Синий махаон - Владимир Мурзин

Зубастые бабочки

Часто разговор начинается с одного, а перескакивает совсем на другое. Вначале у меня и мысли не было рассказывать о зубастых бабочках. Мы говорили с другом о переливницах, и я показывал ему целую коробку этих бабочек.

— Вот взгляни,— говорю,— на это чудо. Поближе к свету! Видишь, как горят сине-фиолетовым огнём крылья. Поверни слегка — и у всех бабочек сразу пламя перетекает с крыла на крыло.

— Где же ты их столько наловил? — спрашивает мой товарищ и поворачивает коробку так и этак, любуется переливами света.

— Это же обычнейшие бабочки. Летом в июле их можно поймать на лесных дорогах, где какая-нибудь лужица или конский навоз.

— Навоз? А что же они там делают?

— Кормятся, конечно. Сосут влагу, минеральные соли. Со всего леса слетаются.

— Ну и вкус у них! — мой собеседник посмотрел на бабочек уже без прежнего восхищения.

Я поставил коробку на место.

— Позволь, а разве бабочки не нектаром питаются? — спросил друг.

— Многие, конечно, нектаром, но многие любят перебродивший сок, который вытекает из пораненных деревьев, особенно весной. Некоторые бабочки вообще всю жизнь ничего не едят. Взрослые. А есть и такие, что грызут что-нибудь подходящее.

— То есть как это, грызут? — мой друг даже отодвинулся от меня, уж не разыгрываю ли я его.

— Обыкновенно,— отвечаю,— зубами.

Тут уж он окончательно уверился, что я над ним подшучиваю. И решил отвечать мне тем же.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что они ещё и кусаются, как собаки?

— Нет,— говорю,— эти бабочки вполне безопасны, хотя и зубастые. Крохотные совсем. Не больше мухи.

— Ну, я вижу, что и от бабочек следует держаться подальше. Маленькая-то маленькая, а как тяпнет, небось не обрадуешься. Ничего себе, зубастые бабочки! Никогда бы не подумал.

Кажется, всё-таки поверил, что я говорю всерьёз.

— Они, правда, называются не зубастые, а зубатые, но это дела не меняет. Зубатые моли. Очень древние бабочки.

— Ах, моли! Это те, что раньше ели меха, а теперь, говорят, перешли на синтетику? С зубами можно и синтетику.

Я засмеялся.

— Нет, совсем не то. Меха едят не бабочки, а их гусеницы. И кроме того, молей множество. Тысячи разных молей! А меха едят совсем другие. Представь себе Землю сотни миллионов лет назад. На ней нет ещё цветов и поэтому нет нектара. Не слышно пения птиц, потому что птиц тоже еще нет. Огромные папоротники и хвощи — как деревья. А по земле стелются мхи. Где-то бродят ящеры, а некоторые ящеры и летают. И вероятно, как в наши дни, звенят цикады. Вот в те времена и появились первые бабочки, с зубами. Что же они тогда грызли? Может быть, споры папоротников жевали? В наши дни они поедают цветочную пыльцу, а тогда цветов ещё не было.

— А ты когда-нибудь их видел?

— Конечно! Летом они часто копошатся в цветках шиповника. Многие из них золотистые или золотисто-зелёные. А гусеницы — те, наверное, по старой привычке держатся на мхах и лишайниках.

Мой друг задумчиво смотрел в окно, на ночное небо.

— Сто миллионов лет! Поразительное долголетие! — сказал он.— Тогда даже звёзды выглядели иначе.

Неуловимый Алексанор

Посреди Армении стоит высокая гора Арагац. Удивительными запахами пропитаны степи на её склонах. Особенно ясно чувствуешь это, когда спускаешься на машине от холодного озера Кара-Гёль, расположенного недалеко от вершины.

Наверху дышишь разрежённым снежным воздухом, а по мере спуска воздух всё густеет и пропитывается ароматом полыни, мяты и мёда. Как будто всё глубже погружаешься в душистое море. Степь цветёт. Особенно выделяются ярко-красные маки величиной с блюдце.

Склоны прорезаны глубокими ущельями. По дну ущелий, а местами и на склонах — рощицы из невысоких дубов.

Не раз я проводил отпуск в этих местах. Я часто гулял по окрестностям. Особенно любил я одну тропинку. Узкая и малозаметная, она вначале спускалась на дно небольшого ущелья, а затем выводила на другую его сторону.

Там она совсем исчезала среди плит застывшей лавы. И я уже без дороги спускался вниз, к долине.

Здесь можно было ловить бабочек или любоваться плавающими в голубом воздухе белыми вершинами горы Арарат. А бабочек было множество.

