Терновник - Дина Рубина

Отец завязал красивый галстук, надел пиджак и стал искать что-то на письменном столе.

- Ого! - сказал он, наклонившись над рисунком мальчика. - Да ты уже замечательно рисуешь! Это что здесь?

- Это война, - пояснил мальчик.

- Смотри-ка, и танки, и самолеты. А это что за кляксы?

- Бомбы летят.

- Молодец... А солнышко почему не нарисовал, вот здесь, в углу?

- На войне солнца не бывает, - сказал мальчик. Отец усмехнулся и взъерошил ему волосы:

- А ты у меня философом стал... Раньше времени... Раньше времени! На них не угодишь. Одна твердит; "Думай, думай обо всем!" Он удивляется: "О чем думать?" - "Обо всем! - упрямо твердит она. - Обо всем, что видишь!" Другой третий год сказку про медведя и зайчика рассказывает...

- Когда уже спускались по лестнице, отец вдруг Копнул себя по карманам пальто и сказал:

- Ах ты, черт, сигареты забыл! Сынок, они в верхнем ящике письменного стола. Сбегай, милый! На ключ.

Мальчик помчался наверх, перепрыгивая через ступеньку, запыхавшись, отворил дверь и подбежал к столу. Пачка сигарет лежала в верхнем ящике, на чьей-то фотографии. Мальчик взял сигареты и вдруг увидел что это фотография матери. Мать на ней получилась веселая, с длинными волосами. На обороте отцовской рукой написано: "Мариша..." В первый миг мальчик захотел взять фотографию и объяснить отцу - я забрал карточку, где веселая Марина, она ведь тебе больше не нужна, - но потом подумал, тихонько положил карточку на место и задвинул ящик...

- Дверь захлопнул? - спросил его отец.

- Захлопнул... - глухо ответил мальчик. От метро они пошли не обычной своей дорогой, а в обход, мимо киоска "Союзпечать". Отец давно обещал ему купить значки с собаками. Он купил три значка, с собаками разных пород, и мальчик сразу же нацепил их рядком, на куртку. Потом поднял глаза и увидел возле магазина старого знакомого - нищего. Тот стоял, как обычно, одной рукой опираясь на палку, другой протягивая кепку, и смотрел в землю, как всегда, безучастно. Бросишь ему монетку, он вскинет голову, как лошадь: "Доброго здоровьица!" - и опять в землю уставится... Мальчик встрепенулся:

- Папа! Дай деньгу!

- Зачем? - спросил отец.

- Я нищему подам!

- Этого еще не хватало - алкоголиков поить!

- А мы с Мариной всегда подаем, - сказал мальчик и пожалел, что сказал. Сразу насупился, и уши покраснели. Мать - это была мать, другая сторона, и незачем задевать ее в разговоре.

- Узнаю село родное... - пробормотал отец сквозь зубы.

Мальчик подумал, что мать, наверное, уже сидит во дворе на лавочке, ждет его. Она всегда выходила его встречать, наверное, волновалась - как он и что... Не сиделось ей в квартире.

- Давай здесь попрощаемся, - сказал он отцу.

- Почему? Я тебя до подъезда провожу...

Так и есть, мать сидела на лавочке, смотрела в ту стону, откуда они появились. Поднялась и осталась так стоять.

- Ну, дай я тебя поцелую, - сказал отец. - Будь здоров.

Мальчик не потянулся к нему, чтобы не обидеть мать, только подставил щеку. Отец сказал:

- На той неделе возьму билеты в цирк. Ну, иди. Мальчик пошел, стараясь не ускорять шаги, чтобы не обидеть отца. Даже обернулся и помахал ему - отец стоял и смотрел вслед. Мать тоже смотрела на мальчика, не в лицо, а повыше, в вихор, выбившийся из-под шапочки. Когда он наконец подошел, она молча взяла его за плечи, и они зашли в свой подъезд.

В прихожей она так же молча, с окаменевшим лицом помогла ему размотать шарф и направилась в кухню.

- Что случилось? - крикнул он вслед.

- Я была в парикмахерской... - тихо сказала мать из кухни. - Парикмахер сказал, что у меня полголовы седой. Я поняла, что жизнь кончена, и купила себе финское платье.

