Мошенники времени - Роберт Асприн

— Куда мне пойти? В смысле, чтобы сделать ставки.

— В Большой Цирк, конечно, — усмехнулся Маркус.

— Угу, но там куда? Эта чертова штуковина длиной в милю! Давай же!..

— Ну… Лучше всего делать это со стороны Авентина, около того места, откуда гладиаторы выходят на арену. Они проходят через камеры в прямоугольном конце Цирка, ближе к Тибру. Но и ближние к этому месту входы для зрителей тоже ничего. Конечно, есть и ложи профессиональных букмекеров, но я бы держался от них подальше. Любой сочтет своим долгом надуть нездешнего. Ну и, конечно, большинство ставок делаются на зрительских местах. — Он помолчал, пытаясь представить, как будет Скитер реагировать на зрелище убивающих друг друга людей. Многие туристы возвращались из Рима потрясенные до дурноты.

— Потрясающе, Маркус! Спасибо, дружище! Если я выиграю, возьму тебя в долю.

Если Скитер Джексон не забудет через две недели этого своего великодушного обещания — и если выполнит его — он сделает для Маркуса гораздо больше, чем полагает. Мысли о вечных финансовых неурядицах быстро завладели Маркусом, и он почти забыл даже о друге, допивавшем за столиком свое пиво. Несмотря на все его протесты, Йанира настояла на том, чтобы он, расплачиваясь со своими долгами, принял и изрядную часть ее сбережений — того, что она заработала, продавая историкам информацию «из первых рук». Помимо этого, она продала подлинные древнегреческие рецепты всевозможных сырных пирогов — знание, которое досталось ей дорогой ценой (поркой, а то и чем похуже) в доме ее первого мужа, в Нижнем Времени.

Изысканные ароматы сырных пирогов, равно как и прочие их характеристики, — теперь это знал и Маркус — обсуждались в свое время на Афинской агоре с не меньшей серьезностью, чем труды крупнейших философов. Их рецепты были утрачены много веков назад, но, если так можно сказать, благодаря жестокости мужа Йанира помнила их теперь наизусть; собственно, тогда у нее другого выбора и не было, если она хотела выжить. Теперь же ее старые шрамы начали окупаться: она продавала эти рецепты по одному Арли Айзенштайну, исправно платившему ей процент от своих доходов. Немалых, кстати, поскольку пироги имели ошеломительный успех.

Йанира вообще зарабатывала деньги быстрее, чем Маркус полагал это возможным, — особенно после того, как сделалась гордой владелицей киоска, пользовавшегося большой популярностью у «послушников», буквально совершавших к ней паломничество. Некоторые готовы были оплачивать билет через Главные Врата, чтобы посмотреть на нее, умоляя ее сказать им хоть слово. Некоторые даже давали ей деньги, словно поклонялись ей более всего на свете, а деньги были всем, что они могли принести в жертву.

Ох уж эти деньги… Когда Маркус попробовал отказаться из гордости от ее жертвы, она взяла его за руку и силой заставила посмотреть ей в лицо.

— Ты мой единственный избранник, милый! — Темные глаза казались бездонными колодцами, таившими в себе то, что Маркусу так хотелось стереть из ее памяти. Однако ни Маркус, ни деньги не могли стереть прошлого: жестокого мужа, а что еще хуже — ужасающих мистерий Артемиды Эфесской, во всемирно знаменитом храме которой она выросла. Впрочем, даже так эти бездонные глаза таили в себе и еще что-то — возможно, то же самое, что в свое время заставило горячего троянского паренька Париса, забыв про все, удрать с Пелопоннеса к себе в продуваемую всеми ветрами Трою, прихватив с собой ненаглядную Елену.

Даже одного воспоминания об этих глазах бывало достаточно, чтобы голова у Маркуса начала идти кругом. Разумеется, он растаял от последовавшей за этим взглядом победной улыбки, не говоря уж о нежных прикосновениях рук Йаниры.

— Я отчаянно ревную тебя, Маркус. Мне не понять этой твоей «гордости», не понять, с какой стати ты так упрямо стараешься выплатить долг, который с тебя требуют незаконно. Но если эти деньги помогут тебе обрести душевный покой, я ни за что не позволю тебе отказаться от моей помощи. — И в редком для нее порыве так явно проявляемых чувств она крепко прижала его к себе, словно боясь потерять. Ее глаза наполнились слезами, которые она отважно пыталась сдержать, опустив длинные ресницы. Так и не отпуская его, она заговорила снова, срывающимся голосом: — Прошу тебя. Я понимаю, что ты горд, и люблю тебя за это. Но если я потеряю тебя…

Он стиснул ее в объятиях, всеми силами стараясь уверить в том, что он ее навеки, что он с радостью назовет ее своей женой — как только сможет освободиться от ненавистного долга человеку, который привел его сюда и поручил вести тайные записи: он велел узнавать и записывать, кто путешествует через Врата в Рим и Афины и что везет оттуда обратно.

