Венские этюды - Петер Альтенберг

«Вот ты какая…» говорило его чувство. — Но зачем же смущаться, Полина? — сказал он.

В ней все пело:

«Дремлют, песен не поют!..»

Он сказал: — Вообще, такая фантазия совсем ненормальна… Ну, объясни, пожалуйста, в чем смысл этого стихотворения?

Она молчала.

— Да разве я сказала, что оно мне так нравится? — мягко спросила она.

Он нахмурился. Он услышал, как закрылись врата ее души.

В ней все пело:

Никогда не простираютКрылья нежные свои…

Он сказал: «Впрочем, если оно тебе так нравится…» Он провел рукой по ее темно-русым волосам «Но зачем же сейчас так сжиматься, Полина?»

Глаза ее стали влажными. Она взяла его руку и нежно поцеловала ее.

В ней пело:

О лесах дремучих, дальнихГрезят пленницы мои…

Событие сотого дня

Ее муж сказал молодому человеку:

— Я стал для нее чужим…

Молодой человек возразил:

— Послушай… вы смотрите на женщину, как мужики на картофельное поле. Вы в ней видите только то, что вы посеяли, чтоб собрать жатву, над чем вы работали, чтоб потом наслаждаться этим Вы думаете только о себе. Мужики вы!

Слушай. Ты идешь ясным летним вечером, и теплое дыханье земли вливает в душу мир. Далеко вокруг расстилаются темные поля, усеянные миллионом бледных лиловых цветов. А под землей ты угадываешь миллионы коричневых корней-клубней, которые втягивают отовсюду соль и чистую воду. Там, во мраке они терпеливо и бескорыстно работают для «осуществления своего идеала» — цветения.

Ибо этот маленький лиловый цветок — их высшая цель и мечта; в нем темная земная материя как бы становится душой, вечерним гимном в лунном свете. К цветению, к душе стремится материя. К цветению, к душе стремится женщина. А вы мечтаете о темных клубнях! Вы думаете только о том, что насущно для вашей жизни… Мужики вы!

Посмотри. На краю темного поля, покрытого белым цветом, в стене жижинны мерцают два маленьких окошечка, послащенные солнцем Внутри, над столом, склонилась тяжелая голова и опирается на руки. Это мужик — он ждет урожая. Он мечтает о темных подземных клубнях, которые не хотят расти и безымянно, расточительно отдают все свои силы вверх — зеленым листьям и лиловым цветущим звездочкам Что ему за дело до цветов? Тупые, тяжелые головы мечтают об урожае… Мужичье вы!..

Его друг угрюмо молчал.

— Я ей чужой, — думал он.

Гость: «Кому принадлежат эти цветущие звездочки? Всем! Всем! Душа, красота, cet accomplissement supreme des intentions intimes de Dieu[8] принадлежат всему миру, потому что они им порождены! Всякий, кто вечером проходит мимо, может наслаждаться ароматом поля. Оно для всех. Маленькие, бледно-лиловые звездочки без конца струят мир и тишину в темнеющий вечерний воздух, как вечерние колокола, когда безжалостный и грубый день отходит от людей»…

Друг его поник головой.

Молчанье.

Потом гость сказал: «Жалкая драма мужской души! Зачем такое разграничение собственности? Где кончаешься ты и где начинаюсь я? Мы — два стража у порога ее жизни».

Друг сказал: «Я стал ей чужим».

Гость опустил голову.

Полина вошла в комнату и сказала с сияющей радостью детской улыбкой: «Мои два друга!»

Но вдруг она перестала улыбаться…

«Odi profanum vulgus et areeo»[9]

Вечер.

Муж Полины и Вилли Роза сидят в столовой. Тепло. Носится тонкий запах ковров и мягкой мебели.

— Что вы думаете, милое дитя? Скажите!

Она молчит.

Потом она говорит: «Вы такой добрый, такой кроткий»…

И плачет.

Горничная входит и говорит: «Прикажете подать барыне к ужину бульону?»

Вилли Роза: «Да Выпустите туда два желтка Это будет питательнее, и, может быть, она не заметит. Когда будете подавать — загородите свет».

— Барышня, вы зайдете еще туда сегодня?

— Да.

— Пожалуйста, зайдите к барыне. Они лучше заснут.

Она уходит.

Вилли Роза: — Вы такой добрый, такой добрый… О, если б вы могли так любить Полину, как я ее люблю!..

Он сидит потупившись.

Молчание.

Вилли Роза «Если б вы могли любить Полину так, как я ее люблю! Я бы, кажется, умерла за нее Мне ее так безумно жаль».

Молчание.

