Погадай на дальнюю дорогу - Анастасия Дробина

Не проклял. И не дал снять ее портрет в большой зале дома, написанный студентом-художником. Но больше никто из цыган не осмеливался произнести при Якове Васильеве имя его дочери. Он дал понять всем: для него Настя умерла.

Годы шли. В Москву приезжали цыгане из других городов, почти у каждого хорового была таборная родня, и волей-неволей Якову Васильеву приходилось слышать известия о дочери. Он знал, что Настя осталась с Ильей, что жила с ним сначала в таборе, а потом – во всех городах, куда того загоняла лошадиная торговля, что, слава богу, конокрадство он бросил, что у них один за другим рождаются дети... Лет пять спустя в Москве появилась сестра Ильи Варька – повзрослевшая, неожиданно похорошевшая, во вдовьем платке. Оказалось, что Илья все-таки сумел пристроить ее замуж за своего друга Мотьку – того самого неполучившегося мужа Данки. Парню, потерявшему красавицу-невесту, видимо, показалось, что некрасивая жена уж точно его не опозорит. Расчет был верен, но прожила замужней Варька недолго: год спустя Мотьку поймали крестьяне на краже лошадей и забили палками до смерти. Оказавшись вдовой, Варька не осталась, как ожидалось, с семьей мужа и вернулась к брату. Получив вместе со вдовьим платком свободу, она умудрялась и поездить с табором, где у нее оставалась куча родни, и пожить с братом, и наведаться в московский хор, где ее всегда принимали с радостью: голос Варьки с годами становился только лучше. Именно от нее Яков Васильев узнавал новости о дочери. Не сам, конечно: посылал к Варьке Митро, хотя и знал, что никого этим не обманет. Варька рассказывала, что живут Настя и Илья хорошо, что Илья не обижает жену, что любит детей... Знал Яков Васильев и о главном несчастье Насти: ее старшая дочь ослепла двух лет от роду. И, словно нарочно, выросла красавицей с чудесным голосом. Вот бы взглянуть, против воли размечтался старый хоревод. И на Настьку тоже. Хоть одним глазком бы посмотреть....

Из трактира донеслись аплодисменты, взрыв восхищенных возгласов. Яков Васильев догадался: отплясала Маргитка. Он посмотрел вниз, себе под ноги. Невидимая лужа у крыльца чуть поблескивала, снова затягиваясь морозной коркой. Над крышей трактира светились ледяные ноябрьские звезды. Месяц садился за Страстной монастырь. Хоревод передернул плечами, засунул руки под мышки.

Сейчас Настьке тридцать три. И дети ее уже взрослые. А значит, того гляди посыпятся внуки, которые ему будут уже правнуками. И права, сто раз права сестра Машка: всему свое время. Может быть, он, Яков Васильев, и не святой. Но и не такой грешник, чтобы помирать в одиночестве, не видя дочери и ее детей. И даже этого зятя-кобеля, чтоб его разорвало... Что толку врать самому себе – дня не проходит, чтобы он не подумал о них. Дня не проходит – все семнадцать лет. И, черт возьми, голоса в хор где-то же надо брать?!

За спиной снова скрипнула дверь. Яков Васильев подумал – опять Митро. Но шаги были легче, и он, не оборачиваясь, спросил:

– Маша?

– Одурел ты, старый пень? – Сестра подошла, встала рядом, кутаясь в шаль. – Час уже стоишь на холоду. Выстудишься насквозь, помрешь – хорони тебя, мучайся, деньги трать...

– Ничего, – скупо усмехнулся Яков. – Зато уж раз и навсегда.

– Типун тебе на язык!

Помолчали. Из трактира снова донеслась гитарная музыка, голос Митро затянул: «Не шумите, ветры буйные».

– Я слышал, Варька приехала?

– Какая Варька, Яша?

– А то не знаешь? Смолякоскири... [5]

– Ну, приехала. У Конаковых остановилась.

– Сходи к ней завтра. Пусть придет. Надо Настьку в Москву.

Снова молчание. Глядя в землю, Яков слушал взволнованное дыхание сестры.

– Яшка, ты... это точно решил?

– А разве я когда словами бросался?

Он ожидал радостного возгласа, слез, изумления. Но Марья Васильевна лишь нашла в темноте его холодную руку, поцеловала ее и без единого слова вернулась в трактир. Яков Васильев подождал, пока тяжелая дверь закроется за ней, провел ладонью по волосам, стряхивая с них иней, и пошел следом за сестрой.

Глава 1

Над Старым Осколом висела мглистая февральская ночь. С мутного неба валил снег, пятно луны иногда успевало пробиться между тучами, и тогда снежные хлопья на миг становились черными. Один из узких переулочков возле конного базара был заметен по самые окна. Вереница крыш скрывалась в снежной пелене, едва темнели кресты крошечной церкви. За кладбищем побрехивали от холода собаки. В переулке не было ни души, и только одна закутанная в шаль женская фигурка пробиралась через сугробы, прижимаясь к заборам.

Взобравшись на заваленное снегом крыльцо одного из домов, поздняя гостья долго топала мерзлыми валенками, потом забила пяткой в дверь. Но завывание вьюги напрочь заглушало этот стук, и женщина, проваливаясь по пояс в снег, побрела к светящемуся окну.

– Гей! Откройте! Спите, что ли? Илья, Настя! Ро-ма-лэ, откройте!

Внутри долго было тихо. Затем послышалось шлепанье босых пяток. Заскрежетала щеколда. Ломающийся мальчишеский басок пробурчал:

– Кого нелегкая среди ночи?..

Дверь приоткрылась, в щели показалось заспанное лицо цыганенка лет тринадцати. Он протяжно зевнул, похлопал глазами, потер кулаком лоб – и вдруг просиял улыбкой до ушей:

– О-о-о! Тетя Варя! О, заджа! [6]Откуда ты? Как в такую метель дошла? Где ваши стоят? Мать! Иди сюда, смотри, кто пришел!

Варька устало улыбалась, снимая с себя промокшие от снега шали и платки. В маленьком домике поднялся переполох, застучали двери, из горницы в сени один за другим вылетали взлохмаченные мальчишки, и Варька едва успевала целовать подставленные носы и щеки. Казалось, конца этим носам не будет, а Варька знала – их всего пять.

– Уф, боже мой... Петька... Ефимка... Ванька... Да не висните вы на мне, чертенята, замучили насмерть! Илюшка, забери братьев! Где мама?

– Я здесь, Варенька, здравствуй! – Настя выбежала из-за отгораживающей угол пестрой занавески, на ходу прихватывая платком распущенные волосы. – Как же ты пришла по такой пурге? Господи, целый год тебя не было! Как ты? Где была? Куда пропала так надолго? Илья уже с ума сходить начал!

Женщины обнялись, поцеловались. Настя зажгла свечной огарок, подбросила несколько поленьев в едва горящую печь, зашарила по полкам в поисках еды.

– Настя, я есть ничего не хочу. Самовар горячий? Давай чаю. – Варька села к столу, на котором медным боком поблескивал самовар, и в пятне света отчетливо обрисовался ее неправильный профиль с сильно выступающими вперед зубами. – Рассказывай, как вы тут. Я соскучилась – смерть! Бросила табор – наши-то еще по предзимкам под Черниговом в деревне остановились – и одна приехала – повидаться. Где Илья?