Бульдожья порода - Роберт Говард

— Ты, ей-богу, здорово держишь удар, — сказал он, обрабатывая мои избитые глаза, — Джо Гриму делать нечего, но лучше уж, Стив, позволь мне выбросить полотенце, а? Это же настоящее смертоубийство…

— Ему и придется убить меня, чтобы победить, — прорычал я. — Иначе — я выстою.

— Но, Стив, — возразил Том, отирая мне губы и вливая в рот лимонный сок, — этот француз…

Но я не слушал его. Майк понимал, как плохо приходится его хозяину, и с коротким утробным рычанием зарылся носом в мою правую перчатку. И тут я кое-что вспомнил.

Было так: лежал я со сломанной ногой в маленькой рыбачьей деревеньке на аляскинском берегу и, не в силах ничем помочь, наблюдал через окно, как Майк дрался с огромным серым упряжным дьяволом — скорее волком, чем псом. Со здоровенным серым убийцей. Они забавно выглядели рядом — низенький, коренастый, кривоногий Майк и жестокий, поджарый, жилистый волчина…

И вот, пока я лежал, и бесновался, и пытался подняться, а четверо ребят прижимали меня к койке, этот проклятый волк — или пес — располосовал Майку бок до кости. Он был словно молния, как и Франсуа. Он точно так же, как и Франсуа, наносил удар и отступал. И весь, совсем как Франсуа, точно из стали пополам с китовым усом.

А бедный старина Майк все шел на него, рвался вперед — и промахивался, потому что волк всякий раз успевал отскочить в сторону. И всякий раз умудрялся полоснуть Майка длинными острыми клыками, так что вскоре бульдожка мой весь был изранен и выглядел просто ужасно. Не знаю уж, сколько времени все это продолжалось, однако Майк не сдавался. Ни разу он не заскулил, не сделал ни единого шага назад, он только шел и шел вперед.

В конце концов он достиг цели! Пробился сквозь оборону волка, сомкнул челюсти, перегрыз ему глотку и тут же сам рухнул наземь. Его принесли ко мне в койку скорее мертвым, чем живым. Но мы подлечили его, и вскоре бульдожка мой совсем поправился. Только шрамы у него остались с тех пор на всю жизнь.

И вот, пока Том Роуч массировал мне живот и промакивал кровь с лица, а Майк терся холодным влажным носом о мою перчатку, я подумал: ведь мы с Майком оба одной породы, и единственное наше преимущество в бою — настырность. Чтобы победить бульдога, его нужно убить. Настырность! А чем еще я выигрывал схватки? Благодаря чему одолевал противников Майк? Проще простого: идешь и идешь вперед, на противника, и нипочем не сдаешься, как бы худо ни приходилось! Нас всегда превосходят во всем, кроме хватки да выдержки!

Дурацкие ирландские слезы обожгли мне глаза. Не от мази, которую Том втирал в мои раны, не от жалости к себе — уж не знаю отчего! Дед мой, помнится, говаривал: ирландцы плачут о Бенбарбе, где англичане задали им здоровую трепку…

Тут зазвучал гонг, и я снова оказался на ринге, играя с Франсуа в старую бульдожью игру, то есть идя вперед и вперед и без звука глотая все, чем он меня угощал.

Я не шибко-то помню, как прошел этот раунд. Левая Франсуа раскаленной пикой вонзалась в лицо, а правая, точно кувалда, сокрушала ребра и голову. К концу раунда ноги мои онемели, а руки сделались тяжелей свинца. Не знаю, сколько раз я падал и поднимался. Помню только, как один раз, войдя в клинч, едва не с рыданием вытолкнул сквозь расквашенные губы:

— Не остановишь, пока не убьешь, ты, мясо!

И когда нас разводили, увидел странную какую-то усталость в его взгляде! Тогда я ударил изо всех сил и — повезло! — попал ему под сердце. Затем все вокруг снова заволокло кровавым туманом, и я оказался на своем табурете, а Том Роуч поддерживал меня, чтобы не упал.

— Какой следующий раунд? — еле выговорил я.

— Десятый, — сказал Том. — Стив, ради всего святого, хватит!

Я завел руку за спину — посмотреть, где там Майк, и почувствовал его холодный, мокрый нос, который ткнулся мне в запястье.

— Не хватит, — отвечал я, точно в бреду. — Пока еще стою на ногах, вижу и чувствую… Это — как бульдог против волка. И Майк в конце концов разорвал ему глотку. И я — рано ли, поздно — разорву этого волчину на части…

Я снова вышел на середину. Грудь моя была сплошь в крови, так что перчатки Франсуа намокли и при каждом ударе брызгали кровью пополам с водой, но внезапно я обнаружил, что удары его будто бы утратили часть своей силы. Уж и не скажу, сколько раз он сбивал меня с ног, зато теперь-то я знал, что он старается изо всех сил, а я все же держусь. Ноги, конечно, почти отказывали, зато руки еще вполне годились в дело.

Франсуа здорово обработал мои глаза, и они совсем закрылись, но, пока он занимался ими, я три раза попал ему под сердце, и с каждым разом он хоть чуточку да ослабевал!

— Какой следующий раунд?

Я зашарил вокруг в поисках Майка, так как вовсе ничего не мог видеть.

— Одиннадцатый, — сказал Том. — Стив, это же сущее смертоубийство! Верно, ты из тех гусей, что могут драться еще двадцать раундов, хоть уже избиты до бесчувствия. Но я хочу тебе сказать: этот француз…

— Вскрой мне веки карманным ножом, — перебил я его, нашарив загривок Майка. — Должен же я видеть!

Том заворчал, однако ж я почувствовал острую боль, и правому глазу сделалось полегче. Теперь я мог разобрать хоть что-то перед собой. Тут зазвенел гонг, но я не сумел подняться: ноги точно отнялись.

— Том, ирлашка проклятый, помоги же! — зарычал я. — Выбросишь полотенце — забью тебе в глотку эту бутылку!

Том покачал головой, помог мне встать и вытолкнул на середину. Определив, где нахожусь, я чудным, механическим каким-то шагом пошел вперед, к Франсуа. Тот медленно двигался мне навстречу, и лицо у него было такое, словно он предпочел бы сейчас оказаться где угодно, только бы подальше от этого ринга. Да, он измочалил меня в хлам, бессчетное число раз сбил с ног, но я — вот он, снова иду за добавкой! Бульдожий инстинкт ничем не перешибешь. Это не просто храбрость, не просто кровожадность, это… В общем, такова сама бульдожья порода.

Оказавшись лицом к лицу с Франсуа, я заметил, что глаз его совсем почернел, а под скулой — глубокая рана, хотя я напрочь не помнил, откуда она взялась. И на туловище отметин тоже хватало. Выходит, и наносить удары могу, не только получать!

Глаза его горели отчаянием. Он бросился на меня и несколько секунд молотил с прежней силой. Удары сыпались на меня градом, так что в голове моей все окончательно перемешалось. Я решил, что он вовсе отшиб мне мозги — казалось, я слышу знакомые голоса, орущие, выкликающие мое имя, и голоса эти — ребят с «Морячки», которые уж никогда не станут орать, поддерживая меня…

Тут я снова оказался на ковре и на сей раз почувствовал, что больше не встану. Где-то далеко, точно в тумане, маячил Франсуа. Я еще мог различить, как дрожали его ноги, да и сам он весь трясся, словно от холода. Однако мне было не достать его! Я попробовал подтянуть под себя ноги, но они окончательно отказали. Я осел на ковер, плача от ярости и бессилия.