Странный гость - Вильям Александров

Злость, которой дышало это письмо по отношению к ним обоим, и особенно по отношению к Тамаре, наводила на мысль, что дела у Люды обстоят неважно, и весть о предстоящей женитьбе Николая больно задела ее, хотя было непонятно почему — ведь она сама решила что им вместе делать нечего, сама заявила, что уходит, сменила за это время двух мужей и готовилась выйти за третьего… Впрочем, искать логику в поступках Люды всегда было делом нелегким.

Он решил поехать сам, увидеть Люду, поговорить с ее родителями — ведь они всегда хорошо относились к нему. Но и из этой поездки ничего хорошего не получилось, ребенка он видел лишь издали, вернулся еще более расстроенный и подавленный. Он понял, что сейчас лучше всего оставить Люду в покое, сейчас ничего от нее не добьешься, может быть, со временем, когда что-то изменится…

Он постарался смириться с этой мыслью, не думать о сыне, ведь не думал же он о нем раньше. И надо же было ей написать. Через три года!

Тамара поняла, что с ним творится, она очень хорошо улавливала малейшие движения его души, понимала, что лучшим лекарством для него сейчас было бы, если б она могла сказать ему, что ждет ребенка, но опасалась, что этого может вообще не произойти: после института у нее было очень короткое и неудачное замужество, разошлись после того, как врачи сказали что детей у нее скорей всего не будет.

Она была чуть постарше Светланова (что-то около года), тайно любила его еще с института, но никогда не проявляла своего чувства, да и относилась к нему скорей по-матерински, чем по-женски — ей всегда хотелось приласкать его, накормить, обстирать, обгладить, сделать так, чтобы ему было тепло, светло, уютно. Люда, видимо, еще в институте почувствовала это, и Тамара сразу превратилась в ее врага, хотя всерьез о Светланове Люда тогда не думала.

А Николай ничего этого не замечал. Тамару он знал, как «хорошего парня», надежного человека, который всегда выручит в трудную минуту. Он сам несколько раз обращался к ней то с просьбой съездить к заболевшему в больницу, то помочь кому-то с экзаменом, а то и выручить пятеркой до стипендии, но очень удивился бы, если б узнал, что она к нему неравнодушна. И только намного позже, когда встретился с Тамарой в интернате, опустошенный после всей этой истории, понял и потянулся к ней. Они оба почувствовали необходимость друг в друге.

И вот теперь, ощутив его тоску по ребенку, Тамара решила, что не имеет права скрывать, рассказала ему все. И они, не сговариваясь, пришли тогда к одной мысли — надо взять ребенка на воспитание, хотели взять мальчика, но вышло иначе. Во время посещения детдома, когда они ходили по парку, присматриваясь к играющим детям, к Николаю вдруг подбежала трехлетняя девочка, обхватила его ногу и стала кричать, заливаясь слезами: «Папа! Папочка!»

Светланов взял ее на руки, прижал к себе, а она обняла его шею руками и не отпускала, пока не уснула. Оказалось, что родители девочки, молодые геологи, полгода назад погибли в горах, при аварии вертолета. Перед отъездом отец сказал, что скоро приедет за ней. С тех пор она все время ждала его. Чем-то Светланов, как видно, напомнил ей отца…

Они удочерили Танечку. Имя девочки сохранили, а фамилию, с согласия опекуна — начальника экспедиции — дали свою. И сразу же переехали на работу в соседний город, в костный санаторий, чтобы сменить все.

Прошло немного времени, и оба настолько привязались к девочке, что вряд ли могли испытывать более глубокое чувство к родной дочери. Пожалуй, даже наоборот.

К естественному чувству любви к маленькому беззащитному существу примешивалось чувство жалости и особой ответственности за ее судьбу.

И мысль о сыне была уже не такой жгучей.

Время от времени до Светланова доходили сведения о его бывшей жене. То встретит ее имя в рецензии на новый спектакль, то услышит ее голос по радио — «рассказ читала артистка Людмила Светланова». Странно, но до сих пор он испытывал при этом волнение. Однако боли уже не было. Часто думал: как она там? А о сыне думал как-то отдельно от нее.

Однажды увидел Люду по телевизору, в эпизоде фильма. Порадовался, растет, значит, Люда. Не напрасно, значит, институт бросила…

Написал тогда, поздравил. Открытку отправил. Без всякой надежды на ответ — просто так. И вдруг получил пространное, какое-то размашистое и прочувствованное письмо. Она вдруг опять вспомнила, что это ему обязана сценой, вспомнила их юность, институт, первый спектакль — все, что за этим последовало… «Знаешь, очень жаль, что все так получилось, — писала она, — но, видно, это было неминуемо — слишком в разных сферах мы с тобой жили, и не в тот раз, в другой, в третий — все равно пришли бы к тому же, в этом я уже убедилась на многих подобных примерах. Видимо, у артистов могут существовать только артистические семьи при всей их кажущейся непрочности. Так что и и кто тут не виноват, ни ты, ни я, обстоятельства были против нас».

