Третий рейх во взятках. Воровство и бардак немцев - Максим Кустов

— Ефрейтор Бидерман, тут у меня… — он выбрал лежавший на углу стола документ и махнул им в мою сторону, — рапорт о краже. Что было украдено?

— Гусь, — ответил я без колебаний.

— И кто несет ответственность за эту кражу?

— Я, — ответил я.

— И откуда конкретно он был украден? — раздраженно спросил гауптман.

В моей голове вихрем проносились разные мысли. Я не был готов объяснять в деталях то, что считал не более чем незначительным нарушением. По моей заминке с ответом он сделал вывод, что я пытаюсь выгородить солдат своего расчета, которые совершили этот проступок, и принялся читать мне лекцию о добродетели и важности дисциплины и о том, что несоответствие этим критериям не может быть и не будет терпимо. Мне было сказано, что получен рапорт, рекомендующий строгое наказание. Меня охватило какое-то оцепенение. Я не мог и предположить, что кража гуся будет воспринята настолько серьезно. Я попытался выбросить из головы мысли о строгости наказания и попробовал сосредоточиться на его словах, которые он продолжал устремлять в меня с известной четкостью пулемета «шпандеу». Вдруг гауптман резко оборвал речь, позволив молчанию воцариться в комнате на несколько секунд, вскочил из-за стола и улыбнулся.

— Садитесь, ефрейтор Бидерман, — сказал он резко изменившимся, человечным тоном, показав жестом на свободный стул возле его стола.

Немедленно появился Алоиз с тремя маленькими стаканчиками, изготовленными из снарядных гильз. Откуда-то из-под стола он достал бутылку шнапса, наполнил их доверху, и мы выпили за наш старый добрый взвод.

После тоста за выдающиеся личности, знакомые нам обоим, и после ответов на вопросы, касающиеся боевого духа и снабжения войск на передовой, мне пришлось в деталях доложить о последней попытке врага прорвать нашу оборону… Наконец, после того как мы выпили последний тост, я был отпущен без дальнейших угроз.

Спустя месяцы мне стало известно, что гаупт-фельдфебель в своем рапорте действительно требовал наказания. Наш гауптман послал рапорт по инстанции, как полагалось. По совпадению с этим рапортом он также направил свидетельство очевидца одного случая, при котором присутствовали несколько солдат роты в тот же самый день, а дело касалось самолета-разведчика «физелер-шторх». Свидетель утверждал, что видел, как на пастбище в тылу дивизии приземлился этот самолет, из самолета выскочили несколько офицеров и быстро загрузили в самолег несколько овец. Самолет тут же улетел. К счастью, был записан номер самолета, и последующее беглое расследование выявило, что этот «физелер-шторх» был приписан к штабу корпуса. По получении этого рапорта, в котором также содержалась рекомендация наказания виновных в краже овец, власти закрыли дело и никогда больше не упоминали вновь».[16]

Капитан, которому явно не хотелось заводить дело о краже гуся, мудро присовокупил к рапорту о трагической судьбе несчастной птицы и свидетельство о хищении овец. Чувствуется рука мастера, досконально «постигшего службу».

В штабе корпуса перспектива разбирательства о том, кто же это из офицеров летал воровать овец, тоже никому не казалась заманчивой. Так что оставалось лишь тихо похоронить оба документа в служебных бумагах. Именно на это гауптман и рассчитывал.

«На вашу неприятную бумажку у нас своя, не менее пакостная имеется», — это классический прием таких военно-бюрократических разбирательств. Обычно он срабатывает без осечки, как было и в этот раз.

Описал Бидерман и акт воровства, совершенного из самых благородных побуждений:

«На следующее утро нас разбудили громкие крики поблизости… У трех крымских хозяев, предоставивших нам жилье, этой ночью, очевидно, что-то украли. Я быстро натянул на себя мундир и, пройдя по обшитому деревом коридору, оказался под утренним солнцем. Отдельно стоящее, небольшое строение перед домом примыкало к древней каменной стене, построенной еще во времена Османской империи, а с задней стороны стены находился небольшой деревянный сарай, дверь в который была открыта настежь.

В дверях стояли плачущие Мамушка и Маруся, а Пан (так немцы называли своих хозяев. — Авт.) быстро ходил взад-вперед между навесом и дорогой, его грязная каракулевая шапка была низко надвинута на лоб. Когда я подошел к ним, женщины принялись взволнованно жестикулировать, показывая на навес. Заглянув внутрь, я увидел пустое стойло; грязный пол был усеян соломой и навозом недавно ушедшего постояльца.

