Ворота с калиткой - Эли Люксембург

Они нашли хирурга возле дверей рентгенкабинета. Баскетбольного роста, в сиреневом халате и в кедах, молоденький парень. Массивные очки ему придавали солидность. Похоже, для этого он их и носил — простые стекляшки. Теснился народ — солдат с окровавленными бинтами на голове, толстая пожилая арабка, несколько рабочих, похоже, таиландцев, едва достававших врачу до груди. Он извлекал из огромных конвертов снимки, свободно переходя с иврита на английский или арабский.

— Ваши, к сожалению, еще не готовы! — ответил он Семке. — Может — через десять минут, а может — и через час… Все бы хотели домой, никто не хочет оставаться в больнице. Но только мы решаем, когда и кого отпустить. И не ходите больше за мной. Будут готовы, мы сами вас найдем.

И снова ударил этот тягостный воздух смерти. Эти флюиды, осевшие в безднах памяти. Йони отступил к стене, чувствуя приближение обморока. С пронзительной ясностью увидел палату цфатской больницы, услышал стоны и крики, а в нос ударили запахи гноя и крови… И этот бой под Кунейтрой, танковый бой в Долине Плача.

— Давайте выйдем на свежий воздух! А можно и в кафе напротив. Кафе тут открыто круглые сутки.

Странную вещь он обнаружил в себе — после ранения, когда их подбили. Да, он не был никогда солдатом — тысячу лет. Он умирал и жил, умирал и жил — душа его не помнила ратного опыта. Да, он доблестно воевал, в бою под Кунейтрой никто не обнаружил в нем труса, никто не может его упрекнуть. Он тайну свою унесет в могилу. Внезапную меру ужаса за тысячи лет, за множество жизней.

На улице хлестал дождь: красную брусчатку и кадки с деревьями заливали потоки воды. Проезд во двор перекрывал шлагбаум с фанерной будкой. В резких порывах ветра держался настойчивый запах яблок, и Йони сразу почувствовал облегчение. «Глубокая осень, все-таки. Недаром говорили древние: воздух Иерусалима качают ангелы прямо из рая».

Подняли воротники и поскакали по лужам — в открытую дверь напротив: аптечный склад, кабинеты техслужб, всегда открытая синагога. На входе их обыскали — нет ли оружия. И пропустили в кафе, где было тихо и пусто, ни единой души за столиками.

Витрины буфета были завалены детскими мягкими игрушками, букетами свежих цветов. Они заказали кофе покрепче, пачку лимонных вафель, пару баночек колы и сели возле окна. Чтобы сразу увидеть Шошу и Даника, если те вдруг появятся.

— Нет, я представлял вас совершенно иначе. И вас, и вашу жену. Мне Даник сказал, что вы каждое утро в синагоге, не нарушаете никогда субботы, в доме вашем кашрут. Я ожидал вас увидеть с бородой, с пейсами, — говорил Семка, подавшись вперед, глядя восхищенно на Йони, как на высшее существо. Стиснутые кулаки лежали на краешке белого стола, и Йони обратил внимание, как они вздрагивают и шевелятся, будто пульсируют.

— Я глупости выдумал, я понимаю, ведь вы же геодезист. Эти вещи несовместимы: жизнь на природе и эти одежды хасидские. А между прочим, слово «природа» и слово «Б-г» имеют в гематрии одно и то же значение. Синонимы, стало быть. За этим стоит великая мудрость. Святой язык — им мир создавался. Вот вы, например, наблюдая природу и все явления нашего мира, видите Б-га, я же, и мне подобные атеисты… Ну, не совсем атеисты, я бы сказал, прагматики, испытатели — называем Б-га природой, что, в сущности, одно и то же.

Йони загадал: «Если он видел отца, если случилось с ним нечто незаурядное, сверхъестественное, тогда и я откроюсь ему, чтобы не глядел на меня с таким обожанием, как на инопланетянина. В убийцы выбрали его по моей вине! Я должен все ему рассказать. Просить прощения, валяться у него в ногах…».

— Много лет назад, — я буду с вами до конца откровенен, — я жил в Непале, в буддийском монастыре. Нас было трое друзей, мы отслужили в армии и отправились на восток за экзотикой. Эти монахи, ламы и гуру, они поражают тебя на каждом шагу, берут твою душу в плен. Ведь только чуда жаждет душа. Чудо, оно всего убедительней… Вернувшись, я основал в кибуце общину, первую, может быть, буддийскую общину в Израиле: восточная философия, нирвана, йога.

Буфетчик принялся протирать их столик, и без того безупречно чистый. Легонький, смуглый старик, он сонно двигался, молча остановил тряпочку у Семкиных кулаков, и тот их снял. Поставил им кофе, сгрузил с подноса все остальное. Взял деньги и молча ушел. Они сделали по глотку, глазами показав друг другу, что кофе высшего класса.

Йони перевел взгляд на дальнюю стену, обложенную красным мрамором, сплошь в именах. Сотни столбов имен. Евреи, пожертвовавшие деньги на больницу в Святом городе.

