Поклонись, Исаак! - Конрад Эйкен

Все больше распаляя себя, он быстро зашагал взад–вперед по деревянному помосту, иногда останавливаясь на миг и ударяя кулаком по столу из сосновых досок. Я решил, что с меня хватит, и когда раздалась новая серия брезентовых выстрелов, выскользнул из шатра и укатил на машине домой. Представление показалось мне довольно жалким.

Ветер дул до вечера, иногда обрушивая жесткий шквал дождя. Раз так стемнело, что в гостиной пришлось зажечь лампы. Из окна в такие минуты едва можно было разглядеть красный навес моста, а гору Злючку целиком поглотила туча. Потом вдруг пробарабанил дождь, и мягкий сноп солнца осветил вздувшуюся реку, по которой в промокшую долину мчался мутный поток. Грунтовая дорога превратилась в сплошную хлябь.

В начале шестого зазвонил телефон, и я услышал голос капитана Фиппена.

— Это ты, Билли?

— Да.

— Привет, там у Виллардов что странное творится.

Голос его вдруг заглох.

— Что у них случилось?

— Ты меня слышишь? Я говорю тебе, там что‑то очень странное на их ферме. Ты не мог бы побыстрей подъехать сюда на форде и захватить меня?

— Ну, да. Сейчас поеду.

Тетушка Дженни отложила журнал и строго посмотрела на меня.

— Чего он хочет? — спросила она.

— Хочет, наверно, чтобы я был с ним за компанию.

— Привези его поужинать. Давно бы ему пора к нам в гости. Скажи, что у нас сдобные пышки.

— Да, тетя Дженни. Обязательно скажу.

Я схватил плащ и шапку и выбежал в амбар к машине. Дождь уже почти перестал — в тучах над головой появился большой просвет — но небо на северо–востоке всё еще было черно.

Что там, черт возьми, могло стрястись?

Долго ждать разгадки не пришлось. Капитан Фиппен в дождевике и с подзорной трубой в руке ждал меня на крыльце.

— Я не хотел пугать тебя, Билл, — сказал он. — Вот, погляди, что‑то там не в порядке.

Я взбежал по деревянным ступенькам, взял подзорную трубу и направил ее на ферму Виллардов — дом в этот момент был виден очень четко Сноп водянистого света ярко освещал его на фоне раскрашенного дождем пейзажа. Но переведя трубу вправо к коровнику я был ошарашен. Над куском все еще не упавшего деревянного забора (о который много лет терлись рогами коровы) я увидел головы и плечи двух женщин. Ничего странного в этом не было — странным было, как вели себя эти головы. Они быстро мотались из стороны в сторону: вправо–влево, вправо–влево — иногда казалось, что женщины вскидывали руки, — но опять возвращались в ту же точку. В этой точке головы и плечи совсем исчезали, но в следующий миг опять выскакивали, как марионетки. Казалось, они исполняли какой‑то безумный танец — это было так нелепо, что я расхохотался.

— Вот чудят! — сказал я.

Капитан Фиппен не ответил. Он взял у меня трубу и направил ее на запад.

— Что если мы сейчас подъедем туда?

Он положил свой латунный телескоп на перила крыльца.

— Поедем, если хотите.

— Ну, давай.

— Думаете, там что‑то неладное?

— Ага. Ты заметил это кресло на крыльце?

— Нет.

— А ну, посмотри еще раз.

Я посмотрел, и действительно на боковом крыльце лежало на спинке колесами вверх кресло–каталка.

— Странно, — выговорил я.

— И совсем не смешно!.. Поехали.

Через десять минут мы были у пешеходного мостика Виллардов, и вздувшаяся река поднялась чуть не до настила; пока мы осторожно пробрались по скользким доскам, из коровника доносились истошные вопли. С минуту мы ничего не видели из‑за низко нависших лоз, пышно укрывших угол двора, но пройдя дальше застыли в крайнем изумлении. Кругами по сплошной смеси воды и грязи скотного двора скакали два нелепых хмельных чучела, так вымокших и измызганных в грязи, что их едва можно было узнать. Вознося и бросая вниз руки, они без умолку выкрикивали заплетающимися голосами: «Поклонись, Исаак! Поклонись, Исаак!». Мы подбежали ближе и увидели, что скорченный комок, который едва можно было разглядеть с грязи и который они пинали, был старым Исааком. Носки его рыжих резиновых сапог были немо обращены к реке. Припоминаю, что увидев это капитан Фиппен что‑то резко крикнул женщинам, и они, сразу затихнув, немного отодвинулись и уставились на нас с тупым удивлением скотины. Без возражений или слов, почти без интереса, стоя на углу крыльца они смотрели, как мы подобрали безжизненное каплющее тело и отнесли его в дом. Сперва я подумал, что Исаак умер. Казалось невероятным, чтобы этот бесформенный предмет, сплошь покрытый водой, грязью и кровью, был живой. От вида его лица — в котором уже не угадывалось ничего человеческого — меня замутило. Я был рад, что капитан послал меня за врачом.

Через два дня Исаак всё же умер, принеся жертву своему Богу. Озадаченный судебный следователь так обозначил причину его смерти: «апоплексический удар вследствие перенапряжения». Тогда и еще на несколько дней миссис Виллард и Лидию, вдруг ставших кроткими, как овечки, оставили в покое. В мэрии толком не знали, что с ними делать. Совершили ли они убийство? А если не убийство, то что?.. Власти штата оказались решительней, и через неделю мы узнал, что Лидию и ее мать «сплавили», как выразились газеты, в сумасшедший дом.

В тот же день преподобный Буди в спешке покинул город, а преподобный Перкинс, по видимому, помянул его с кафедры конгрегационалистской церкви. «И это прямой результат заблуждений ничтожного и хищного изувера», — сказал он среди прочего.

Но только ли? Сам мистер Буди меня особенно не интересовал, но дело, кажется, было не таким простым. Может это и не так, но рассказывали, что несколько человек видели двух женщин, ехавших с собрания возрожденцев как раз перед трагедией, и «будто бес в них вселился». Даже в тот момент, как сообщил мистер Грин: «Они пели!».

Перевёл с английского Самуил Черфас

Conrad Aiken. Bow Down, Isaac!