, кто обрёл желанное и просто хочет поделиться им. Я просыпаюсь, простыни сыры от пота, а в голове эхом звучит его голос: "Ты мог быть рядом со мной в раю".

Он зовёт меня.

Дни тянутся, и то, что было мне столь дорого, блекнет. Мне всё труднее противиться его зову.

В комнате повисла тишина, которую даже граф Ротенбург долго не решался нарушить.

Наконец, спустя несколько минут этого неловкого молчания, он заговорил - но привычной уверенности в голосе не было.

- Откуда у тебя этот дневник?

Гормон заговорщицки улыбнулся, явно наслаждаясь напряжённой атмосферой, которую породил его рассказ.

- Из отцовского кабинета, - хвастливо ответил он. - Он-то думает, что бумаги надёжно заперты у него в сейфе, но от меня ничего не утаишь.