— Корову украли! — услышал я их восклицания.

Меня тут же охватило сочувствие к стоявшим передо мной жалким фигурам. У этих людей наверняка было только это животное, за которым они так старательно ухаживали и которое успешно выкормили за зиму. Мне рассказали, что корова скоро должна отелиться и будет давать молоко. Этой троице удалось спрятать животное от нас; вероятно, они опасались, что захватчики реквизируют их единственную, самую дорогую ценность. Восемь недель назад, когда мы впервые обосновались у них на постой, я ничего не знал о существовании коровы, но смутно припомнил, что видел, как Пан проскальзывал в сарай то с ведром воды, то с пучком соломы. Я попытался успокоить несчастных.

— Корова вернется, — пообещал я, пытаясь утешить их.

Оскорбленные тем, что кто-то заходил в выбранное нами жилище и обокрал наших благодетелей, мы уже до полудня начали поиски. В этом районе у 13-й роты было тыловое подразделение, но расспросы их фельдфебеля ничего не дали. Мы прошли через различные тыловые части и подразделение береговой охраны, обслуживавшее огромное береговое орудие, но опять безрезультатно. Мы безуспешно искали за заборами, в разрушенных домах и различных жилищах, разбросанных по участку. Корова не находилась.

Румынские войска были расквартированы в западном секторе района Сарыгол — Феодосия. Мы признали знакомый земляной вал и танковые ловушки, окружавшие город полукругом. Идя вдоль насыпи, мы услышали в отдалении негромкое коровье мычание. Продолжая идти вдоль земляной стены, мы наткнулись на нескольких коров и овец, жевавших редкую, высохшую, прошлогоднюю траву и старательно выискивавших первые зеленые весенние ростки. Прячась по пути за жилищами, мы обогнули пасущихся животных по широкой дуге, пока не добрались да насыпи. Вырытые окопы стали для нас дополнительным укрытием, которым мы воспользовались, чтобы подобраться к животным на расстояние 100 метров. Покинув прикрытие насыпи, мы поползли возле края забора и подобрались к маленькому стаду примерно из десяти коров и пятидесяти овец, с удовольствием пасшихся под охраной двух безмолвных румынских солдат, скрючившихся над маленьким костром спиной к нам.

Мы быстро составили план нападения. Ганс и Вольф со всех ног бросились к ближайшей корове. Поначалу она продолжала пастись, казалось, не замечая нашего присутствия, потом, заметив посторонних, стала проявлять признаки нервозности.

Две пригнувшиеся фигуры осторожно и медленно погнали корову в намеченное место, стараясь не напугать подозрительное животное. Корова сторонилась приближавшихся к ней пехотинцев, выдерживая безопасную дистанцию между собой и двумя чужаками. У края земляной насыпи было несколько луж, которые соблазнили испытывавшее жажду животное подойти поближе; а когда она приблизилась к тому месту, где мы скрывались, и опустила голову над одной из луж, четыре пары рук крепко вцепились в ее рога. Она вяло попробовала освободиться. Кусок русского провода связи был быстро обмотан вокруг шеи, и двое — спереди, а двое — сзади, мы стали лихорадочно тащить и толкать сопротивляющееся животное вдоль насыпи к низине. Тут мы рискнули бросить быстрый взгляд через забор — румыны ничего не заметили. Только оказавшись в безопасности своего бивуака, мы дали волю своему торжеству от такой добычи. Мы гладили волнистую коровью шерсть и обменивались замечаниями о достоинствах замечательного животного, хотя один из солдат нашей группы, выходец из крестьянской семьи, заметил, что корова какая-то маленькая и тощая.

В вечерних сумерках Вольф и Гейнц привели корову к нашему жилищу. Мамушка, Маруся и Пан уже прекратили свои безнадежные поиски и уныло сидели в доме, когда эти двое незаметно ввели корову в сарай и закрыли дверь. Я вошел в дом и изумил хозяев сообщением, что «корова вернулась!». Все трое поспешно вскочили, когда я жестами пригласил их идти за мной, и в изумлении остановились перед полутемным сараем.

Животное подняло морду и осторожно обнюхало новых хозяев. Потом Пан взволнованно объяснил мне, что их прежняя корова была маленькой, а эта — большая. Повторив много раз «ничево» и «карашо», я втолковал ему, что он может оставить себе эту. В глазах старого человека появились слезы, и он попробовал обнять мои колени, и лишь с усилием я смог защититься от неожиданного, нежелательного и стеснительного проявления благодарности.