Место летнего отдыха - Слоан Уилсон

– Пусти! – свирепо процедила она сквозь зубы. – Поставь меня!

– Кричи, сколько влезет, – сказал он.

Она била его по лицу сжатыми кулаками, колошматила по глазам и у него из носа пошла кровь, прежде чем ему удалось зажать ей руки за спиной, но она больше не кричала. Их поединок был безмолвный и стремительный. Он положил ее на песок, покрытый опавшей сосновой хвоей, и, когда ее тщетные попытки вырваться превратились в телодвижения любви, Кен почувствовал, что ему принадлежит весь мир. Потом наступил момент покоя, когда они лежали на спине – голова Сильвии на плече у Кена. Верхушки сосен черным силуэтом вырисовывались на фоне неба. Он повернулся, чтобы приласкать ее, и был ошарашен, когда она снова начала вырываться. Обхватав огромной рукой, он поцеловал ее и сказал:

– Я хочу на тебе жениться.

– Ублюдок! – злобно выкрикнула она.

Он приподнялся и обеими руками прижал ее плечи к земле.

– Почему бы и нет! Мы любим друг друга. Она стала обзывать его всеми именами, какие только приходили на ум, Лишь бы сделать ему больно. Он и гнусный швед, и деревенщина, идиот, нищий, говорила она и закончила заявлением, что выйдет замуж за джентльмена, а не за зверя. В ответ он вновь овладел ею, но на этот раз она не поддалась и сопротивлялась до конца. После этого он с трудом сел, взял ее на руки и стал убаюкивать, словно младенца, со странным смешанным чувством страсти и горя. Она так крепко стиснула рот, что поцеловать ее он так и не смог. Ветер шуршал ветвями сосен.

Издали доносился разговор и смех. Вдруг, заглушив остальные голоса, раздался высокий, охваченный страхом голос Роджера:

– Где же Сильвия и Кен?

Затем послышалось невнятное бормотание, прерванное чистым, но пьяным тенором Барта:

– Где же Сильвия? Кто она такая?

Опять раздался смех. Неожиданно Кен отпустил ее.

– Можешь возвращаться, – сказал он.

Она встала и быстро отскочила в сторону, но он продолжал лежать на спине, словно обнаженный труп в свете луны. Какое-то время она смотрела на него.

– Давай-давай, – сказал он. – Зови всю шайку. Вихрем она бросилась в воду, быстро поплыла к остальным. Все-таки сохранялся шанс, что удастся отделаться шуткой, способной объяснить ее отсутствие.

На следующее утро Кен появился на пляже в плавках и кричащей рубашке, скрывавшей следы ее ногтей на спине. Он не покраснел, увидев ее, а просто отвернулся. Вечером он сказал старому Джону Хантеру, что у него заболела мать и ему необходимо немедленно вернуться в Небраску. С Сильвией он не попрощался.

Очень долго Сильвия боялась, что беременна, но все обошлось. В конце концов, заключила она, не произошло ничего такого, чего она не смогла бы забыть. Уверенная в правильности своего поступка, вскоре после этого она вышла замуж за Барта. Через некоторое время Реймондам предложили вступить в Пайн-Айлендскую корпорацию, но к тому времени дела отца ухудшились, и им пришлось отказаться.

«Интересно, как теперь выглядит Кен Джоргенсон, – думала Сильвия, лежа сейчас, семнадцать лет спустя, на кровати сына. Она представляла его себе точно таким же, каким он был тогда: молодым атлетом с печальными задумчивыми глазами, вышагивающим вдоль пляжа. – Может, он располнел и курит сигары. Извиняться перед ним абсурдно. С моей стороны смешно подчеркивать, что тысячу раз я оказалась не права – это очевидно. Может, он отнесется ко мне по-доброму, он всегда был добрым. Так что бояться его повода нет».

Глава 4

В то лето, оставив Пайн-Айленд, двадцатидвухлетний Кен Джоргенсон вернулся в Бостон и до начала занятий временно устроился рабочим на местную строительную фирму. Если раньше он редкие свободные от работы часы проводил в глупых мечтах о Сильвии, то теперь все было иначе. Жизнь потеряла для него всякий интерес. В глубине его сознания таился страх, что Сильвия окажется беременной. Или это была надежда? Скорее всего, даже если это случится, она не пойдет за него; она предпочтет аборт.

Целый месяц Кен в поте лица трудился на строительстве магазина, помогая плотнику. Работа казалась нудной. Он было обрадовался, когда подошло время занятий, однако долгие одинокие вечера бабьего лета в общежитии тоже стали надоедать. Химия, основной предмет, оставалась единственным, что имело какой-то смысл: рациональный анализ физического мира, аккуратные символы на печатном листе, поддающиеся управлению эксперименты. Иногда, прочитав в газете о каком-либо преступлении, связанном с сексом, Кен испытывал нечто вроде сочувствия к преступнику. «Нам, насильникам, нужно объединиться в союз», – думал он и смеялся над собой. И правда: он ведь изнасиловал девушку. Или нет?

