Милые чудовища - Келли Линк

Она сложила исписанные листы покомпактнее, затолкала их внутрь св. Франциска, а потом приделала голову Ганеши на место. Может, когда-нибудь Майлз найдет их. Хотела бы она видеть выражение его лица в этот момент.

Нам нечасто выпадает случай увидеть наших умерших близких. И еще реже мы узнаем их, когда встречаем. Глаза миссис Болдуин распахнулись. Она увидела мертвую девушку и улыбнулась.

— Бетани, — сказала она.

Бетани присела на мамину постель. Взяла мать за руку. Если миссис Болдуин и подумала, что рука у Бетани чересчур холодная, вслух она этого не сказала. Она крепко сжала пальцы дочери.

— Ты мне снилась, — сказала мать. — Снилось, будто ты играешь в мюзикле Эндрю Ллойда Уэббера.

— Это был всего лишь сон, — промолвила Бетани.

Миссис Болдуин протянула свободную руку и дотронулась до волос Бетани.

— У тебя стали совсем другие волосы, — сказала она. — Мне нравится.

Они обе умолкли. Волосы Бетани замерли в полной неподвижности. Наверное, были польщены.

— Спасибо, что вернулась, — произнесла наконец миссис Болдуин.

— Я не смогу остаться, — сказала Бетани.

Миссис Болдуин сжала руку дочери еще крепче.

— Я пойду с тобой. Ты ведь поэтому пришла, правда? Потому что я тоже умерла?

Бетани покачала головой.

— Нет. Извини. Ты не умерла. Во всем виноват Майлз. Это он меня откопал.

— Что он сделал?! — переспросила миссис Болдуин, разом позабыв о легкой грусти и разочаровании, которые она испытала, узнав, что еще жива.

— Он хотел забрать свои стихи, — сказала Бетани. — Те, которые подарил мне.

— Вот идиот, — сказала миссис Болдуин. Именно чего-то в этом роде она от него и ждала. Задним умом, разумеется. Потому что кто же на самом деле ждет таких вещей? — И как ты с ним поступила?

— Сыграла с ним хорошую шутку, — сказала Бетани. Она никогда толком не пыталась объяснить матери суть ее отношений с Майлзом. А теперь это казалось особенно бесполезным. Бетани пошевелила пальцами, и мать немедленно выпустила ее руку.

Как бывшая буддистка, миссис Болдуин всегда понимала: если вцепиться в своего ребенка слишком крепко, в конце концов оттолкнешь его от себя. Хотя после смерти дочери она и повторяла себе, что, мол, надо было держать ее при себе покрепче. Она пожирала Бетани глазами. Заметив у нее на плече татуировку, мать разглядывала ее одновременно с неодобрением и восторгом. С неодобрением, потому что однажды Бетани, возможно, пожалеет, что наколола себе кобру, обвивающуюся вокруг бицепса. И с восторгом, потому что татуировка некоторым образом придавала Бетани материальности, делала ее реальной. Это был не просто сон. Мюзикл Эндрю Ллойда Уэббера — это да. Но ей бы никогда в жизни не приснилось, что ее дочь ожила, сделала татуировку и отрастила длинную, шевелящуюся и темную, как полночь, гриву волос.

— Мне пора, — сказала Бетани. И повернула голову к окну, будто прислушиваясь к какому-то далекому звуку.

— О, — только и сказала мать, пытаясь сделать вид, что не переживает. Она решила не спрашивать: «Вернешься ли ты?» Она, конечно, бывшая буддистка, но все-таки не настолько бывшая. Она по-прежнему стремилась избавиться от всех желаний, от всех надежд, от самой себя. Когда человек вроде миссис Болдуин вдруг осознает, что его жизнь после фатальной катастрофы пошла прахом, он может ухватиться за свою веру, как за спасательный круг, даже если эта вера учит, что хвататься вообще не следует, ни за что. Когда-то миссис Болдуин относилась к буддизму со всей серьезностью, раньше, пока на место веры не пришло преподавание в школе.

Бетани встала.

— Прости, мне стыдно, что раздолбала машину, — сказала она, хотя это была не совсем правда. Она испытывала бы стыд, если бы все еще была жива. Но она умерла. Она больше не знала, как это — стыдиться. И чем дольше она тут оставалась, тем яснее становилось, что ее волосы вот-вот вытворят что-нибудь действительно ужасное. Ее волосы — это вам не добропорядочные буддистские волосы. Они недолюбливали мир живых и любые объекты из мира живых, самым непросветленным образом недолюбливали. Не было в волосах Бетани ничего светлого или просветленного. Они ничего не знали о надеждах, зато у них были свои желания и устремления. И лучше об этих устремлениях не упоминать. Что же до татуировки — та просто хотела, чтобы ее оставили в покое. И позволили есть людей, хотя бы время от времени.