Потом она говорит: «В вас как будто какая-то глухая стена. Ваша душа скована. Она не может свободно подняться. Вся ваша доброта как вздох, который с трудом вырывается… Нет, нет, я несправедлива. Простите меня. Вы такой добрый. О, если б вы могли любить Полину так, как я ее люблю! Я бы хотела умереть за нее… Я бы хотела вечно гладить ее волосы и навевать покой на ее милые глаза»…

Молчание.

Она тихо и жалобно говорит: «Если бы вы могли любить Полину так, как я ее люблю!..»

Входит горничная: «Может быть, барышня пройдут к барыне? Они просят вас…»

Вилли Роза уходит.

Он спрашивает: «Нужно еще что-нибудь, Анна?»

— Нет, — отвечает горничная и уходит, вытирая слезы.

Молчание.

В комнате тепло. Носится тонкий запах ковров и мягкой мебели…

Он идет к столу и пишет:

«Друг мой!

Вернись к нам. Мы будем два стража у порога ее жизни».

Потом он садится глубоко в тканое кресло.

Он встает, гасит три электрических голубых колокольчика.

Темно.

Он садится опять…

Он тяжело задумывается: «Если б я мог так любить ее, как Вилли Роза любит ее, и он…»

Он глубоко сидит в своем кресле.

………………………

Шелковые занавеси становятся прозрачными, как кружево. Как будто они подбиты голубым шелком.

Фургоны с молоком проезжают, грохоча как артиллерийская батарея.

………………………

Ключи гремят в замках. Ставни с шумом поднимаются. Занавеси становятся прозрачны, как паутина.

………………………

Ave regina Coeli!.. Светлый, святой день! Ясный, примиряющий, освободитель!

ДЕТСКОЕ ГОРЕ

Среди зеленых полян и плодовых садов стоит огромный старый дом. Это институт для девочек, устроенный «английскими мисс».

За его стенами много добродетели и много тоски по родному дому.

Иногда туда приезжают отцы, чтоб навестить своих маленьких дочек.

— Здравствуй, папа!

В простом сочетании этих слов: «Здравствуй, папа…» скрыты глубокие гимны маленьких сердец. А в словах «прощай, папа…» они замирают, как тихие аккорды арфы.

Было дождливое загородное ноябрьское воскресенье. Я сидел в уютном маленьком теплом кафе, курил и грезил…

Красивый видный господин вошел с маленькой чудной девочкой.

Это собственно был маленький ангел, но только без крыльев, в желтовато-зеленой бархатной кофточке.

Господин занял место за моим столом.

— Принесите какие-нибудь иллюстрации для барышни, — сказал он лакею.

— Нет, папа, мне не надо, — сказал ангел без крыльев.

Молчанье.

— Что с тобой? — спросил отец.

— Ничего! — ответила девочка.

Через некоторое время отец спросил:

— Что вы проходите теперь по математике?

Он подумал при этом «Надо поговорить о чем-нибудь отвлеченном. Наука успокаивает человека».

— Правила о процентах, — сказала девочка. — Зачем они? Что с ними делать? Я совсем не знаю. Зачем нам знать правила о процентах? Я не понимаю…

— Волос долог — ум короток! — сказал отец улыбаясь и провел рукой по ее белокурым волосам, которые блестели как шелк.

— Да, — сказала она.

Молчанье…

Я никогда не видал такого грустного личика. Оно вздрагивало, как кустик под тяжелым снежным покровом Так бывает, когда Элеонора Дузе восклицает: «О! о!» Или когда Джемма Белинчиони берет некоторые ноты…

Отец думал: «Умственная работа отвлекает человека. Во всяком случае, вредить она не может. Она как бы усыпляет душу… Нужно только пробудить умственный интерес. Конечно, он еще спит пока у нее…»

Он сказал: — Правила о процентах! О, это удивительно интересно! Я когда-то был очень силен в этом., (и слабое отражение былого процентного счастья умиленно скользнуло по его лицу). Например… погоди немножко — например, кто-нибудь покупает дом… Ты слушаешь?

— Да. Кто-нибудь покупает дом…

— Ну хотя бы тот самый дом в Герце, где ты родилась., (он придал интерес своему примеру, связав науку с семейными обстоятельствами). Он стоит 20 000 гульденов. Сколько он должен давать доходу, чтоб приносить 5 %?

— Этого никто не может знать… — сказала девочка. Папа, дядя Виктор часто бывает у нас?

— Нет, редко. Когда он приходит, он всегда садится в 9 твою пустую комнату. Ну, так слушай! 20 000 гульденов. Сколько составят 5 % от 20 000 гульденов? Ну разумеется — столько раз 5 гульденов, сколько 100 заключается в 20 000. Ведь это совсем просто… Не правда ли?