- Где купила? - уточнил мальчик. Его раздражала манера матери сумбурно выражаться. - В парикмахерской, что ли?

- Нет, в ГУМе...

- А-а!.. - сказал он. - Покажи, где оно?

- Да вот же, на мне!

- А-а... Хорошо... Красиво...

Он обнял ее сзади, за пояс, прижался лицом к спине. Он быстро рос, и в этом году уже доставал ей до лопаток.

- Не бойся, Марина, - сказал он в зеленую шелковистую ткань. - Когда я стану бриться, я на тебе женюсь...

- Вот спасибо! - сказала она. - А теперь, пожалуйста, ешь быстрее и иди спать. - Опять Левая Работа?!.

...Он медленно раздевался в комнате. Стянул через голову рубашку, помахал длинными пустыми рукавами, искоса поглядывая на стену - там бесновалась немая рубашкина тень, - и, вздохнув, сел на постели. Так хотелось рассказать матери про карусельную субботу!

Про то, как в "автокроссе" они все время догоняли синюю машину, в которой сидели усатый дядька с рыжим пацаном, а потом с грохотом наехали на них и все вместе долго хохотали. Но нет, нельзя, нельзя...

Он приплелся в кухню и сел на табурет, возле матери.

- Ну?.. - спросила она, исправляя что-то ручкой на отпечатанном уже листе.

- Ты знаешь, какой бандит Сашка Аникеев?! - возмущенно спросил мальчик.

- Ну-у...

- Он говорит ужасные слова. Например -"сука", вот какое ужасное слово!

- Нормальное слово, - пробормотала мать, - если по делу.

- Он не по делу! Да нет, ну ты не веришь, а он говорит настоящие материнские слова!

- О господи! - вздохнула мать и стала заправлять в машинку очередной белый лист. - Ну, еще какие новости?

- Он дразнится на каждой перемене, что я втрескался в Оксанку Тищенко.

- А ты втрескался?

- Да, - признался мальчик.

- Тогда по морде! - посоветовала мать.

- Я не могу - по морде, - сказал он.

- Почему?

- Морда глазами смотрит...

- А-а...- Тогда выкручивайся как знаешь... Ну, все?

- Нет... - он помялся... - Знаешь, Сашка говорит, что я - еврей, выговорил он наконец, пристально глядя на мать.

- Да. Ну и что?

- Марина, я не хочу быть евреем... - признался он.

- А кем ты хочешь быть? - хмуро осведомилась она.

- Я хочу быть Ринатом Хизматуллиным. Мы сидим с ним за одной партой, он хороший мальчик.

- Вот что, - сказала мать. - Я тебе про все это объясню, только завтра, понял?

- Почему завтра?

- Долгий разговор. Много сил отбирает. Понял? А теперь марш спать!

Он посидел еще тихонько, слушал, как тарахтит машинка, поковырял пальцем дырку в колготках и попросил:

- Марина, займись со мной... - "Займись мной", - поправила мать машинально не отрывая взгляда от машинки.

- Займись мной, - послушно повторил он.

- Отстань, - сказала она на той же ноте. И вдруг подняла на него глаза, отложила в сторону лист и тихо сказала: - Ты хочешь, чтобы мы летом поехали к морю?

- Ага! - оживился он.

- Для этого я должна стучать на машинке. Я заработаю денег, мы летом сядем с тобой на поезд и поедем к морю.

- И наши соломенные шляпы возьмем? - радостно спросил он.

- Возьмем шляпы.

- И ты будешь лежать на пляже, а я буду сыпать тебе на спину песок тонкой струйкой?

- Тонкой струйкой...

- А потом я сяду на твою горячую спину и мы поплывем далеко-далеко?

- Далеко-далеко... - сказала мать и отвернулась к окну. Мальчик понял, что она плачет, и ушел в комнату, чтобы не мешать.

...Уже засыпая, он опять пришел во двор с отцом, и мать встречала его. Он шел от отца к матери, словно плыл от одного берега к другому. Трудно плыл, как против течения. Мальчик чувствовал, что отец смотрит в спину, а мать смотрит в вихор, выбившийся из-под шапочки. О чем думали эти двое?..

За окном сгустилась темень, и не видать было терновника, и не видать было, как шагает в неизвестные дали самостоятельная и отважная буква "Я"...

1983