Матушки. Очерки о подвижницах благочестия наших дней - Владимир Чугунов

Затем матушка снимала с этажерки свою «амбарную книгу» и читала:

«От Адама в начале ничего не требовалось для его пребывания в раю, потому что он получил всё. От нас же, действительно, требуется участие в Божьем деле нашего спасения. Христос заплатил за (тебя, деточка) весь наш долг, но Он желает, чтобы единую драхму и от себя мы внесли по любви к Нему в уплату нашего долга, ради которого Он отдал Свою жизнь за нас. Бог предлагает нам быть сотрудниками Его в деле нашего спасения. Без Божьей помощи мы, конечно, не можем спастись, но и Бог без нашей помощи не может спасти нас. В этом заключается и уважение к нашей свободе воли, и икономия спасения человека, вмещающая в себе и милость и правду Божию: милость – потому что в деле спасения нашего почти всё проистекает от Бога; правду – потому что это малое „почти“ должно быть и делом нашего собственного произволения, старания и посильного труда».

И подчеркивала для наставления «маленькому человечку», «деточке», так же и для себя самой, поскольку почитала себя меньше всех: «И сердце твоё, деточка, тоже – маленькое. Не допускай же ничего лишнего в него. Пусть в нём будет место только для Бога и для любви к нему».

Однажды приехала к отцу Алипию, наместнику Посково-Печёрского монастыря, его мать, он ей и говорит: «Мама, хочешь я тебе покажу, что такое настоящее смирение?» И повёл её в келью отца Бориса. И как только они вошли, строго сказал старцу: «Отец, Борис, ты почему мою маму обидел?» А старец её первый раз в жизни видел. И что же? Тотчас повалился старец ей в ноги и завопил: «Зинаида, прости меня, грешника!» – «Вот, мама, а скажи я то же самое любому послушнику, и ничего, кроме оправданий:

„Я? Да когда? Да я её впервые вижу!“ – не услышали».

И вот снится этому старцу Борису сон, будто он умер и восхищен на «первое небо». Глядит, большое такое поле, на поле огромная масса людей, стоят плотно, лица обращены в одну сторону, все молчат, чего-то ждут «Дай, – думает, – подойду, может и мне место достанется». Подходит – и ему сразу место уступили. «Стоим, говорит, молчим, чего-то ждём. Вдруг гляжу, архангел Михаил летит – толстенький такой, упитанный, с крылышками и на меня смотрит. Меня толкают: „Иди, мол“. Тут все без слов друг друга понимают. Я и пошёл. Подводит он меня к пропасти, глубина страшенная, а на дне чудовище с разинутой пастью, через пропасть бревно перекинуто. Архангел даёт мне знак, чтобы шёл через пропасть. Собрался я с духом, перекрестился и пошёл. Иду, а он рядышком летит – толстенький такой, упитанный, с крылышками, и на меня всё подбадривающее смотрит. Перешёл я, и очутились мы на „втором небе“. Смотрю, и тут молчащая, чего-то ожидающая толпа. Иоанн Кронштадтский, гляжу, тут, и ещё несколько подвижников благочестия из не прославленных Церковью я признал. Дай, думаю, подойду к ним. Но Михаил архангел, даёт знак идти дальше. И этак-то махнул крылом. И очутились мы с ним на „третьем небе“. И вот тут подходит ко мне Никола-Угодник, радостный такой, лицо ровно маслицем помазано, обнимает меня, целует и говорит: „Ну, здравствуй, голубчик!“ И понял я, что тут, в Царстве Небесном, всех „голубчиками“ надо звать!..»

А один юродивый к святителю Димитрию Ростовскому на иконе не иначе обращался, как: «Митюшка, милый!»

Иначе – не по иерархии, а по любви, где «святителю отче Николае», оказывается, просто «голубчик», а «святителю отче Димитрие» всего лишь «Митюшка, милый».

Где любовь, там как бы и нет никакой иерархии. Она, конечно, есть, как же без неё, но её, как бы и нет. А для чего бы тогда Господу умывать ноги своим ученикам? Кто бы на Моисеевом седалище не сидел и чтобы не говорил, главной будет любовь, и стяжавший её уже не мыслит себя начальником в иерархической лестнице, а либо «голубчиком», либо «Митюшкой, милым», а ещё неключимым слугой.

Так думала и считала матушка.

С преподобным Кукшей матушка Варвара даже переписывалась. Однако письма эти незадолго до своей кончины велела сжечь. О причине могу только догадываться, но судить не могу, ибо не напрасно сказано в Писании: «Мысли Мои – не мысли ваши, и дела Мои – не ваши дела».

