Три прекрасных витязя - Николай Самохин

На четвертом этаже завернули в двадцать восьмую комнату, к знакомым дипломникам. Боря ударил по струнам и объявил:

— Выступает заслуженный артист без публики Брехло-Задунайский! Композитор Хурлы-Мурлы! Ария из оперы!

А я сложил руки на груди и запел как бы по-французски: «О, Пари!.. Я тужу, я бужу, ни гу-гу, ни жу-жу!..»

Дипломники так и попадали на кровати со смеху. А потом вытерли слезы и говорят:

— Ну спасибо, мальчики, за разрядку. А то у нас уже головы засохли от этих проклятых дипломов. Честное слово… А теперь, извиняемся, но вы все же дуйте отсюда. Не обижайтесь, парни, — работы у нас страшно много.

Вышли мы в коридор — скукотища жуткая. Куда податься?

— Пойдем к салажатам, — говорит Боря. Спустились на третий этаж — к первокурсникам. Заходим, глядим — тик в тик подгадали. Первокурсники сидят — человек восемь — керосинят. На столе — две бутылки Абрау-Дюрсо.

— Киряем? — спрашивает Боря.

— Бухаем, — поправляю я его.

— Бухаем-отдыхаем, — говорит Боря.

— Садитесь с нами, — вежливо предлагают первокурсники.

— Можно, — соглашается Боря. — Только сначала — концерт, — и объявляет мой номер. А я, приняв позу, исполняю.

Первокурсники культурно похлопали и говорят:

— Ну, теперь давайте садитесь.

И наливают нам по полстакана Абрау-Дюрсо.

Переглянулись мы с Борей (а мы друг друга с одного взгляда понимаем) и решили показать этим салагам, как пить надо. Есть у нас такой номер — «джигитовка» называется.

Боря пригнулся, я запрыгнул ему на шею, и мы аллюром поскакали вокруг стола. В нужный момент я перевесился «с седла», чисто снял стакан и на скаку выпил.

— Пей другой! — сказал Боря, заходя на второй круг.

Я выпил другой.

Первокурсники опять похлопали и налили Боре полный стакан. А сами интеллигентно отхлебнули по глоточку.

— Ну что, сынки, — сказал Боря, выпив. — Копнем в карманах на полштыка да сбегаем за ей, родимой?

— Не-е, — затрясли головами сынки. — Не стоит. Мы, видите ли, не то, чтобы гуляем сегодня. Это — так… У нас, собственно, литобъединение. Мы вот Женины стихи собираемся обсуждать. — И показывают нам на Женю — белобрысенького такого очкарика.

Боря ужасно расстроился.

— Видал салагу? — сказал он мне в коридоре. — Он памятник себе воздвиг нерукотворный!.. Евтушенко выискался!.. Ну тоска-а!

Спустились мы еще ниже — на первый этаж. На первом этаже сидит вахтер тетя Поля. Сидит — чулок вяжет.

Спели мы ей свою арию. Тетя Поля говорит:

— Ну чисто артисты!

— Скучно нам очень, тетя Поля! — пожаловались мы.

— А скушно, дак спать идите, — говорит тетя Поля.

Пошли мы, и правда, спать. Легли. Одеялами с головой накрылись. Боря полежал и вздыхает:

— Скучно, старик!

— Скучно, — подтверждаю я. — Никто нас не развлекает…

— Давай я по водосточной трубе с пятого этажа слезу, — вызывается Боря.

— Лезь, — говорю я.

Борька оделся в тренировочный костюм и полез.

Спустился до второго этажа и видит: сидит в открытом окне Нинка Козюлина — тоже поэтесса институтская. Мечтает о чем-то. И так размечталась, что не слышит, как Борька по трубе лезет. Борька покрепче трубу ногами обхватил, одну руку высвободил и потрогал Козюлину за нос.

Нинка заревела нечеловеческим голосом и брякнулась с подоконника в обморок.

А Борис спустился до земли, штаны отряхнул и заходит в общежитие снаружи.

Тетя Поля как увидела его — глаза завела и повалилась со стула.

Через пятнадцать минут две скорые помощи подрулили — одна к Нинке, другая — к тете Поле.

Ну, с Нинкой врачиха быстро разобралась. Послушала ее, постукала, плечами пожала, велела поужинать, если есть чего, и спать ложиться.

А с тетей Полей вышло большое недоумение. Потому что тетя Поля околесицу понесла: дескать, видела почти в то же самое время двух студентов Краюхиных Борисов. Один вот здесь вот с ней поговорил и наверх поднялся, а другой, точно такой же, через пять минут со двора возник.

Комендант общежития пришел. Товарищ Власов. Покачал головой и сказал неодобрительно:

— Ах, Сидоркина, Сидоркина! Поменьше спать надо на дежурстве, а то еще и не такое привидится.

Мы с Борькой, конечно, про водосточную трубу смолчали.

И теперь, как станет нам скучно, идем к тете Поле.

