Из дневника больничного охранника - Олег Павлов

Обычно это бывает так: входят трое, а то и больше, самого опущенного изгойского вида, из них один, поприличней (такие всегда у них за главного, на ком хоть пиджак или рубашка поприличней) подходит к охраннику и уважительно, еще издалека спрашивает, будто разрешения, принимают ли в больнице кровь. У нас не принимают, пункт переливания в другом месте - туда и отсылаем. Они, когда узнают точный адрес, радуются, почти бегут, вот как за бутылкой. Сдадут кровь, получат денег, купят выпить: получается, двести граммов своей крови меняют на литр водки. То есть буквально, продать им нечего, достать денег неоткуда и вот водка получается все одно, что кровь. Только кровь они выливают из себя, а водку вливают. Кому-то их пьяная кровь спасает жизнь. От пьяницы ее можно перелить, скажем, трезвеннику, от женщины к мужчине. Раньше алкаши сдавали бутылки, теперь с бутылками их опережают обнищавшие старушки-пенсионерки, и потому сдают они кровь. Картина от и до непостижимая, невозможная, но с другой стороны доведенная до стеклянной ясности. Вот также, я помню, бомжи, алкаши заходили в стоматполиклинику и спрашивали, не принимают ли коронки с зубами, может, кому-то нужно, при том зубы у них еще были во рту и те из зубных врачей, кто мог позариться взять по дешевке золото, должны были ведь их выдирать, а не готовенькими получать.

Ночью подваливает скорая, под самый верх полная арбузов, так что и больному не осталось места, которого везли. Скоропомощные говорят, что где-то у "Парка культуры" омоновцы взяли в оборот торговцев арбузами, нерусских - это тех, что днем торгуют, а по ночам не спят и горы арбузов сторожат, сваленных прямо на асфальт. За что-то их повязали, так что гора у метро осталась бесхозная. Омоновцы тормозили машины и раздавали арбузы бери, сколько увезешь. Или это так они над торговцами нерусскими решили поизмываться. Вот и скорую эту тормознули и нагрузилась бригада под самую крышку - в больницу приехали, подарили сами пяток арбузов приемному отделению. Часа не прошло, как новая скорая подваливает - и в той опять арбузы. Привезли батюшку, попа, с астмой. Он как есть в рясе да при кресте и при арбузе. Прихватил большой арбуз, хоть и задыхается, тащит с собой - и ему повезло. Скоропомощные смеются, говорят у метро уже настоящее мародерство, народу сбежалось, и откуда только, и чуть не с мешками, и арбузы тащут. А омоновцы сторожат, приглядывают, чтоб все до одного арбузы растащили, чтоб ничего не осталось. Даже батюшка арбуз взял, не удержался, согрешил. Когда вспоминали в приемном ту ночь, то всегда так потом и говорили: "Даже батюшка взял себе арбуз".

Вероника, привезли с какой-то попойки, будто у ней был эпиприпадок, вызванный употреблением алкоголя. С ней мать, очень опущенная и жалкая на вид женщина, которая таскала за собой саночки, и маленький сынишка, одетый куда приличней бабки. Мужа у той Вероники, стало быть, нет. Но ребенок очень ухоженный, и любит сильно и как-то осмысленно мать. Живет она отдельно. Мать плакалась, что дочь в последнее время сильно нервничала. Выпивала у подруги, где отмечала два годика ее сыну. Оттуда матери позвонили, что с ней, с Вероникой, плохо. Мать уверяла, что у дочери никогда не бывало припадков. У нас она поначалу пребывала в бессознательном состоянии, потом ее стало рвать. Кричала, чтоб увели ребенка - вообще она сильно кричала. Кого-то обвиняла, что ее погубили, какого-то мужика. Матери сказали, что ее у нас не оставят - дадут с часок-другой проспаться, а потом пускай забирает домой. Ребенок заступался за мать: когда та блевала, а дверь в кабинете была нараспашку, то он закрыл дверь, с каким-то очень суровым выражением лица, чтобы из коридора не глазели на его мать - и это порыв очень детский, как порыв спрятаться, укрыться, только тут он спрятывал от чужих глаз мать, понимая, что с ней плохо. В общем, бабка взяла его и повезла домой, а потом должна была вернуться за дочерью. Вид у ней был самый униженный, порывалась убрать блевотину за дочерью, но это сделали санитарки, требовать ничего не могла, только выклянчивала, но вот клянчила, чтобы дочь оставили "подлечится", а ее и не оставляли; клянчила, чтобы выделили машину, а ей просто смеялись в лицо, что "каждую пьянь" не навозишься - она же терпела и это, пугаясь. И вот уехала. Вероника раз очнулась - устроила истерику. Уложили ее на топчан, и она затихла, и так чуть не час прошел. И потом кто-то нечаянно обратил вниманье, что ее давно не слышно - и обнаружилось, что Вероника не дышит: клиническая смерть, остановка сердца.

Тогда-то начали ее жизнь спасать. Но того времени, когда воротилась в больницу ее мать, ничего не знающая, я не застал, потому что уже вышла смена, я сменился. Да и я не знаю теперь, когда сижу уже за столом своим и пишу, осталась жить эта молодая женщина или умерла.