Когда Бетани поднялась, миссис Болдуин неожиданно сказала:

— Я подумывала о том, чтобы уйти с работы. Не подменять больше других учителей в местной школе.

Бетани ждала продолжения.

— Я могла бы поехать в Японию и преподавать там английский, — сказала миссис Болдуин. — Продать дом, собрать манатки и вперед. Как тебе такая мысль? Нет возражений?

Бетани не возражала. Она наклонилась и поцеловала маму в лоб. На коже остался отпечаток вишневой гигиенической помады. Когда дочь ушла, миссис Болдуин встала и надела халат, тот, который с белыми цаплями и лягушками. Потом спустилась на первый этаж, сварила кофе, присела за кухонный стол и долго сидела, глядя в никуда. Кофе остыл, а она даже не заметила.

Мертвая девушка покинула город на рассвете. Я не скажу вам, куда она направилась. Может, она нанялась в цирк и исполняла опасные акробатические трюки на трапеции — отличное применение для ее волос, чтобы не скучали и не строили планы по уничтожению всего прекрасного, чистого и доброго на земле. Может, она обрила голову, отправилась в паломничество в какой-нибудь дальний буддистский монастырь и вернулась оттуда героиней боевика — девушкой с темным прошлым, владеющей каким-то убийственным боевым искусством. Может, время от времени она посылала своей матери открытки. Может, она писала их прямо в ходе цирковых представлений, окуная кончики волос в чернильницу. За этими открытками, не говоря уж о свитках с ее каллиграфическими письменами, теперь вовсю охотятся коллекционеры. У меня есть две таких.

Майлз на несколько лет прекратил писать стихи. Он так и не вернулся за своим велосипедом. Он сторонился кладбищ и девушек с длинными волосами. Последние сведения о нем, которые дошли до меня — это что он работает на одном телеканале, пишет тематические хокку для прогнозов погоды. Одно из самых известных его хокку посвящено тропическому урагану «Сьюзи». Звучит оно примерно так:

Девушка в спешке проходит.Буйная грива волос.Черные демоны в них.

Колдуны из Перфила

Женщина, продававшая на рынке Перфила травяные корзиночки с пиявками и маринованную свеклу, отнеслась к тетушке Лука с сочувствием.

— Сама управляешься, моя дорогая?

Тетушка Лука кивнула. Она все еще держала в руках сережки и надеялась их кому-нибудь сбыть. Поезд на Квал уходил утром, а билеты нынче не дешевы. Ее дочь Хальса, двоюродная сестра Лука, дулась. Она хотела, чтобы сережки достались ей. Близнецы держались за руки и глазели по сторонам.

Лук думал, что свекла красивее, чем сережки его матери. Свекла была приятнее на вид, бархатистая и загадочная, будто маринованные звезды в сверкающих банках. Луку за весь день так и не случилось поесть. Его желудок был пуст, а голова полна мыслями о рыночной толпе. О Хальсе, мечтавшей о сережках; о равнодушной любезности рыночной торговки; о тревогах его тетушки, от которых любого взяла бы тоска. За другим прилавком стоял мужчина, у него болела жена. Она кашляла кровью. Мимо прошла девушка. Она думала о мужчине, ушедшем на войну. Он уже не вернется. Лук снова задумался о свекле.

— Заботишься о детях, значит? — продолжала торговка. — Настали нелегкие времена. Откуда вы с этим выводком взялись-то, а?

— Из Лэббита, а до того — из Ларча, — ответила тетушка Лука. — Мы пытаемся добраться до Квала. Там семья моего мужа. У меня на продажу вот эти сережки и подсвечники.

Женщина только головой покачала.

— Никто их не купит, — сказала она. — А если купит, то не даст хорошей цены. Рынок переполнен беженцами, все распродают остатки своего скарба.

— Так что же мне делать?! — воскликнула тетушка Лука. Она не ждала ответа, но торговка сказала:

— Сегодня на рынок опять явится человек, скупающий детей для колдунов из Перфила. Он платит неплохие деньги, и, говорят, с детьми там обращаются как следует.

Все колдуны странные, но колдуны из Перфила страннее всех. Они строят в болотах Перфила высокие башни и живут там, как отшельники, в одиноких маленьких кельях на самом верху. Они редко спускаются вниз, и никто не знает наверняка, на что годна их магия. Над болотами по ночам мотаются зыбкие огни, похожие на шары тошнотворно-зеленого пламени, охотятся неизвестно за чем. Иногда башни рушатся, и тогда над расколотыми камнями, словно призрачные белые руки, протягиваются колючие сорняки и кувшинки, а потом болотная жижа постепенно заглатывает обломки.