После моего принятия священства матушка стала относиться ко мне с особенным почтением, как, впрочем, и ко всем, посещавшим её священникам. Она верила, что при рукоположении священнику даётся от Бога особенная благодать. И однажды, ещё до знакомства с архимандритом Германом (Чесноковым) из Троице-Сергиевой Лавры (тот, который отчитывает), заставила меня совершить чин отчитки над болящим, как она считала, Алексеем Коробовым (недавно умершем), и даже подарила старинный требник с чином отчитки – он и теперь у меня. Я уже тогда знал, что это дело опасное, особенно же, когда берёшься за него без благословения, что обыкновенно этим делом занимаются монахи, и сказал об этом матушке, но она заверила меня: «А вы и не самочинно это делаете, а по моей настоятельной просьбе». Чин отчитки происходил во второй келье, перед омывшимся образом Божией Матери. Матушка во время отчитки молилась за нас обоих в своей келье. И думается, только благодаря её молитве я смог совершить этот чин. Было очень тяжело. Дело это на самом деле очень трудное и опасное. Я знал, например, одного священника, который, занявшись этим делом, как он сам выразился, из сострадания, дословно: «Ты не представляешь, какое счастье испытываешь, когда видишь, что бес выходит». Но я и тогда уже знал, что буквально через полчаса после отчитки точно так же входит назад. Архимандрит Герман, например, прежде чем отчитывать, говорит проповедь, в которой подробно излагает смысл духовной жизни, за что Господь попускает одержимость, что нужно делать человеку, как жить, чтобы несчастье не повторилось. Всё, как в Евангелии. Злой дух, будучи изгнан, ходит по бесплодным местам, и, будучи наглым и коварным, возвращается назад. И что же? Обретает дом (душу человеческую) выметенным, прибранным, но пустым. И тогда берёт семь злейших духов и входит в этот дом. «И бывает человеку последнее горше первого». Пустой дом – прежняя мирская жизнь. А надобна жизнь по заповедям и предлежит труд насаждения добродетелей на место греха. И обо всём этом архимандрит Герман говорит в своих проповедях перед чином отчитки. И многим действительно помог встать на путь истинный, отстать от греха. Мой же знакомый священник в итоге кончил тем, что сам заболел раком. Несчастье впоследствии постигло и всю его семью – жену и единственного сына. Так что отчиткой я больше не занимался, хотя поползновений к этому было немало. В данном случае лучше идти «царским» путём, который указывают оптинские старцы. Они вообще не практиковали чин отчитки, заменяя её частой исповедью и причастием. Частая исповедь и причастие дают возможность действовать на душу посредством таинств, а не заклинательных молитв, ибо чин отчитки именно из заклинательных молитв и состоит. И даже одно только перечисление во время молитвы «разновидностей» демонической силы наводит жуть. Матушка же, очевидно, из смирения, считала, как она выразилась, «мы все в той или иной степени одержимые и нас всех нелишне поотчитывать». Для этой цели она приглашала архимандрита Германа, и он совершил чин над всеми, кого матушка могла собрать и поместить в своей маленькой обители.

А вообще надо сказать, чем тяжелей было состояние того или иного человека, попадавшего к матушке, тем большую заботу она старалась проявить о нём. И слово её было со властью. Она могла так убедительно говорить, что с ней невозможно было не согласиться. Так она изменила жизнь многих. Даже обратила в православие одного американского бизнесмена. Мало того, что он сам принял крещение, но и всю свою семью окрестил.

Добро матушка помнила всю жизнь. Когда я, время от времени посещая их монастырёк (а пострижениц у матушки было немало), привозил с прихода гостинцы (прихожанки наши собирали творог, сметану, яйца, овощи), матушка практически до самой смерти спрашивала: «А как там Александра с Пелагией поживают?» Александра и Пелагия – от своего хозяйства постоянно посылали матушке эти гостинцы. И матушка мне говорила: «Вы даже не представляете, батюшка, сколько людей питается этим подаянием».

Прежде, чем поместить матушкино письмо ко мне, для назидания считаю необходимым рассказать его предысторию. Прежде всего, надо сказать о том первом горении, которое в те смутные для России и Церкви времена охватывало сердца многих священнослужителей. Наверное, такого «образованного», вдумчивого, неординарного священства в нашей Православной церкви уже никогда не будет. И это не бахвальство, а исторический факт, о котором свидетельствовал ещё в начале пятидесятых годов и Иван Александрович Ильин. Даже там, за границей было всем известно, что с середины пятидесятых годов (после смерти Сталина) священный сан стали принимать (и просто приходить к вере) самые образованные, самые лучшие представители русской интеллигенции. Наше поколение, с начала перестройки и до конца Ельцинского периода «безначалия» или «бандоначалия», этот процесс, по всему видно, завершило. И вот этот, если так можно выразиться, чистосердечный порыв образованной части общества, как никогда, способствовал духовному подъёму и авторитету Церкви. Шли служить Церкви бескорыстно – сторожами, чтецами, псаломщиками. Одни впоследствии принимали сан, другие постригались в монашество, третьи, стяжав горнюю мудрость, понесли её с просветительской целью в мир и многим помогли свернуть с пути погибельного. А сколько в те годы было создано многодетных православных семей! Это беззаветное служение Богу и ближним, этот духовный подъём, такой жгучий интерес к практическому освоению свято-отеческого учения вряд ли когда в России повторится. Это было своего рода чудо, ибо такой церковной России во всю её историю ещё никогда не было.