На цветах гроздьями висели бесстрашные пестрянки, ярко-красные или синие. Им некого бояться. У них в крови страшный яд — синильная кислота. Ни одна птица не рискнёт схватить такую бабочку.

Бабочки-пестрянки никого не боятся. Они гроздьями сидят на цветах, и цвет у них яркий: то синий, то красный. А такие смелые они потому, что их кровь содержит страшный яд — синильную кислоту, просто смертельный яд. Попробуй тронь такую. А вот им этот яд нипочем.

Пестрянка кокандская летает в горах Памира к югу от узбекского города Коканда.

Кокандская пестрянка на цветке цикория.

Шашечница.

Попадались и поразительные желтушки-зорьки. Самцы у них с фиолетовым отливом, оранжевые. Стремительно проносились они над полянами, поросшими колючими кустарниками-астрагалами. А самки бывают и белые, и жёлтые, и оранжевые. Они сидели тихо, притаились среди колючек.

Но больше всего здесь было нарядных красных шашечниц.

Однажды, отклонившись далеко вправо от привычной тропинки, я оказался на невысоком гребне, за которым неожиданно появилось Амбердское ущелье.

Оно имело глубину необычайную: добрая сотня метров почти отвесных скал, лишь местами прерывающихся крутыми глинистыми осыпями. Поэтому далеко не везде можно найти спуск, разве что по опасным проходам между скалами.

А под скалами начинались склоны, где среди редких трав и цветов возвышаются зонтики ферул. Эти растения похожи на укроп, но высотою почти в два метра. А до дна ущелья всё ещё далеко, и виден лишь склон, покрытый жёлтыми зонтиками.

Вот над этими зонтиками я и увидел жёлтых бабочек-махаонов, когда впервые выбрался на склоны под скалами.

Но добраться до махаонов не удавалось. Пока я спускался, оступаясь и съезжая по сухой глине, махаоны разлетались и дразнили меня издалека. Я то лез вверх, то скользил вниз, а махаоны были всё так же недоступны. И вдруг удача!

Неожиданно я увидел махаона совсем рядом на цветке ферулы, и почти такого же жёлтого, как этот цветок. Лучше бы я его не видел! Потому что даже беглого взгляда было достаточно: это не махаон, а алексанор — бабочка, похожая на махаона. Но только более редкая.

Махаон в нашей стране живёт повсюду от жаркой Туркмении до холодного Таймыра, от западных границ до Камчатки.

Алексанор встречается лишь в немногих местах: кое-где в горах Армении, Азербайджана и Средней Азии. В моей коллекции на месте, предназначенном для алексанора, зияла пустота.

Сердце мое дрогнуло, я поднял сачок, на палку которого опирался, и покатился вниз, прижимаясь к шершавому склону. Пытаясь задержаться, я только в кровь изодрал руки.

Так я прокатился несколько метров, а алексанора и след простыл. Теперь я понял, что всё множество летавших вокруг жёлтых бабочек — это алексаноры.

Моё рвение удвоилось, но, кроме новых ссадин, я ничего не приобрёл. Я взбирался вверх, скользил наискосок, ссыпался вниз с потоком щебня, но тщетно. Алексаноры были неуловимы. Духота, жара, сердце колотится. Почти без сил выбрался я на гребень.

...На гребне были нагромождения скал и камней, а местами попадались плоские вершинки. Когда я поднялся на одну из них, я вдруг увидел алексанора, который взлетел с камня и устремился ко мне. Это было так неожиданно, и я настолько растерялся, быть может, от усталости, что даже не успел поднять сачок. Алексанор сделал надо мной круг, отлетел метров на десять, затем снова покружил около меня.

Я застыл на месте и стал медленно поднимать свой сачок. Алексанор возвратился, и я взмахнул сачком. Но торопливо и неточно. На какие-то доли секунды алексанор опередил меня и увернулся.

Он унёсся на своих быстрых крыльях куда-то вниз, за скалы, и, вероятно, навсегда. Сердце колотилось от пережитых мгновений, и я ругал себя за поспешность. Надо было чуть резче, надо было чуть правее, надо было... надо было...

В следующий миг алексанор вынырнул откуда-то сзади, мелькнул у моего лица и опять исчез за ближайшими камнями. Теперь я был уверен, что он появится снова.

Я поворачивал голову, пытаясь уловить момент его появления, пальцы, сжимавшие сачок, побелели, но алексанор свалился на меня сверху и, сделав у самого моего лица что-то вроде мёртвой петли, умчался.

Он возникал то справа, то слева, я крутился волчком, прыгал с камня на камень, размахивал сачком, а алексанор проходил в каких-то сантиметрах, исполняя немыслимые фигуры высшего пилотажа. Уж не играет ли он со мной в детскую игру «салки»? Я выбился из сил окончательно.