Сцены - Николай Лейкин

— Уж и не говорите! Ужас, ужас. Просто словно перед светопреставленьем. А что насчет пирога с капустой — не беспокойтесь… С капустой-то я еще лучше… Особливо, ежели к нему паюсной икорки… Наверно, уж у вас есть?

— Нет, но я сейчас пошлю. Икра-то также в цене ужасной.

— Ежели посылать, то не стоит-с… Зачем же беспокоиться?

— Что за беспокойство! Девушка живым манером сбегает. Только предупреждаю: водку вам придется пить одному, потому мужа дома нет. Он в должности. «Никого, говорит, Сонюшка, мы к себе не звали, так я пойду».

— Жаль, жаль. Ну, да мы с графином чокнемся, а с груздочком насчет крепости поговорим.

— Представьте себе: ведь и груздочков я не покупала.

— А вот за икоркой-то будете посылать, так уж велите, кстати, и груздочков захватить. Груздочек вперемешку с селедочкой чудесно. Селедочка-то уж наверное есть?

— А вот я сейчас велю очистить. Да курите, пожалуйста!

Именинница ушла в другую комнату. До ушей гостя долетело ее восклицание: «Вот черт-то принес! Ни крестом, ни пестом отвязаться нельзя!» Гость проглотил эту пилюлю и в свою очередь прошептал: «Жадная тварь! Ну, да ладно, не отвертишься! И дернула меня нелегкая пирог ей принести!» Явился второй гость и поздоровался с первым.

— Дома именинница-то?

— Дома, только насчет угощения хочет отъехать. Самым нахальным образом закуску у ней выманил. И представьте, какая подлость: нарочно занавеси и шторы на окна не вешали, чтоб гостей к себе вечером не звать

— Ой!? А я ей пару арбузов вместо хлеба-соли принес. Вон там в прихожей лежат.

— Можете вы думать, ведь и я такого же дурака сломал с сладким пирогом.

— Когда так, я свои арбузы не отдам ей. Помилуйте, зачем же? Если я делаю приношение, то рассчитываю так, что могу вечером время провести и угоститься. Тогда я лучше эти арбузы Вере Афанасьевне… Она хоть сплетница и рассказывала моей жене о какой-то грродовихе, с которой будто бы я нахожусь в любовной связи, но все-таки у ней сегодня кухмистер ужин из трех блюд стряпает. Как только унесу я обратно эти арбузы? — задумался он. — Ведь она, пожалуй, потом выйдет провожать меня в прихожую, так при ней-то будет как-то неловко. Скажет: вот принес и обратно арбузы несет.

— А вы хватайте арбузы и уходите сейчас. Как будто бы вас здесь и не было.

— Но ведь вы говорите, что все-таки закуску успели у ней вытянуть. Рюмку-то водки при закуске и я выпил бы теперь с удовольствием. Особенно за компанию с вами. Знаете что: мы будем уходить вместе, а вы скажите ей, что эти арбузы ваши, что ей вы пирог принесли, а другой имениннице пару арбузов несете. Можете вы это сделать?

— Да она видела, что я пришел с одним пирогом и без арбузов.

— Ах, какая жалость! А ведь арбузы-то какие! Восторг!

— Тогда хватайте их, уходите скорей, отдайте их дворнику на хранение и потом снова вернитесь, чтоб закусить.

— Отлично! Да вы, батюшка, совсем гениальный человек на всякие изобретения!

Гость выскочил в прихожую, схватил арбузы, но тут же натолкнулся на хозяйку.

— Иван Петрович! Ах, боже мой! Я даже не слыхала, как вы и позвонились… Даже с арбузами вместо хлеба-соли… Напрасно только вы так балуете именинницу, право, не за что. Сегодня я именинница сухая, без угощения. Впрочем, спасибо.

Картина. [13]

ОБЩЕСТВО ДЛЯ ПОКРОВИТЕЛЬСТВА ДЕТЯМ

В Александровском рынке на пороге одной из лавок с готовым мужским и женским платьем купец учил уму-разуму своего лавочного мальчишку. Сбив с него шапку и вцепившись ему в вихры, он показывал, «как белье полощут». Мальчишка выл, а стоявший против лавки разносчик с лотком яблок, смотря на эту сцену, приговаривал: «Прибавь, прибавь и от меня ему на пряники. Он даве у меня, чуть только я отвернулся, яблоко с лотка спер». Публичное учение мальчишек уму-разуму — происшествие для рынка в сущности очень обыкновенное, но на этот раз к купцу-учителю подошел сосед по лавке и шепнул:

— Доримедонт Федосеич, удержи граблюхи-то свои, а то неровен час — пройдет мимо член общества покровительства да и притянет тебя за жестокое обращение.