«Милосердные, сыны милосердных! — вздохнул он. — К такому кофе сигарета просто необходима».

— Йони, перед вами сидит человек, коснувшийся сегодня Б-га, еврейского Б-га! Случилось то, о чем я мечтал. И в детстве, и в армии. Я понимаю — то, что я расскажу, будет против меня. Вы можете заявить в полицию, подать на меня в суд… Я торопился домой, летел на бешеной скорости. Я, кстати, инспектор, говорил ли я вам? Старший инспектор Северного округа. А все совещания — в Иерусалиме, в главной конторе. Темно, дорога скользкая… А я за восемьдесят-девяносто. Даже на повороте, где Даник выскочил… И чудо случилось, явился мне лик Б-жий. А ведь именно это аргумент каждого скептика, испытателя: если мне Б-га покажут, если сам я его потрогаю да пощупаю…

Йони ушам не верил своим: до чего у них все сходилось! Именно этого он и хотел, именно этого добивался.

— Я никогда не сбивал людей, вы слышите, Йони? Случалось, налетал на коз, овец. Ночью, завидев фары, сами знаете, животные вдруг кидаются… Однажды столкнулся с мулом. Рослый, могучий мул. В нем весу было с полтонны. На скорости гораздо меньшей, чем сегодня с Даником. И он издох. Буквально на глазах. Весь передок у джипа всмятку: и крылья, и бампер… Йони, я говорю вам, вы — святой, другого нет объяснения! Или жена ваша — праведница. Или приставлен к Данику ангел. А может — заслуги предков? Вам приходилось слышать такое: заслуги предков, заслуги отцов?

Еще бы! Только сейчас он представил себе, какую работу отец проделал, какие силы задействовал.

Глядя на хлещущий дождь в окне, вскипавшие лужи, Йони увидел заплеванный пол в Кировском райсуде, рядом с Алайским базаром, — весь в окурках, зашарканный пол. Отца за перилами между милиционерами, судью на высоком стуле под гербом Узбекской Советской Социалистической Республики, а по бокам от судьи — народных заседателей, мужчину и женщину, наряженных, как на свадьбу.

Тяжкие статьи обвинения зачитывал прокурор. Их было много. За самую легкую — длительный полагался срок. Эксплуатация чужого труда, спекуляция, изготовление фальшивых печатей, хранение и скупка сырья «в особо крупных размерах»… Он плохо запомнил бесконечную череду свидетелей: перепуганных базарных торговок, сапожников-инвалидов, узбеков из дальних и ближних аулов — кожевенников. Все они от отца кормились. Зато запомнил внезапную вспышку необъяснимого чуда — приговор суда: денежный штраф и год условно. И кинулись все обниматься.

Вечером, в тот же день, за грандиозным пиршеством Йони пытал отца:

«Да неужели ты в это веришь? Какую папку он мог принести, какие бумаги?»

«Сынок, он горы перепахал. Когда-нибудь ты это узнаешь».

— Йони, вам это больно будет услышать, я понимаю. Я тоже отец: это ваш сын, ваша плоть и кость. Но вы обязаны это знать, для этого, собственно, я вас и ждал. Случилась масса странных вещей, необъяснимых! Удар был убойный. Я думал, джип развалится. Увидел ребенка над головой, он кувыркался в воздухе. Первая мысль: бежать! Шоссе пустынно, кругом ни души, никто не видел аварии — темень кромешная. Как будто бес за рулем, а не Семка Каши, инспектор. И тут я впервые взмолился. Не Будде, не Магомету и не Иисусу Христу, а Б-гу нашему — Авраама, Ицхака, Яакова… Вы помните, Йони, это место в Торе, в самом конце «Хайей Сара»? Как после смерти праматери нашей Авраам еще раз женился — на Ктуре, и та родила ему сыновей. И отдал Авраам все, что у него, — Ицхаку, а сынам Ктуры дал подарки и отослал на восток, в землю Кедем. И знаете, Йони, как толковали это в Непале? Истинные знания Авраам передал Ицхаку, ими владеют евреи. Сыновьям же Ктуры достались «подарки». И с ними ушли они на восток — в Тибет, Индию, на Памир, где основали свои религии. То, что зовется сегодня восточной мудростью.

«Не так все просто в этой истории, — думал Йони, радуясь тому, как легко читается „карта“. — Ко мне его пристегнули — заблудшую Семкину душу. Теперь понятно, почему он здесь… Да, но где же отец, когда отец появится? Если Семка не видел отца…»

— Короче, взял я к обочине, затормозил. Вылез из джипа и пошел назад. Искать на асфальте кровавый мешок костей. Все, что могло от ребенка остаться. И тут он кричит мне с газона, из-за кустов: «Маньяк!.. Дебил!..» — отборные эти словечки, что модны у них сейчас.

Йони увидел в окно жену, Даника на костылях. Ветер рвал их одежду, они заслонялись от хлестких плетей дождя, беспомощно оглядываясь по сторонам.