Мифриловый крест - Вадим Проскурин

- А сколько народу в Москве живет? - спросил я, сам не знаю зачем.

- Тьма-тьмущая, - лаконично ответил Тимофей.

- А точнее не знаешь?

- А кто ж его знает точнее? Много там народу, больше, чем в Серпухове, в Подольске и в Троицке, вместе взятых, вона как много!

- А что у тебя в мешках, что на первой телеге? - спросил Усман.

Дед Тимофей замолчал, будто прикусил язык. Потом он нехотя произнес:

- Значит, разбойники.

- Да не разбойники мы никакие! - возразил Усман. - Просто интересно, что, спросить нельзя?

- Спросить-то можно, - печально сказал дед. - Ситец там, рогожа, платок шелковый для Маськи, гвозди железные, крючки рыболовные, соль пищевая… мы же с рынка едем, сено продавали. Отбирать будете?

- Да ну тебя! - рассмеялся Усман. - На хрена нам все это барахло! Если нас с Сергеем покормить, да в баньке попарить, да разговором развлечь, так ничего нам больше и не нужно от вас. Можем и заплатить.

- Чем заплатить? - заинтересовался дед.

Усман вытащил гранату из одного из многочисленных кармашков камуфляжа.

- Знаешь, что такое? - спросил он.

- Нет, - дед боязливо отодвинулся в сторону.

- Дергаешь за кольцо, бросаешь и прячешься. Через четыре секунды она взрывается.

- Это как?

- Разрывается на части вдоль насечки, а вот эти квадратики разлетаются во все стороны.

- Как пули?

- Примерно.

- Проверяете, ваше священство?

- С чего ты взял?

- Проверяете, не польщусь ли на запретное. Нет, ваше священство, у нас в Михайловке законы чтят как положено. Будет вам и обед, и баня, и все остальное, и все за бесплатно, как и положено. А яйцо вот это я у вас и даром не возьму.

- Почему?

- Запретное потому что.

Мы еще долго ехали, почти до самого вечера. Ни одного постоялого двора на дороге не встретилось, Тимофей пояснил, что они размещаются в дне пути друг от друга, и до следующего мы доехали бы в аккурат к закату. Трижды мы встречали встречные обозы, которые при виде нас заранее съезжали на обочину, уступая дорогу. Хозяева одного обоза даже куда-то попрятались, и если бы мы с Усманом польстились на немудреное добро, наваленное в телеги, оно досталось бы нам без малейшего труда. Странно, что никто нас не обгонял, хотя мы ехали шагом, и что нам не встретилось ни одного всадника и ни одного пешего путника.

Я спросил об этом деда Тимофея и получил исчерпывающий ответ:

- Боятся. Попрятались, стало быть.

- А чего боятся? - удивился я.

- Как чего? Вас и боятся. С пищалями, в броне, да еще в такой страшной броне, ненашенской. Любой испугается.

Больше мы не возвращались к этой теме. Из разговора я узнал, что семья у деда Тимофея большая, больше половины деревни Михайловки приходятся ему родственниками, что помещика Евпраксина живьем никто не видел, потому что он живет в Москве, как и положено помещику, а в имении никогда не бывал, ибо нечего ему там делать. Цены на соль и на шелк растут год от года, и купцы говорят, что это из-за войны с немцами. Война идет уже третий год и каждую весну проходит рекрутский набор, а в прошлом году еще один набор был осенью. А в Троицком монастыре тоже, говорят, провели внеочередной набор монахов. Несмотря ни на что, жизнь идет своим чередом, молодых мужиков в войско забрали не всех, и ничего интересного, в общем, в мире не происходит.

- А кто на нашей стороне воюет? - спросил я. - Англичане, французы?

- Немцы какие-то воюют, - ответил Тимофей. - Одни немцы за нас, другие против нас, а какие из них кто, простому человеку не разобрать.

- Первая мировая война? - предположил Усман.

- Вполне может быть. Слушай, дед, а пушки в русской армии есть?

- В войске-то? Есть, а как же, есть пушки.

- А танки?

- А это еще что?

- Повозки такие бронированные с пушками.

- Нет, о таком не слыхал. Да и зачем повозки бронировать? От божьего слова броня не защитит.

Дальше разговаривать было бессмысленно. Половину вопросов дед не понимал, а на вторую половину отвечал так, что понятнее не становилось. Потихоньку мы перешли на более житейские темы. Я рассказал анекдот про то, как молодой человек пошел к родителям любимой девушки просить руки их дочери, а будущая теща предложила ему с ней переспать. Будущий зять пошел к машине за презервативом, где его встретил будущий тесть, который сообщил ему, что это было испытание, которое он успешно выдержал, раз покинул дом с таким загадочным выражением на лице.