— За жестокое обращение! — отвечал купец, отряхая руки от приставших к ним волос. — Да что ж он, скот что ли, что за него покровительственное общество будет заступаться? Вот ежели бы он был лошадь…

— Я не про скотское покровительство говорю, а теперь особое общество для покровительства детям. Так же притянут на цугундер, как и за скота, а потом либо штрафом доймут, либо изволь на казенные хлеба садиться.

Купец недоверчиво посмотрел на соседа.

— Мели, Емеля, твоя неделя! — сказал он.

— Что мне молоть! Я дело говорю. На, смотри, — возразил сосед и, вытащив из кармана газету, таинственно показал ему.

— Да вот что, — прибавил он, — пойдем-ка в трактир. Обширно потолковать нужно по сему случаю.

— От трактира никогда не отказываются, а только что ж там такое у тебя за симпатия?..

Вместо ответа сосед подмигнул глазом и сделал знак, чтоб он за ним следовал.

Пришли в трактир и забрались в самую дальную каморку. Сосед плотно притворил дверь.

— Фу, как сердце-то играет, словно овечий хвост! — проговорил купец. — Да говори, что у тебя там стряслось? Видно, опять напасть какая?

— Пожалуй что и напасть. Возьми и прочти.

Сосед положил на стол газету. В ней было отчеркнуто карандашом известие об открывающемся обществе покровительства детям. Купец прочел.

— Делать-то нечего — вот и затевают механику, — сказал он. — Только что ж ты мне насчет Федюшки-то глаза колешь: нешто он дитя? На него вон кухарка жалуется, что он ей проходу не дает и все заигрывает. Хорошо дитя!

— Там эту самую механику не докажешь, а несовершеннолетняя тварь — ну, значит, дитя. Да дело не в том, а какова музыка! У тебя шесть штук лавочных мальчишек и у меня пяток, у тебя мастерская для дамских готовых вещей с девчонками-ученицами и у меня то же самое. Ведь теперь покровительственные-то члены по квартирам шляться начнут да будут вынюхивать, каким манером ребятишек колотишь, каким инструментом, какая пища и одежа, как спят и есть ли постели… Понял?

— Так неужто мальчонку с девчонкой и потеребить нельзя?

— Теребить можно, только на все на это у покровительства будут свои правила. Лошадь, к примеру, дозволяется кнутом, а что насчет того, ежели закруткой пройтись или поленом — ни боже мой; то же снисхождение и для ребятишек. Ты чем дома с ними воюешь? Каким инструментом?

— Да больше аршином, но постоянного инструмента у меня нет, а что под руку попадется. У жены же наперсток в темя идет, а подчас и скалкой.

— А у покровительства правила будут: ухвати ребенка за ухо и, ущемив его промеж колен, стегай прутом, либо веревкой. Да главное-то пища и одежда. Ведь придется, пожалуй, шубы покупать ребятишкам-то. У тебя вповалку спят?

— Неужто ж им еще двухспальные кровати с музыкой покупать?!

— Ну, вот и за спанье вповалку ответим. Придут члены обозрение делать — притянут.

— Придут, так порядок известный: десять рублей помирил и пятнадцать в гору…

— Да, может, графы и князья покровительственными-то членами будут, так подмазку-то и не возьмут. А я думаю вот что: не записаться ли нам самим в члены покровительства-то ребят? Сунул им в общество красненькую десятку — да и прав. Неужто своего члена ревизовать станут? А там, внесши свою лепту, и воюй на свободе чем знаешь: скалкой так скалкой, аршином так аршином, а то и сапожной колодкой. Окромя того почет: член покровительства. На заседании, пожалуй, и с генералом придется рядом сидеть.

— А медального награждения не будет? — спросил купец.

— Почем знать, может быть, и будет. Да пойми ты, дура с печи, что вся штука в том, что на десятирублевке отъехал, да и шабаш! Ведь коли всем ребятишкам шубенки понаделать, то и двумя радужными не угнешь.

Купец зажмурился и покачал головой.

— Голова ты, Савелий Егорыч, и голова с большими мозгами! — проговорил он, махнув рукой. — Руку!

— Чего руку? Значит, в члены?..

— Самого что ни на есть взъерепенистого покровительства запишемся! Одно вот только, что на пороге лавки мальчишек учить нельзя.

— Да зачем тебе порог? Оттащил его в заднюю галдарею да и лупи втихомолку сколько влезет. Зачем при публике? Рынок не лобное место.

— А ежели я, к примеру, своего собственного савраса[14] сграбастаю? Неужто и ему покровительство?

— И ему то же самое.

— Вот так уха! Значит и свое собственное дитя теребить нельзя. А ежели мой взрослый младенец выручку охолащивает и к мамзелям тащит?

— Предоставь его в руки полицейской администрации и пусть с него у мирового судьи семь шкур сдерут.

— Значит, и жену по нынешним временам учить нельзя?

— Жена не дитя. Ту дуй пока, сколько влезет. Впрочем, чего доброго, пожалуй, и эту эмансипацию у нас скоро отнимут и заведут общество покровительства женам.