Ночная смена - Энни Краун

один раз — так быстро, что могла моргнуть и пропустить это, — самоуверенный взгляд Винсента скользит по моим губам.

— Докажи это.

Мир уходит из-под ног. Я внезапно становлюсь Алисой, спускающейся в кроличью нору, или Люси Певенси, пробирающейся сквозь гардероб, — девушкой, с головой погружающейся в фантазию.

Может быть, это вызов, сверкающий в темных глазах Винсента, или, вероятнее всего, это гнев делает меня такой храброй, решительной, заставляя показать, что он нихрена не знает. Потому что в один момент я пристально смотрю на него, грудь вздымается, а сердце бешено колотится, а в следующий — поднимаюсь на цыпочки, кладу руки ему на плечи и глубоко впиваюсь ногтями в хлопок черной футболки. Как будто хочу наказать парня за то, что тот был невыносим, невероятно самоуверен, что у него хватило наглости подвергать меня психоанализу в собственном священном пространстве.

Я целую его. Сильно.

Винсент стонет мне в рот, его губы приоткрываются, а в груди что-то вибрирует. На мгновение я горжусь собой, потому что думаю, словно удивила его, но затем чувствую, как липучка бинта цепляется за мою рубашку и понимаю, что раненая рука зажата между нами.

Я отлипаю от него и отступаю на шаг.

Я действительно только что это сделала?

— Вот черт, прости, — говорю я, задыхаясь. — Твоя рука..

Я даже не успеваю закончить вопрос.

Винсент роняет антологию Энгмана. В тот момент, когда книга с тяжелым стуком приземляется к ногам, его теперь уже незанятая рука обхватывает меня сзади за шею. Винсент, может и сложен как кирпичная стена, но в том, как рука удерживает меня, есть нежность. Это не требовательное прикосновение. Оно терпеливое, поддерживающее.

Он мягко сжимает мою шею, безмолвно прося встретиться с ним взглядом. И я делаю это. В них горит огонь, который соответствует моему собственному.

— Перестань извиняться, — говорит он очень серьезно. — И сделай это ещё раз.

Это дико.

Как он заставляет чувствовать, что я здесь главная? Словно являюсь той, кто командует? Потому что, очевидно, Винсент — тот, кто держит меня одной рукой, в то время как тело угрожает разлететься вдребезги.

— Я никогда никого не целовала, будучи трезвой, — признаю я, шею заливает румянец.

Лицо Винсента смягчается.

— Тогда потренируйся на мне, — предлагает он. — Я здесь. Весь твой.

Он не пытается давить на меня или уговаривать. Вместо этого держится спокойно и непоколебимо — как скала, за которую можно уцепиться в разбивающихся волнах тревог — и дает время, необходимое, чтобы собраться с мыслями.

Я хочу поцеловать его. Это само собой разумеющееся. И если Винсент не самый убедительный лжец в мире, он определенно не против того, чтобы поцеловать и меня тоже. Но взбудораженный мозг не может разобраться в этом уравнении. Нормальные люди не целуются в течение десяти минут после знакомства, если только они не пьяны в стельку — даже если эти десять минут включают в себя несколько горячих подшучиваний и чтение сонетов в темном углу практически пустой библиотеки.

Реальная жизнь никогда не бывает такой, как в романах.

В чем подвох?

Винсент неправильно истолковывает колебания.

— Если я тебе не нравлюсь, можешь вернуться к книге. Мое эго выдержит этот удар, обещаю. Но не отталкивай меня только потому, что боишься.

Огонь во мне разгорается снова.

— Я не…

Рука Винсента снова сжимает мою шею, более настойчиво.

— Тогда иди сюда, — бормочет он.

К черту все, говорю я себе. Да, волосы в беспорядке, а макияж нанесен несколько часов назад. Да, лампы дневного света и грязный ковер точно не создают настроения. Я бы хотела чувствовать себя более собранной, более готовой к тому, чтобы меня обнимали и прикасались.

Но Винсент, кажется, не возражает против того, что я не идеальна, и, возможно, это все, что имеет значение.

Жизнь слишком коротка, чтобы упустить шанс почувствовать себя героиней любовного романа.

Сделав глубокий вдох, чтобы набраться храбрости, я снова приподнимаю подбородок и подставляю Винсенту рот. Он держит меня, большим пальцем касаясь точки пульса, а остальными — волос, когда наклоняет голову, чтобы нежно поцеловать меня один раз, второй. Это быстрые, легкие, как перышко, прикосновения его губ к моим. Я издаю нетерпеливый звук, подозрительно похожий на хныканье. Винсент смеется.

А затем целует по-настоящему.

Я задыхаюсь, когда рот Винсента накрывает мой. Губы приоткрываются, а языки соприкасаются, сначала неуверенно, а затем более смелыми, исследовательскими движениями. Это не похоже на неуклюжие, пропитанные алкоголем поцелуи, которые у меня были раньше — это нечто совершенно другое. Целенаправленный поцелуй. Преднамеренный.

Вот каково это — целовать кого-то, когда единственное, что затуманивает голову — это отчаянная потребность узнать, каков он на вкус.

Язык Винсента следует по моей нижней губе, сопровождая нежным царапаньем зубов. Я задыхаюсь. Трудно что-либо расслышать из-за биения сердца, отдающегося в ушах. Когда он опускается ниже, чтобы провести поцелуями по линии моего подбородка, я вздрагиваю и протягиваю руку, чтобы запустить пальцы в его темные волосы. Они густые и гладкие как шелк.

Я мягко, даже скорее экспериментально, дергаю его за волосы. Винсент стонет в шею. Я чувствую это глубоко в костях, звук отдается эхом и ударяет прямо между ног. Я прижимаюсь к нему и резко вдыхаю, когда чувствую это — твердость под мягкими черными джоггерами. Не знаю, почему так шокирована. Из обширных литературных исследований я знаю, как все это работает. Но мысль о том, что Винсент щеголяет с эрекцией из-за меня, вызывает еще один прилив жара.

Мгновенно я начинаю злиться на его брюки и свои собственные леггинсы за то, что они мешают. Хочу, чтобы те исчезли. Нуждаюсь в том, чтобы Винсент прижимался ко мне, теплый, скользкий и уязвимый. Я скольжу руками по его бицепсам, сжимая твердые мышцы под натянутым хлопком, и использую их как рычаг, чтобы прижаться бедрами к его.

— Черт, — говорит Винсент. — Ты убиваешь меня, профессор.

И тут в голову приходит ужасная мысль: он даже не знает моего имени.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я откидываюсь назад и жадно вдыхаю воздух, пытаясь сориентироваться. Винсент пользуется открывшейся возможностью и наклоняет голову, покрывая поцелуями мою обнаженную ключицу.

Хорошо получается. Подозрительно хорошо.

— У тебя вошло в привычку соблазнять девушек в библиотеках или это в новинку? — я хочу, чтобы слова прозвучали как шутка, но уверена: он слышит тревогу, просачивающуюся сквозь голос.

Винсент в последний раз целует меня в основание шеи, прежде чем выпрямиться.

— Нет, — говорит он, затем исправляется: — То есть, я соблазнял девушек, но никогда в библиотеке. И происходящее сейчас — не какой-то план.