— Теть Поль, — говорим, — расскажи, как тебе видение было.

Тетя Поля охотно рассказывает.

— И быдто входишь ты, Боречка, а лицо у тебя белое — ну, как мукой присыпанное. И руками ты, милок, все поводишь, все поводишь — ровно как сослепу. А сам, значит, свищишь. Тонко так свищишь, жалостно…

В другой раз заскучаем, опять придем.

— Теть Поль, расскажи, как там Борька свистел. Тетя Поля выдает другой вариант:

— Вот сижу я, как теперь, и слышу, быдто дверь скрипить. Скрып-скрып, скрып-скрып… А потом раскрылась так-то сама собой — и заходишь ты, Боречка, а лица на тебе нет. Лицо на тебе не твое — синее, а сам ты все ровно скалишься, все скалишься — ну, как, прости господи, родимец…

Отбежим мы с Борькой за угол и хохочем, ну, прямо, за животы хватаемся.

Нет, все же тетя Поля у нас молоток! С ней не соскучишься…

Трое суток — потехе

Один мой знакомый, некто Плюакин Валерий Сергеевич, с некоторых пор лютой ненавистью ненавидит многоступенчатые праздники. Это когда, знаете, сам праздник выпадает на пятницу или понедельник, а следом за ним или перед подгадывают два законных выходных дня.

Плюакин прямо говорит:

— Мало мы прислушиваемся к народным мудростям. Ведь сказано же: «Делу — время, потехе — час». Мы, к сожалению, подобные заповеди только цитировать любим. Где-нибудь в умной компании, чтобы щегольнуть своей начитанностью. Чтобы срезать оппонента, нос ему утереть и в калошу посадить. А на практике мы им не следуем. Еще он говорит:

— Вы посмотрите, как приближается праздник — так у всех на лицах паническое выражение, будто стало известно, что на город с минуты на минуту упадет гигантский метеорит или обрушится какое-нибудь цунами.

Так он утверждает, Плюакин.

Не знаю, не знаю… Сам я никакой особой паники среди населения не замечал — врать не буду. Но, с другой стороны, и Плюакину тоже нельзя не посочувствовать. Он, бедняга, недавно пострадал именно на почве праздников.

А случилось это с ним в прошедший Новый год, который, если помните, как раз был многоступенчатым — с тридцать первого по третье включительно разгону давали, слава господи!

Плюакин первые два дня благополучно отсиделся дома — на кефире и минеральной воде. Человек он интеллигентный (старший экономист, большой любитель художественной литературы и, кроме того, имеет хобби — увлекается шахматными задачками) — так что ему даже скучно не было. То кефира бутылочку откупорит, то Горация полистает, то сам с собой в шахматы сыграет — за правую и за левую руку… Правда, ему, как холостяку, постоянно звонили по телефону. Приятели и знакомые дамы. Но Валерий Сергеевич отвечал всем измененным голосом, что это баня. А потом и вообще пошел на крайность — взял и отключил аппарат…

На третий день у Плюакина кончился кефир. Он взял авоську и, крадучись, вышел из дому — с целью пополнить запасы продовольствия.

Тут его, буквально у подъезда, и взяли. Сцопкали, как говорится, тепленького и прямо в домашних штанах увели в одну веселую компанию — на квартиру к какой-то Люсе из консерватории.

Пришел он туда, ведомый под руки, а там дым коромыслом и пыль до потолка. Плюакина усадили к столу и налили штрафной фужер водки.

— А вот это не могу, — сказал он. — И рад бы в рай, но, увы! Врачи запретили. Печень у меня.

Между прочим, он не ломался. Ему, точно, незадолго перед Новым годом прописали диету. Запретили кроме водки жареное, соленое, перченое, а также твердые сорта колбас и яйца. И Плюакин про все это охотно и с подробностями принялся рассказывать окружающим.

Как водится, за столом оказался обязательный знаток и специалист в данной области.

— Вы понимаете, что делаете?! — набросился этот знаток на Плюакина. — Вы что, казнить себя решили? Да разве можно сразу от всего отказываться! Вы так свою печень повадите — она потом и будет вам концерты устраивать. Печень — это же что твой малый ребенок. Знаете, как с ребенком? Избалуют его родители, он и начинает: того не хочу, этого не хочу. Манной кашей на маму плюется, ногами по тарелке бьет… Печень, голубчик, исключительно осторожно надо на диету сажать. По частям. Вам что запретили? Яйца, говорите? Ну и не ешьте их на здоровье. Вон они стоят под майонезом, убийцы! А вы на них не глядите. Вот мы их сейчас подальше отодвинем, за рыбный пирог. На камчатку их!.. А водочку пока что выпейте.

— Вы считаете, что это не повредит… по частям? — спросил Плюакин.

— Бог ты мой! — закричал знаток. — Да я пятнадцать лет печеночник и язвенник! Я все рецепты на себе испытал, как на собаке!