- А что такое презерватив? - спросил Тимофей и добавил, выслушав мои объяснения: - Придумают же люди… грех это божьему промыслу препятствовать.

- В каком смысле? - не понял я.

- В таком смысле, что раз кому суждено дите зачать, так это божий промысел и препятствовать ему нечего. Иначе геенна огненная.

Больше я не рассказывал анекдотов.

Ближе к вечеру, когда наш обоз свернул с главной дороги на проселок, едва намеченный колесами немногочисленных телег, дед снова начал горланить песни, все были похабные, а некоторые довольно смешные. Когда дед устал, я спел пару песен из "Сектора Газа", которые понравились деду гораздо больше, чем анекдот про тещу. Он только не понял, что такое педераст. Пришлось объяснить, а потом выслушать очередную тираду о грехе. Какие-то здесь они все слишком религиозные.

А потом мы с Усманом попытались спеть дуэтом "Звезду по имени Солнце", но это не удалось, потому что все три аборигена снова повалились на колени и стали умолять не губить их грешные души. Остаток пути мы ехали молча.

8.

Михайловка оказалась совсем маленькой деревушкой, не больше двух десятков домов, если только эти халупы можно назвать домами. Вместо окон узкие горизонтальные щели в одно бревно, затянутые бычьим пузырем, ни одной трубы над крышами, печка дымит прямо в комнату, а потом дым выходит в узкие щели под потолком. Интересно, конечно, увидеть живьем, что представляет собой древнерусская курная изба, но жить в таком доме я бы не захотел. Даже в продвинутой двухэтажной модификации, что отличается от базовой тем, что скотина содержится отдельно от людей на первом этаже, именуемом "подклеть".

Такая изба в деревне была одна и жил в ней дед Тимофей, который оказался деревенским старостой. Местное население, удивительно многочисленное для такой маленькой деревеньки, слушалось его беспрекословно. В продвинутой избе нам было выделено место для почетных гостей, взглянув на которое, я осведомился у Усмана, не было ли в "Газели" репеллента от вшей и клопов. Усман мрачно сообщил, что не было.

Оружие и экипировка отправились под лавку, а Усман - в свеженатопленную баню. Судя по интонациям, звучавшим в голосе деда, когда он говорил о бане, это была единственная баня в радиусе километров тридцати и он очень гордится этим фактом. Я остался сторожить оружие, стараясь не обращать внимания на уверения деда, что здесь у нас ничего не украдут. Скорее всего, и вправду не украдут, но расслабляться все равно не стоит.

Усман вернулся только через час, в холщовых домотканых портах и такой же рубахе, распаренный и удовлетворенный, и выглядел он настолько странно, что я не удержался и спросил, что с ним случилось в бане. Усман загадочно улыбнулся и сказал, что ничего плохого не случилось, а дальнейшие мои расспросы проигнорировал.

Я отправился в баню, и стоило мне переступить порог, как я сразу сообразил, почему у Усмана было такое лицо. В предбаннике сидели две женщины, одна совсем еще девчонка, другая постарше, они были совершенно обнажены и их глаза не оставляли сомнений в том, что сейчас со мной будут делать. Я не сопротивлялся.

Спустя вечность, когда обе крестьянки остались полностью удовлетворены, я случайно посмотрел в сторону дверей и увидел, что у порога дожидается вторая смена. Еще две девчонки, совсем молодые, лет по тринадцать, и несколько менее красивые. Они что, решили пропустить через меня всю деревню?

Я решительно запротестовал, крестьянки не возражали и мы отправились в парную. Дальше все было так, как обычно бывает в русской бане, не было только купания в ледяной воде, потому что рядом с баней не оказалось ни пруда, ни речки. Девчонки сказали, что зимой они валяются в снегу, но сейчас снега еще недостаточно. В общем, как в пошлом анекдоте, пошел грузин в баню, заодно и помылся.

Когда ритуал мытья был завершен, я обнаружил, что моя одежда уже постирана, и для меня приготовлен комплект холщового белья неопределенного цвета и фасона. Но одеться мне сразу не дали. Я понимаю, что мог воспротивиться, но мне не хотелось, я убедил себя, что по местным меркам тринадцатилетняя девчонка считается взрослой женщиной, что никакая это не педофилия… в общем, мне было хорошо. Кстати, ни одна из этих девчонок не оказалась девственницей, так что моя совесть окончательно успокоилась.