После долгих раздумий он пришел к выводу, что из-за Сильвии у него появилось что-то вроде психического расстройства. В конце концов она нисколько не красивее тысяч других женщин. Неглупа, но ум ее ленив и неразвит. В ней есть снобизм при отсутствии аристократизма. «Мелкая буржуазия», – с удовольствием мысленно называл ее Кен, кокетливая простушка, старающаяся с помощью выгодного брака залезть повыше. У нее нет души, и правильно он расстался с ней. Слава Богу, у него хватило ума распознать призрачность своих заблуждений и вовремя удалиться.

И все же ему не удавалось выкинуть ее из головы. Бывало, на улице он присматривался к женщинам, которые издали походили на нее, а однажды он пробежал за такой целый квартал, чтобы убедиться, что это была не она. Когда звонил телефон, ему представлялось, что это может быть она, и он спешил поднять трубку. Кен знал, что это глупость, возможно, безумие – он был достаточно взрослым, чтобы понять всю безнадежность ситуации, – но тем не менее каждое утро лихорадочно просматривал всю почту в надежде найти письмо от Сильвии, где она пишет о своей беременности и просит жениться на ней.

Нужна другая женщина, решил он, чтобы вычеркнуть ее из своей памяти. Мысль о покорении чужого сердца с определенными намерениями претила ему, но оставаться во власти недоступной девушки было глупо. Споря с самим собой, день изо дня он вышагивал взад и вперед по комнате в дурном расположении духа.

Если не считать одного вечера, когда Кен напился, отпраздновав объявление в бостонской «Транскрипт» о свадьбе Сильвии и Барта, где на фотографии она выглядела высокой и невинной девушкой, последним утешением для него осталась работа. Профессора с интересом следили за его успехами, и после защиты диплома пытались уговорить его остаться в университете преподавать химию, но он отказался. Жизнь учителя колледжа была не для него; правда, он сам не знал, чего хотел. Плывя по течению, он не задумывался над своим положением и поступил на работу простым химиком в самую большую корпорацию, какую смог найти. Когда его послали в Буффало, город показался ему чем-то нематериальным. Самое главное, единственное, что имело значение, – это работа, а ее можно выполнять в любой лаборатории.

Тем не менее жить в меблированной комнате становилось невыносимо, и когда Брюс Картер, пожилой коллега по лаборатории, пригласил его однажды на ужин, Кен с радостью принял приглашение.

Картеры жили в небольшом чистеньком домике в довольно захудалом пригороде Буффало. Их дочь Хелен, худая девушка, никогда не водившая дружбы со сверстниками ни мужского, ни женского пола, заканчивала местный педагогический колледж. Она выглядела достаточно симпатичной, если не считать глаз, и, хотя и казалась хрупкой, была хорошо сложена. По-видимому, она совсем не знала, что такое страсть, и это показалось Кену чуть ли не достоинством: иметь такую спутницу жизни удобно и безопасно.

Он зачастил к Картерам. По выходным Брюс, вечно усталый человек с грушевидной фигурой, отмывал свой старенький «Форд» и подстригал крошечный газон, который становился аккуратненьким, как на картинке. Его жена все свободное от сна время занималась уборкой дома. Старушка Маргарет любила тряпичных собачек, плюшевых медвежат и другие мягкие детские игрушки, которые обитали в ее комнате. Входя в дорогой магазин, фешенебельную гостиницу или ресторан, она неизменно испытывала тревогу, поскольку боялась, что выглядит не так, как надо, и кто-нибудь может попросить ее покинуть помещение. Кен не сомневался, что она никогда не оставляла ребенка без присмотра, никогда ни с кем не целовалась, кроме своего мужа, и никогда не готовила пищу грязными руками.

Ее дочь Хелен, двадцати двух лет, была почти точной копией своей матери, правда, обладала при этом привлекательным свойством: в ней чувствовался дух борьбы, словно она пыталась достичь большего, чем мать. Преподаватели педагогического колледжа познакомили ее с основами изящных искусств, и она много времени проводила в Олбрайтском музее изобразительного искусства, с торжественным видом старательно копируя великие полотна. Когда Кен танцевал с ней, она держалась чопорно и в ее движениях ощущалась неловкость. Но однажды, придя к ним без предупреждения, Кен услышал музыку, доносившуюся из радиоприемника с маленькой террасы, и был поражен, увидев ее танцующей в одиночестве с удивительной грациозностью. Она так увлеклась танцем, что не услышала, как он подошел, и, не желая приводить ее в замешательство, Кен вернулся к входной двери и позвал ее. Музыка немедленно прервалась. «Привет, Кен! – откликнулась она. – Я здесь, за домом». Когда он вышел на террасу, она уже сидела в шезлонге и вязала; ее обычно болезненно-бледное лицо непривычно зарделось.