Далее она писала, что Валерий уже совсем взрослый, восьмой класс закаинчивает. «Учителя говорят, что способный, но лентяй, и вообще «трудный». А им легкого подавай! Впрочем, он, конечно, малость избалован, я-то его в руках держать не могла. Последнее время все чаще спрашивает об отце — возраст такой. Я ему все рассказала, ну, конечно, без подробностей. Сказала, что расстались, так как по-разному смотрели на жизнь, но вообще-) сказала, что ты неплохой человек, что все тебя и азы вали «Светлашечка» — он очень смеялся. Спрашивал, почему ты никогда не приезжал, я сказала правду: сама запретила, не хотела. «А теперь? — спросил он меня. — Если бы я захотел увидеться?»

Я сказала, что теперь не стала бы возражать, теперь, пожалуй, можно. Он ничего больше спрашивать не стал, но я вижу, что это запало ему в голову…»

Светланов едва успел осмыслить то, что внезапно свалилось на него, как вдруг — новое письмо: "… Летом предстоят съемки на юге, занята буду по горло, да и перемены намечаются в моей жизни… Не мог бы Валерий провести каникулы у тебя? "

Он телеграфировал: «Буду счастлив».

В ответ пришло письмо, а через некоторое время телеграмма с указанием рейса.

3

Светлые глаза смотрели холодно, пожалуй, даже чуть насмешливо. «Ну, что ж, ну что ж… — отстукивало сердце. — И-на-че-и-быть-не-мог-ло!»

Как он завидовал в этот миг Танечке, которая, повинуясь порыву, кинулась и обняла брата, не думая ни о чем! А он стоял на негнущихся омертвевших ногах и смотрел беспомощно в эти холодные, светлые, ничего, кроме насмешливого любопытства, не выражающие глаза. Потом он увидел протянутую ему руку.

— Здравствуйте. Давно хотел познакомиться…

Голос у Валерия был неустойчивый, переливающийся с юношеского баска на дискант. «Возрастной голос», — привычно фиксировало сознание.

Он, взял руку. Не пожал, а именно взял, почувствовал в своих пальцах еще не окрепшую, чуть угловатую мальчишескую ладонь, и все в нем вздрогнуло — ведь это было первое прикосновение к сыну.

Но в светлых глазах ничего не изменилось — было по-прежнему спокойно и холодно.

«Надо держаться! — говорил себе Светланов. — Во чтобы то ни стало — держаться!» Он слишком хорошо знал этот холодный изучающий взгляд современных подростков. И он, сдерживая себя, как мог, пожал эту руку по-мужски.

И отпустил ее.

Они пошли к остановке. Троллейбус сворачивал на кольцо.

Далеко ехать? — спросил Валерий куда-то в пустоту, ни к кому, собственно, не обращаясь.

— Далеко! — одновременно откликнулись Николай Петрович и Таня. Они переглянулись, и дальше уж Николай Петрович продолжал один.

— Санаторий в другом конце города, у моря, так что мы через весь город поедем, посмотришь его.

Валерий кивнул, но вдруг как-то по-особому, дружески-властно, взмахнул рукой, и рядом с ними затормозило такси.

Валерий по-хозяйски распахнул обе дверцы.

— Прошу! А я, если не возражаете, сяду впереди, буду разглядывать город через лобовое стекло.

Чемоданчик он сам ловко закинул в багажник, гитару сбросил с плеча и передал Тане, остался только с транзистором, занял место рядом с водителем, обернулся и увидел, что они оба стоят в нерешительности возле раскрытой дверцы.

— В чем дело? Почему не садитесь?

— Извините, — Николай Петрович наклонился к водителю, — вы на Рыбачий, к санаторию поедете?

Рыбачий? — всполошился водитель, — чего ж сразу не сказали?! Мне смену через полчаса сдавать! Нет, парень, вылазь, другую машину остановишь! На Рыбачий не поеду!

И тут Валерий еще раз удивил Николая Петровича. Он по-свойски положил руку на плечо водителя, сказал вполголоса: «Ну, шеф, я уплачу!» И тот, хоть и продолжал ворчать, вдруг завел мотор, крикнул им с Таней:

— Да садитесь же! Стоять здесь не разрешается!

Они едва успели захлопнуть дверцу, как он рванул с места, обогнул площадь, выехал на широкую улицу, и машина пошла, набирая скорость, мимо новых многоэтажных домов.