Ассирийская рукопись - Максимилиан Кравков

Стол мой завален листами чертежной бумаги и полуразвернутыми картонами планов.

Я принимаю архив разведки. Керосиновая лампа озаряет наши головы, одинокие в просторе мрака. В облаке теплого красноватого света мы одни в покинутом на ночь доме.

— В сафьяновом переплете? — машинально переспрашиваю я, любуясь картой.

Сделана она с большим мастерством. В нашем, тысяча девятьсот двадцать четвертом, году так еще не научились делать. Точность, изящество!.. Плотный ватман не пожелтел за годы. Акварель положена чудно!..

Эта карта и напомнила Ивану Григорьевичу о таинственной тетради в красном сафьяновом переплете. Еще в царское время видел он ее у золотопромышленника Рудакова, которому принадлежал тогда разрабатываемый нами теперь прииск.

Интересная карта! Это план огромной разведки... Немало, вероятно, было потрачено на нее и времени, и денег.

— Буринда это, не иначе, — убеждает меня Иван Григорьевич. — Рудаков ведь четыре года ее шурфовал!

Я пожимаю плечами. Трудно что-нибудь сказать. В отличие от обычных карт, эта совсем нема. Даже нет названий речек. Через лупу я отыскал только одну полустертую карандашную надпись — над каким-то ручьем — «Торбалык».

Принято, что шурфы, изображаемые на картах квадратами, красятся красным, если содержат хорошее золото, и желтым, когда только обнаруживают следы металла. Пустые шурфы не закрашиваются вовсе.

Здесь же все квадраты однообразно залиты синею тушью, и у каждого свой номер.

Пояснений никаких — полная тайна!

У меня нет оснований особенно интересоваться этим планом, но Иван Григорьевич настаивает. Любит он всякие тайны!..

— Где река Торбалык? — спрашиваю я.

Брови Ивана Григорьевича, округляясь, поднимаются над прищуренными глазами. Широкое лицо с красноватым носом и седыми отвисшими усами клонится набок.

— Не слыхал, — говорит он тихо, — Может быть, не у нас?

— А может быть, и план-то нездешний, Иван Григорьевич?

— Рудаковский план, — продолжает настаивать старый десятник. — Я тебе говорю, что это разведка Буринды... Река-то на полдень течет, вот и на плане эдак же...

Он начинает волноваться.

— Хитрый, дьявол, какой! Увез объяснение и всю работу похерил...

Я откладываю немую карту в папку с пометкой «Неизвестные».

Уже с месяц, как я вожусь в конторе, стараясь привести в порядок дела разведки. Явились мы сюда с поручением треста. Каждый работает на своем участке. Мы — это новый управляющий, инженер и я. Работаю я здесь в качестве топографа и горного техника.

Прииск возглавляем мы трое. От треста у нас задание: поднять производство, упавшее до немногих процентов довоенного промысла.

С начала гражданской войны сюда никто до нас не заглядывал. И жили здесь старожилы и работали как бог на душу положит — серо, уныло, непроизводительно.

С нашим приездом прииск ожил. Приискатели расшевелились. Стали рождаться предложения. Вспомнились старые, неосуществленные проекты.

Я счастлив, что набрел на Ивана Григорьевича. Кем только он не работал на приисках! И конюхом, и забойщиком, и разведчиком.

Много видел Иван Григорьевич людей — и малых, и знаменитых. Мне он называл фамилии известных ученых, некогда приезжавших в эти края. Служил он им всегда неизменным проводником.

После революции, старик стал десятничать при конторе. Знает он свое дело очень хорошо. А лучшего указателя по району и не сыщешь.

Иван Григорьевич вечно ищет работы и людского говора. Когда он один, то всегда грустит. Это у него с тех пор, как белые убили сына. К каждому новому человеку, если он хоть немного напоминает погибшего, старик быстро и крепко привязывается.

Вот и мне он говорит, что я такой же высокий и с таким же сухим и открытым лицом, как у покойника Васи. Только волосы у него были черные, а мои светлые...

Я хмурюсь. Неловко чувствуешь себя перед открытым человеческим горем, которому не можешь помочь.

— Не идет у меня из башки рудаковская книжка! — говорит на прощанье Иван Григорьевич.

Над горами, над ярусами зеленых пихт висит беспросветная серая пелена. Она срывается иногда облаками метели, и тогда будто рушится само небо, рассыпанное в снежинки.

По белым корытам речных долин укатались гладкие дороги. Но перебивается еще на тепло погода и черным мерцаньем дрожат незастывшие полыньи.

Мы едем с нашим инженером уже пятый километр, а старая разведка все еще не кончается.

Через всю долину Буринды, от берега к берегу, через ровные промежутки, зияют провалами старые ямы. Это — шурфы. Ими определяли золотоносность долины.