Он не понимал приказов своего бывшего господина, как не понимал и того, как прекрасная, высокорожденная Йанира может любить человека, почти всю свою жизнь бывшего рабом. Поэтому он просто вел записи, предоставляя ломать над ними голову бывшему хозяину и понемногу копя деньги, чтобы вернуть свой рабский долг. Он брал деньги у Йаниры, по возможности немного, но все-таки брал, ибо почти ничего не желал так страстно, как вырваться из-под этой зависимости, чтобы обрести статус, хоть немного приближающий его к ее уровню.

Эти горько-сладкие мысли Маркуса были бесцеремонно прерваны голосом, несомненно принадлежащим Голди Морран. От мгновенной неприязни дрожь пробежала по коже, как у коня при виде жирных, истосковавшихся по кровушке мух. Глядя на Голди Морран, Маркус иногда задавал себе вопрос, назвали ли ее Голди за цвет волос, ценившийся у римских матрон так высоко, что они носили парики из кос своих рабынь (впрочем, в настоящий момент определить это было невозможно, ибо шевелюра Голди имела причудливый пурпурный оттенок, не имеющий ничего общего с изначальной окраской), или за то, что эта алчная старая гарпия ничего не любила так сильно, как наличные деньги, предпочтительно в виде золотых монет, песка, слитков — всего, на что она могла наложить свои когтистые лапы.

А тем временем глаза гарпии смотрели уже на него.

— Маркус, налей мне пива.

Она без приглашения плюхнулась на соседний от Скитера стул. Пока Маркус наливал ей пива у стойки, кипя от возмущения, но мужественно стиснув зубы, — Голди Морран была постоянным клиентом — она переключилась на Скитера.

— Слыхала я, что ты собрался в Нижнее Время. Новенького захотелось?

Маркус поставил пиво на стол перед Голди. Она жадно припала к нему, ожидая обычных для Скитера уклончивых ответов.

Скитер, однако, удивил их обоих.

— Да, я собираюсь в Рим. Тихий двухнедельный отдых — хочу получше познакомиться с Агнес Ферчайлд. Мы с ней за последнюю неделю здорово сблизились, и потом она имеет право брать с собой гостя в несложные туры. — Он развел руками. — А кто я такой, чтобы отказаться от даровой поездки в Древний Рим?

— А что, — Голди с притворной скромностью подняла на него глаза, — что ты собираешься потырить на этот раз?

Скитер с облегчением рассмеялся.

— Я, конечно, негодяй, чего скрывать, и ты это прекрасно знаешь, но красть я не собираюсь ничего. Разве что сердце Агнес. Я бы, возможно, попробовал украсть твое, Голди, если бы только верил, что оно у тебя есть.

Голди возмущенно фыркнула, смерила его свирепым взглядом, но смолчала, возможно, не найдя слов — впервые в истории «Нижнего Времени». Потом, повернувшись к нему спиной, она залпом проглотила остатки пива и швырнула на стол пригоршню монет. Они со звоном раскатились по столу; одна слетела на пол и задребезжала там, описывая круги по доскам.

«Серебро», — автоматически отметил про себя Скитер, хорошо ознакомившийся за последние дни с монетами античного Рима.

— Ты еще пожалеешь об этом, Скитер Джексон, — сказала Голди, перегнувшись через спинку его стула. Теперь она один в один — гарпия, ниспосланная богами, чтобы покарать нечестивых. Голос ее был леденее арктического льда, и за этими ледяными словами Маркус явственно услышал угрозу, терпкую и густую, как неразбавленное римское вино. На мгновение угроза зависла в воздухе. Потом Голди немного отодвинулась. — Вот уж чего не пойму, так это зачем ты водишь дружбу с этими неучами, с этими недоумками из Нижнего Времени, да они и умыться-то толком не умеют. Это тебя точно погубит! — бросила она через плечо и вышла.

Маркус обнаружил, что его трясет от гнева. Его неприязнь к Голди Морран, ее острому языку и предрассудкам сменилась совсем другим чувством, напугавшим даже его самого. Из неприязни — как огонь из едва тлеющей головешки — взметнулось яркое пламя ненависти, мгновенно охватившее всю его душу. Так недолго и до греха…

Маркус очень гордился приобретенным образованием: несколько языков, новые чудесные науки, напоминавшие ему магические заклинания, заставлявшие мир нестись среди звезд — а не наоборот, — и даже преподаватели математики объясняли свой предмет достаточно доходчиво, чтобы он смог обучиться новым способам сложения, умножения, деления, ведения бухгалтерских счетов, — что не под силу было бы никому в Древнем Риме.