Каждый шурф в свое время сулил надежду, приносил или радость, или разочарование. Теперь это просто ямы, в которых по неосмотрительности можно сломать себе шею.

Я волнуюсь. Недаром, не зря на таком большом расстоянии расшурфована долина!

— Может быть! — соглашается инженер.

Мы подъехали к речонке Тее. На ней когда-то стояла рудная фабрика. Теперь из сугробов снега торчат только несколько маленьких домиков.

Тут мы встретили небольшую артель золотоискателей. Люди без плана растерзали под снегом землю, кое-как раскидали желтые и черные комья... В печуре, без всяких крепей, копался чумазый парень.

— Вас же задавит! — ужаснулся инженер.

— Третий год работаем — не давит, — угрюмо пробормотал один из артельщиков.

Люди смотрели исподлобья, недружелюбно. Ишь, дескать, птицы какие! Приехали — и сразу распоряжаться!

— Десятник! — позвал инженер. — По-твоему, как, правильна эта работа?

Инженер глядит в упор, ответа ждет настойчиво. Десятник долго моргает, потом сознается:

— Нет...

— Завтра же крепи поставьте!..

Видно, что людям не хочется этого делать. Лишние хлопоты, лишнее время... И так бы обошлось! И все же, через досаду свою, они молча выслушивают распоряжение инженера, потому что, знаю, тоскуют в душе по руководству.

Мы проходим по хаосу разрушения. Краснеет в снегу ржавлеными пятнами котел локомобиля. Он завалился набок, оброс кустами. Точно зверь лесной, безвестно издохший в трущобах, дотлевает он под зимним небом.

— Безотрадное у меня впечатление, — говорит инженер. — Сколько мест мы с вами проехали, а видели вы хоть один объект, который позволил бы развернуть настоящую работу? Нет? Ну и я не видел! Так, обглодки остались. Не будет здесь толка...

Я возражаю:

— Как вы можете утверждать без разведки?

Но инженер упрям:

— Я о нынешнем дне говорю. Выручить прииск может только особый случай, который даст возможность немедленно черпать металл... Об этом я и сообщу тресту!

Мы устали и начинаем раздражаться.

Вечереет. До сна надо поговорить еще с артельщиками. В одном из домиков собирается с десяток людей. У всех настороженные взгляды. Что-то расскажут новые люди?

Не умеет мой инженер зажигать народ! Правильно говорит, и дельно, но скучно. Не открывает он обнадеживающих перспектив! И у меня только одни митинговые слова получаются...

Слушают хмуро артельщики, и чувствуется, что нет у них к нам должного доверия.

— Все это так, — говорит, поднимаясь, один из рабочих (руку он заложил за борт пиджака, смотрит в незримую точку), — но, все это не главное. Главное вы, товарищ инженер, придержали. Рабочие золото найти не умеют. А знают, что оно есть...

— Есть! — убежденно поддерживает его собрание.

Вместе со всеми хочется крикнуть и мне: есть!

— Пора нам помочь, — укоризненно продолжает рабочий, — потому что который уж год мы прииск позорим и хлеб советский задаром едим! А движения нет. Тот потолкует, другой расскажет. А мы, как сидели на старых отвалах, так и сидим. Дайте нам новую россыпь, товарищ инженер!

Видно, что инженер задет за живое. Он отвечает сердито, будто собирается ринуться в драку.

— Хорошо! Люди вы местные, ну-ка, выкладывайте! Где, по-вашему, в первую очередь разведку поставить нужно?

Молчат. Вопрос прямой. Сразу на него и не ответишь. Выручает десятник.

— На Буринде, конечно! Наши родители уши об ней прожужжали. Ручались, что золото богатейшее. Разве даром ее Рудаков шурфами избил? Ему революция не дала, а то бы во какое здесь дело раздули! А мы в одиночку, понятно, не можем...

— Согласен! — успокоившись немного, говорит инженер. — Завтра, десятник, иди в шурфовку! Воды не боишься?

— Будет вода! — гудят голоса. — У самой-то речки? Как же не быть!

— Я тоже думаю, — замечает инженер. — Так вот, справитесь без насоса?

— Какая же без насоса работа!

— Но нет же насосов на прииске, сами вы знаете! — кричит инженер, и голос его трепещет от обиды. — Все ведь растащили!.. И сапог тоже нет. В ботинках ты в шурф не полезешь? Вода в ноябре не шутит!

— Не полезешь! — подавленно соглашаются артельщики.

Инженер поникает от тяжести своего бессилия. Продолжает он уже тихо, устало:

— Не могу я очки вам, ребята, втирать. Не могу обещать, что завтра же заработают машины... Достанем средства, выпишем оборудование, тогда увидим... А пока вот чего — приберите-ка мне к месту локомобиль и трубы...